Было душно и темно. Тихое попискивание цыплёнка перерастало в требовательный и тревожный крик. Он плакал, не вступая в беседу с другими цыплятами, которые спокойным щебетанием переговаривались между собой.

Инкубатор оживал – шёл выводок. Яйца разговаривали и шевелились. Изредка слышался шорох лопнувшей скорлупы, и тогда из развалившегося надвое яйца появлялся новый житель, ещё мокрый и неуверенный, но уже полный энергии.

Их было несколько. Освобождённые из плена, они сбивались в кучки, прижимаясь друг к другу. Тёплый влажный воздух инкубатора создавал сонную обстановку, и вновь появившийся выводок, положив головки друг на друга, дружно спал, обсыхая и превращаясь в маленькие солнечные комочки.

И только одно яйцо своим криком о помощи нарушало покой. Цыплёнок пищал высоким резким голосом. Его отчаянный зов заставлял меня вновь и вновь осматривать яйцо, пытаясь найти признаки наклёва. Трудно было понять, что происходит с малышом. Нехватка сил и воздуха вполне могла привести слабеющего цыплёнка к катастрофе.

«Задохликами» называют таких погибших цыплят: уже полностью сформировавшись, покрытые опереньем, крупные и на вид здоровые, они умирают, не сумев пробить окно в большой мир.

Вмешательство извне не всегда приносило пользу. Разбив кожуру и ошибочно считая, что цыплёнок готов к выводу, человек видел капли крови, говорящие о том, что помощь была преждевременной. Шанс выжить у такого цыплёнка был невелик.

Вот и я была в раздумье, то беря, то возвращая на место кричащее о чём-то яйцо. А писк малыша становился всё тише. Иногда замолкая на какое-то время, он опять звал на помощь, борясь за жизнь в закрытой зоне скорлупы.

Инкубатор… Это только со стороны кажется, что плотно лежащие яйца дремлют в спокойном ожидании выводка. Но это не так. Страсти кипят с первых и до последних дней. Сбивка температурного режима и влажности, пороки и несоответствие размеров яиц губят эмбрионы в начале их жизненного пути и во время инкубационного периода на завершающем этапе. Внутри этих молчаливых яиц идёт жесткая борьба за жизнь, и далеко не всем будет дано счастье вдохнуть глоток воздуха и увидеть солнечный свет.

Но малышу повезло – он всё-таки родился. Отдав все силы на борьбу за выход к свету, он лежал в бессознательном состоянии, маленький и несчастный.

Тёплый обогреватель, витамины и глюкоза медленно восстанавливали его силы. И уже через несколько дней неуверенной, качающейся походкой он ходил по коробке, стараясь клюнуть раскрошенный по бумаге корм. А устав, ложился на пол, становясь стартовым трамплином для весело бегающей цыплячьей детворы, но, немного отдохнув, поднимался, пытался участвовать в их дружном хороводе. Увы, здоровые цыплята не признавали слабого, больного малыша. Их мимолетные удары и попытки клюнуть в глаз угнетали его, и он, опустив головку, уходил в угол коробки, со стороны наблюдая за резвящейся цыплячьей компанией.

Мне было жаль беззащитного цыплёнка, и однажды, проходя мимо, я взяла малыша на руки и положила в нагрудный карман фартука. Немного покрутившись и найдя удобное положение, он уснул. Так изо дня в день цыплёнок катался в кармане, изредка выпускаемый на волю для небольших увеселительных пробежек.

Проходили дни и недели. Подросший петушок своим постоянным присутствием уже мешал мне. Плохо вмещаясь в карман, он периодически вываливался из него в самых неожиданных местах, сопровождая свое падение обиженным писклявым криком. Поэтому я решила отправить подросшего наездника в общий хозяйственный двор к таким же, как он, цыплятам.

Двор казался огромным и опасным. От волнения земля качалась у него под ногами, и пелена страха застилала глаза.

Первыми, кого цыплёнок услышал и увидел, были молодые петухи, которые, сбившись тесным кругом, пробовали свои неокрепшие голоса. Этот «хор мальчиков» раздражал жителей двора, издавая странно-скрипучие звуки, когда, приседая от напряжения на хвосты, пытался выдавить из себя «ку-ка-ре-ку». Но пения не получалось. У кого-то из них срыв происходил на высоко взятой ноте, иные, открыв клювы и напрягая горло, не могли выдавить ни звука и делали странные движения, напоминающие мимику глухонемых. При этом подростки зорко следили за жизнью двора. Периодически выскакивали из круга, кого-то били и клевали, возвращаясь под одобрительные крики друзей.

Старый петух внимательно смотрел на беспредельщиков. Его укоряющий взгляд особенно раздражал одного из запевал, не издавшего пока ни единого звука. Нервно перебирая лапками, тот бросал злые взгляды на старика. Но авторитет старого петуха был велик. Поэтому всё свое раздражение хулиганистый подросток перенёс на курицу-несушку, не спеша идущую в сарай. Её крик и выдранные перья вызвали восторг поющей компании и негодование двора.

Наказание последовало немедленно, и в свой круг молодой задира вернулся с голой шеей и подбитым коленом.

Пение резко смолкло. Петушок скороговоркой рассказал друзьям, как лихо он избил старого петуха, и восторженная толпа признала его героем и радостно запела хвалебный гимн, не обращая внимания на его потрепанность и враньё.

Потрясённый всем увиденным, цыплёнок в панике бросился искать меня. Чтобы как-то его успокоить, я сняла фартук, повесила на гвоздь и поместила петушка в карман. От счастья, что он снова дома, цыплёнок притих, но, быстро поняв несоответствие, вылетел из кармана и с криком подбежал ко мне. О чём-то громко прокричал мне в лицо, круто повернулся, подбежал к фартуку. И так, бегая туда и обратно, он всем своим видом показывал, что фартук и я единое целое. Всё поняв, я привычным движением надела его и посадила взволнованного цыплёнка в любимый карман.

Он сразу притих. Всё было как обычно. Малыш смело рассматривал двор, ощущая тепло, уверенность и безопасность. Наши сердца стучали в унисон.

– Караматэ, – прокричал спикировавший за моей спиной попугай. – Ложись, стрелять буду!

Я оглянулась. Зелёный попугайчик сидел, крутя головой и раздражённо перебирая лапками.

– Маценапа, – закончил свой странный монолог болтливый пернатый.

– Не удивляйтесь, – сказала мне вошедшая хозяйка, – болтает что попало.

– А что это за странные слова, похожие на японский язык?

– Не знаю, сам придумывает…

– А насчёт стрельбы?

– А… это он вчера с дедом смотрел детектив, там и нахватался.

– Сколько же он знает слов?

– Да кто его знает, никто не считал.

– Как же вы его такому научили? Мы своего предыдущего обучали по специальной программе, но впустую.

– Ну, у нас зато другая проблема. От его болтовни болит голова. Всем и всему подражает. Талант, но утомительный талант. Вот на днях нам привезли мебель, так пока грузчики вносили и протискивали её через узкие проёмы дверей, Кешка сидел в клетке внимательно-притихший. Но после их ухода уже три дня подряд мы слушаем их мнение о нашей квартире, сложных разворотах и обо всём остальном. Причём Кешка орёт с таким азартом, будто сам таскает тяжести.

Я с восторгом слушаю о полюбившейся птичке, ведь здесь я нахожусь не случайно.

Прочитав в газете о распродаже волнистых попугайчиков, моя ребятня решила ещё раз попытать счастья в обучении пернатых.

У хозяйки, кроме болтуна, их оказалось более десяти. Но они нас уже не интересовали.

– Продайте нам Кешу. Назовите любую цену, мы согласны.

Немного посомневавшись и поторговавшись, хозяйка даёт добро. Мы быстро забираем испуганного говоруна, боясь, что хозяйка передумает.

В новой квартире Кеша молча просидел три дня. Нахохлившись, он раздражённо перебирал клювом перья, стараясь не смотреть в нашу сторону. Как видно, ни мы, ни наша квартира ему не нравились. Посоветовавшись, решили выпустить его из клетки. Время было обеденное, и за столом как раз собралась вся семья.

Выход на волю длился несколько секунд. Пропикировав несколько раз над нашими головами, зелёная злючка уселась посредине стола. Быстро пробежав между тарелками, подскочила к моей руке и больно ударила клювом.

– За что? – только и успела воскликнуть я.

«За все!» – всем своим видом говорил попугай, бегло заглядывая в незащищённые тарелки. Быстро перекусив, Кешка уселся на спинку стула и впервые за это время заговорил. И тогда мы поняли, что время он зря не терял: тонким высоким голосом он начал своей рассказ на странном «японском» языке, сотрясая комнату эмоционально-выразительной речью.

Мы притихли. Что-то знакомое проскальзывало в его выступлении, но в чём была загвоздка, поняли лишь тогда, когда через малый интервал Кешка неожиданно сменил тональность.

– Камаца фаря, – сказал он низким, глуховатым голосом моего неразговорчивого мужа.

Вот тут-то всё и прояснилось. Именно так мы разговариваем между собой: долго и быстро я и односложно он. Внимательная птаха правильно уловила не только наши интонации, но и черты характера.

Так постепенно новый жилец осваивал нас, нашу квартиру и быт. С удовольствием летая по комнатам, он делал временные передышки на запасных аэродромах – наших головах и плечах. Особое место было отведено кухне, где, наблюдая за руками, он щебетал мне в ухо:
– Шинкуешь?

– Шинкую, шинкую, – отвечала я общему любимцу, при этом стараясь угостить чем-нибудь вкусненьким.

– Спасибо, – говорила благодарная птичка, заглядывая в очередную кастрюлю.

Вот так у нас появился новый член семьи, иначе его и не назовешь. Как и у прежней хозяйки, он пересказывал телевизионные передачи, дразнил детей и просто от души говорил. Причём во всю глотку.

Но у нас от него голова не болела.

Не знаю, кто этому научил деревенских детей, но вся местная детвора каталась на свиньях, как на конях. Для этого надо было уловить момент, заскочить на спину, и тогда только держись. Свинья, хрюкая, неслась, как хороший скакун. Все это освоила и я.

Моя мама работала главным врачом местной больницы, и вот однажды со мной случилось нечто… Подкравшись к свинье, я ловко запрыгнула на спину, цепко ухватившись руками за мягкие шейные складки. Свинья с места взяла большую скорость, оглушая округу возмущенным визгом, и, пробежав больничный двор, выскочила в открытую степь, подгоняемая ударами моих голых пяток. Не снижая прыти, она бежала в направлении больничной свалки, пытаясь на ходу сбросить непрошенного седока. На самой середине мусорки мой скакун резко остановился, а я, перелетев через его голову, проехала ещё метра два по земле.

Когда, испуганная и рыдающая, я появилась перед родителями, на меня было жалко смотреть: на одежде висели осколки ампул, обрывки бинтов и прочее, чем была богата свалка. Не рискуя подойти близко, меня обливали водой, а затем долго обрабатывали ранки и ссадины. Чисто отмытая, пахнущая йодом и перемотанная бинтами, я снова вышла на улицу. Прихрамывая, прошлась по всем закоулкам поселка. Найдя свою обидчицу, вновь забралась к ней на спину.

Все повторилось: развив бешеную скорость, свинья резко остановилась, давая мне возможность ещё раз побывать в свободном полете. Испачканная землёй и зеленью, я стояла в углу, слушая, как родные с большим уважением говорят об умственных способностях животного, не выражая мне сочувствия. Я тихо плакала, потирая ушибленные места и мысленно строя планы, как, выйдя во двор, опять найду свинью, залезу на спину и, держась за уши, ни за что не упаду при повторе любимого её трюка. В душе моей не было раскаянья. Желание быстрее выйти из угла выражалось в жалобном нытье, которое своей монотонностью раздражало родителей. Третья попытка была удачной. Свинья, уважая мое упорство, после бурной пробежки снизила скорость и остановилась, дав возможность спокойно сойти на землю. Я дружелюбно погладила её по спине, почесала за ухом и, нагнувшись, посмотрела ей в глаза. Наши взгляды встретились, и мы испытали взаимную симпатию друг к другу, прощающую мое бесцеремонное катание и её нежелание быть скакуном.

Свинья миролюбиво хрюкнула, а я прощально махнула рукой и пошла не оглядываясь, мелко дрожа от пережитого азарта. На душе было пусто и спокойно. Интерес к скачкам куда-то исчез.