Гололёд в зеркальный лёд
Разодел дорожку.
Иностранцам, москвичам,
Космонавтам и врачам
Подставляет ножку.
Осторожнее, народ!
Г о л о л ё д!
Ну и сил у молодца!
У цветной палатки
Дядю Борю – борца! —
Бросил на лопатки.
Осторожнее, народ!
Г о л о л ё д !
Гололёд, гололёд!
Рада детвора:
Катит задом наперёд
Целый день с утра.
Осторожнее, народ!
Всюду бродит Гололёд!
Вышел бы Егор во двор,
Только трусит:
У крыльца щенок Трезор,
Вдруг, укусит.
Хочет в дом войти Трезор,
Только видит:
У окна сидит Егор,
Вдруг обидит.
История библейского пророка Ионы, которого по велению Бога за непослушание проглотил кит (это вам не в углу постоять), так вот, эта история в течение тысячелетий и до сих пор волнует человечество. Конечно, не всё человечество, но всё-таки немалую его часть, и самую лучшую, любознательную.
А могло ли такое случиться на самом деле, подумала немалая эта часть? И вот крупнейший немецкий зоолог Альфред Брем взял да и решил изучить всех-всех китов и доказать, что кит пророка Ионы — не сказка. Для начала ученый определил, каким должен быть подобный гигант. Кит должен жить в Средиземном море. И ещеё Заглатывать добычу ему следовало целиком, не повреждая ее своими огромными зубами. У морского гиганта должно быть широченное горло и огромнейший желудок, но без пищеварительных кислот. А то обед постепенно начнёт растворяться в желудке, наподобие сахара в стакане чая.
Внимательно изучив 27 видов зубастых китов-дельфинов и 16 видов беззубых китов-гигантов, дотошный Брем набрёл на дельфина-касатку, или «ОРКУ». И что же оказалось? Этот красавчик Орка, — он на самом деле самый красивый кит, — так вот, Орка к тому же и самый прожорливый и кровожадный. Его по праву считают морским чудовищем. Потомки этих китов сейчас обитают в северных районах Атлантического и Тихого океанов. Но в книгах древнеримских ученых можно прочитать, что такие чудовища обитали в древнеримские времена и в Средиземном море. Орки, как и другие дельфины, охотно сопровождали корабли и заглатывали всё, что выбрасывалось. Хотя у дельфина-касатки много острых зубов (до 240 штук), добычу он глотает целиком, не перемалывая зубами. Длина его более 10 метров. Вот это да! Горло такое широкое, что через него может свободно проскочить не только человек, но и деликатесы посолидней, ну, например, обычный дельфин весом 300 кг. А что потом? Потом проглоченный гость попадает в гостеприимный желудок Орки.
А желудок хищника имеет целых три отделения: первая каморка желудка – это большой «склад» для пищи. Ее стенки покрыты толстым роговатым слоем кожи. Здесь нет пищеварительных желёз, нет кислот, стенки не движутся. Однажды один китобой поймал Орку. Оказалось, что касатка пообедала 14 тюленями и 13 дельфинами. Общий вес обеда, представьте себе, составил 50 центнеров!!!
Что же происходит с гостями желудка потом? После наполнения первого его отделения открывается дверка во второе, которое можно назвать «дробилкой». Здесь начинается грубое дробление пищи при помощи движущихся стенок. Затем следующее, третье отделение желудка, или «лаборатория». Почему лаборатория? Здесь заканчивается химическая обработка пищи.
Таким образом, Альфред Брем доказал, что Орка и является тем самым «большим китом», который проглотил пророка Иону.
Утром мама разбила тарелку.
– Это к счастью! – сказала она, рассматривая осколки.
– Почему? – спросила я.
– Мыть не надо, – засмеялась мама.
Вечером мама опять разбила тарелку.
– А тарелка-то была чистой, уже вымытой. Вот что ты теперь, интересно, скажешь? – спросила я маму. – Опять к счастью?
– Не к счастью, а от счастья, – сказала мама, смеясь. – Тарелка разбилась от счастья. Наконец-то дождалась, что ее помыли.
У моей мамы кругом счастье! Счастья много, а посуды мало.
Наконец-то, ну, наконец-то мама вернулась из своего сана-торного Крыма. Она была коричневая, как шоколадка, а сверкала ну прямо как новенькая игрушечная машина. Мы сели пить чай, и мама стала рассказывать про море, солнце и пальмы, про пальмы, море и солнце. Потом она легла отдохнуть, а я, как обычно, пристроилась у нее под мышкой, как мышка. А мама всё рассказывала и рассказывала. Я не пропускала ни одного её южного слова.
– На что похожи пальмы, мамуленька? Какие они? – спросила я.
– Во! Какие! – ответила мама.
– Она встала на ноги, раскинула руки и растопырила во все сто-роны пальцы.
– Ничего не понятно, – сказала я. – Нарисуй!
– А на чём? – сказала мама, приставив руку ко лбу и осмат-ривая комнату, как капитан с мостика. – Ручку вижу, а вот бумаги нет. А отправляться на поиски опасно, – и мама лениво зевнула. – Объявляли шторм. Ты что не слышала?
– Слышала. Восемь баллов с хвостиком! – улыбнулась я. – А ты, мамуль, пальму нарисуй не на бумаге, а – о! – у меня на животе.
– Хорошая идея. Весёлая! Всё равно вечером я тебя мыть бу-ду.
– Хорошо, что бабушки рядом нет, – хихикнула я подала маме ручку.
– Внимание!!! Впервые в нашей квартире! Наскальная живо-пись, – объявила мама.
—
Не живопись, а животопись, – поправила я её.
—
Верно! Животопись! – засмеялась мама. – На-чи-наю!
И она стала медленно водить ручкой по моему животу. Вскоре на животе появились ствол и длиннющие пальмовые листья. Мне было щекотно, но я терпела ради искусства. Я знаю, ради него все терпят. Но вот мама закончила животопись и поставила под пальмой, как на-стоящий художник, свою подпись.
– Ах, вот она какая красивая! – обрадовалась я, рассматри-вая пальму с макушки, а потом спросила. – А разве пальмы, мам, рас-тут без солнца?
– Не растут, – согласилась она. И нарисовала сразу два солнца над пальмой!
– Ура! –закричала я – Моя пальма с двумя солнышками на го-лове!
Вдруг за стеной включили «Чунга-Чангу». Это любимая песня нашего пятилетнего соседа. Моя пальма сразу почувствовала родную музыку, и ей захотелось танцевать. И тогда мы вместе с пальмой ста-ли плясать и петь: «Чунга-Чанга» – лето круглый год», – пела пальма неслышно. «Чунга-Чанга» – синий небосвод!» – пела я громко за дво-их. Мама тоже танцевала, но только лёжа, одними ногами. А когда песня закончилась, порозовевшая мама засмеялась, обмахиваясь рука-ми: – Фу… До чего жарко… И зачем я сразу два солнца нарисовала? Ну, прямо дышать нечем…
– Точно нечем, – засмеялась я и поцеловала свою шоколадную маму, а потом опять спряталась, как мышка, у мамы под мышкой.
И мы… уснули.
– У нас за окном в большом ящике растёт редиска. Мы с мамой поливаем её по очереди.
Что-то мне совсем надоёло её поливать, – говорит мама, – а это значит, нашу редиску пора есть!
Ура! Пора! Ура! – и я встала на стул, и осторожно вырвала все редиски. Целых три штуки!
– Отменный урожай! – сказала мама, потирая руки. – Смотри, какие они красавицы!
И точно. Редиски были новенькие, блестящие, красные, а носики – длинные, чумазые. В земле. Я мурлыкала от удовольствия и мыла редиску. Мама мурлыкала и резала её. А потом и ботву она порезала. Оказывается, редискину ботву можно есть, если ботва выращена собственными руками. Мама полила наше кушанье жирной струей сметаны, а я стала все перемешивать. Мама смотрела, а я всё перемешивала и перемешивала. Перемешивала и перемешивала. А она бегала вокруг меня и причитала:
– Ну, сколько можно? Хватит! У меня уже слюнки текут!
– Пожалуйста, – согласилась я и положила ложку.
Три вареничные розетки, в которые мы положили нашу редиску, стояли на столе и улыбались нам тремя глазами, а мы им – своими четырьмя. А потом мама отрезала два больших ломтя чёрного, ещё тёплого, хлеба. А я положила эту теплоту на белоснежную салфетку.
Свою редиску я съем за своих родителей, – сказала мама, – ведь если бы не они, меня бы не было на этом чудесном свете! – и мама съела редиску, заедая каждый её сочный кружочек тёплым хлебом.
– А свою редиску я съем за тебя, – сказала я, – ведь если бы не ты, меня бы тоже не было на этом весёлом свете.
– А третью редиску за что будем есть? – спросила меня мама.
– За то, что Бог родил нас, как матрёшек, друг из друга!
– Матрешка ты моя любимая! – и мама обняла меня, а я маму. Так мы и стояли обнятые… Наверно, год. А когда вспомнили про редиску, её уже не было. Зато на нашем окне облизывался коммунальный кот, Семён Горыныч. Он даже камень может съесть, если камень с краешка сметаной помазать.