Играющий на узкой отмели Мориц намотал на палец длинные жёлто-зелёные пряди речной травы.

– Пап, чьи это волосы?

– Не волосы, а тина, – наставительно заметил я, провожая взглядом сонно дрейфующий по мелкой серебряной ряби поплавок. – Она выгорела на солнце. Сними сандалии, смотри, все мокрые.

Высокие берега Саара сплошь поросли камышами и фиолетовыми ирисами, только в одном месте к реке спускался пологий песчаный пляж. Мориц возился с ведром и совочком, лепил из влажной массы большие мягкие куличики, а я растянулся на траве под горячим, пятнисто-бирюзовым небом, окутанный бледными облаками цветочной пыльцы и монотонным стрекотом кузнечиков. Бесполезная удочка валялась поодаль, придавленная камнем – чтобы течением не унесло.

Улов был, можно сказать, никакой. Мы с сыном торчали на берегу полдня, и до сих пор только одна рыбёшка бестолково слонялась из угла в угол наполненного водой целлофанового пакета. Пару раз начинало клевать, но как-то вяло. К тому же рыболов из меня никудышный, из Морица тем более, так что подсечь не удавалось.

Разомлев от жары и ослепленный ярким светом неба, я опустил ресницы и не заметил, как задремал. Очнулся, почувствовав, что малыш теребит меня за рукав футболки и что-то кричит прямо в ухо, безбожно мешая русский с немецким. Когда сын волновался, его становилось невозможно понять.

Я взглянул в сторону реки. Поплавок радостно танцевал на волнах, то полностью погружался, точно черноголовая уточка-нырок, то выскакивал на поверхность и снова тонул – что-то большое тянуло его вглубь.

Тут и подсекать не понадобилось, ещё секунда и… Мориц даже вскрикнул от удивления. На берегу извивалась и била по земле чешуйчатым хвостом крошечная русалочка. Cамая настоящая, только миниатюрная, не больше десяти сантиметров в длину. Рыболовный крючок проткнул ей горло.

Мы с Морицем присели на корточки и, ошеломлённые, разглядывали её, не решаясь дотронуться. Зелёные искорки глаз, замутненные болью, спутанные золотые волосы и точеная фигурка эльфа… но только до пояса. Дальше шёл хвостик, короткий, нежно-перламутровый.

«Как её угораздило насадиться на крючок? – недоумевал я. – Неужели хотела съесть червяка? Это всего лишь животное», – убеждал я себя.

Маленькое существо умирало у наших ног, дёргаясь в конвульсиях и окропляя рыжий речной песок бледно-розовой кровью.

– Папа, кто это? – ребёнок смотрел на несчастное создание потемневшими от ужаса глазами. – Ей больно?

– Это рыбка, Мориц! Да, ей больно. Она поранилась. Но мы сейчас отпустим её обратно в воду, и там её вылечат другие рыбки. Что ещё я мог сказать? И что можно было сделать? Я осторожно взял русалку в руки – её кожа оказалась тёплой на ощупь – перегрыз леску и, размахнувшись, зашвырнул обмякшее тельце подальше в реку. И поспешно отвернулся, стыдливо пряча глаза.

А потом мы выпустили из пакета малька – совсем ещё мелкий, пускай подрастёт – и пошли домой по блёкло-жёлтой, в огненных пятнах цветов, степи. Мориц тихо всхлипывал и шмыгал носом, а я смотрел себе под ноги, чтобы, не дай Бог, не наступить на разбегавшихся во все стороны малахитовых ящерок. Мир неожиданно показался мне беззащитным и хрупким; захотелось взять его бережно и согреть, как цыпленка в ладонях.

Я шёл и размышлял о том, как всё-таки глупо… и как по-человечески – столкнуться лицом к лицу с чудом и тут же его убить. Волшебство, оно такое уязвимое. Ему легко распороть горло обычным рыболовным крючком или растоптать ненароком и даже не заметить. Куда нам в космос? Разобраться бы с тем, что у нас под ногами.