Отплакали последние сосульки, закурлыкали в бочажинах лягушки. Ручьи в оврагах запели звонче, веселее. И муравьи проснулись, взялись поправлять покосившиеся за зиму теремки. Матросскими ленточками тянутся журавли по синему небу. Спешат вернуться на родные моховые болота. За морями хорошо, а дома лучше.
– Кур-лы, кур-лы! – передразнивают лягушек.
Куда ни глянь, повсюду весна. И все хотят встретить её как положено.
Солнце – лучами.
Птицы – песнями.
Сирень – цветами.
В такие дни и человеку не спится. Вышел однажды я затемно в сад. Сел на лавку. Темно кругом. И вдруг слышу тихий шелест. Посмотрел влево, вправо. К небу голову задрал. Две-три звёздочки в тучах блеснули. Нет никого. А в темноте, возле баньки, шуршание какое-то. Ш-ш-ш! – точно весенняя змейка в траве струится. Ушёл я от греха в избу. А утром проснулся от песни скворца. Вышел на крыльцо. Тишина… Только скворец знай насвистывает на берёзе. Горлышко так и трепещет на солнце. Увидел меня – и умолк, юркнул в скворечник.
Пошёл я к баньке у берёзы. Глядь, а под деревцем старая береста валяется. Целая кучка. Твёрдо помню – вчера её не было. Так значит, это берёзка ночью шелестела – старое платьице на весенний наряд меняла.
Ай да умница берёзка!
А какая красавица стала!
Белая, стройная, зеленокудрая. Тоже хочет встретить весну достойно.
Как солнце.
Как птицы.
Как сестрица-сирень.
Я на камень
Сплющенный похожа.
Я хожу повсюду…
Только лёжа.
(черепаха)
Пасть большая, как ворота,
Но входить в них неохота,
Ведь хозяин тех ворот –
Африканский…
(бегемот)
Взрослые и ребятишки называли его запросто Лаврентьичем.
– Лаврентьич, помоги выкопать колодец!
– Лаврентьич, подскажи, как подрезать виноград!
– Лаврентьич, сделай ручку для мясорубки!..
Мастер на все руки. А главное – безотказен! Вечно в делах, всегда в заботах. Был у Лаврентьича и огород. Далековато, аж в пойме Ахангарана. Там он сажал картошку, помидоры, сеял лук, горох… Время было трудное, послевоенное.
Как и положено, на краю огорода стоял у Лаврентьича шалаш из прутьев тала и тростника, по-местному – чайля, где он мог в знойный полдень передохнуть или же, возвращаясь с гор после охоты, переночевать.
Однажды мы, поселковые ребятишки, решили обследовать шалаш Лаврентьича. Жили тогда по законам большого общежития, и мы по дороге на рыбалку просто взяли да и завернули в его чайлю. Откинули мешковину, заменявшую полог… Обычная, как и у других, чайля. Немудрящая утварь: алюминиевая миска с ложкой, котелок, кружка, закопчённый на огне чайник. Старое, протёртое на коленях галифе – память о фронте, набитый соломой тюфяк, такая же подушка. А вот на подушке…
– Гляди, ребята!
На подушке Лаврентьича, слежавшейся и твердой, как камень, возлежала большая пятнистая змея. Говорят, у страха глаза велики. Потому-то пять, а то и шесть колец почудилось нам в спящей на Лаврентьевской подушке змее…
Со всех ног кинулись мы обратно в посёлок известить кузнеца о страшной гостье. Лаврентьич, однако, почему-то не испугался.
Жесткой рукой потрепал нас за чубы, сказал — не то в шутку, не то всерьез:
– Змею я эту завел себе вместо собаки. Так что не вздумайте дразнить её. Своих она не трогает, а чужих – кусает.
Змея вместо собаки? Ребята, конечно, рты поразевали от удивления. Но только маленький Шурик, с вечно липким от персиков пузом, решился на дальнейшие вопросы:
– А вас она кусяет?
– Нет, не кусяет, – в тон малышу ответил Лаврентьич.
Мы тоже посмеялись над Шуриком, но Лаврентьичу не поверили. Чтобы змея в ладу жила с человеком? Такого просто быть не могло! Наверно, Лаврентьич решил нас разыграть…
Но вот однажды мы с моим дружком Акрамом пошли на протоку ловить под корягами руками маринок. Обратный путь лежал через огород Лаврентьича. Хозяин как раз оказался в чайле.
– Идите сюда, огольцы-сорванцы! – позвал кузнец. – Чай будем пить.
Мы не без опаски заглянули в шалаш. Та же самая змея, в той же самой позе лежала на подушке! Казалось, она спала. Заметив наше замешательство, Лаврентьич повернулся к подушке и, ласково погладив змею ладонью, сказал:
– Ползи-ка ты, Вася, домой! Видишь, ребята тебя боятся.
И… странное дело, змея послушалась: негромко шипя, сползла на землю и -скрылась в траве.
– Там, — махнул кузнец в сторону реки, – у нее нора – дом.
– А почему – Вася? – удивился я.
– Так назвал! – засмеялся Лаврентьич.
Вскоре в поселке привыкли в тому, что в чайле у кузнеца вместо собаки живет змея. Только мы, ребятишки, еще время от времени забегали на огород Лаврентьича — «посмотреть Васю». Дальше полога, однако, никто шагнуть не решался – духу не хватало…
А потом хозяин необыкновенной чайли неожиданно умер. От простейшей болезни – аппендицита. Не долежал положенного после операции срока в постели, вышел куда-то из дому. Может, в кузницу. Может, на огород. А шов и лопнул.
Хоронили кузнеца всем селом. И девять дней спустя многие пришли на кладбище -помянуть хорошего человека… И вдруг какая-то женщина, подойдя к свежей могиле, истошно закричала:
– Змея! Змея!
А кто-то из пацанов схватился за палку…
Но этих двоих народ тут же оттеснил в сторону. И Вася ещё долго лежал, свернувшись в кольцо, на мягком, как подушка, холмике.
Над домами и над печками
В небо дым идёт колечками.
Дым из маленьких колечек
Превращается в овечек.
Посмотри-ка в небеса,
Ты увидишь чудеса.
Над деревней, над тобою
Небо чисто-голубое,
А по небу, как по лугу,
Ходит тихо друг за другом
Без присмотра, без уздечек
Стадо сереньких овечек.
Белый верблюд
И чёрный верблюд
В бескрайней степи
Проживают-живут.
За горы уходит
Один отдыхать,
Другому пора
На работу вставать.
(День и Ночь)
Под рыжей луной,
За горою горбатой
Весной в тугаях
Родились кабанята.
Спинки в полосках
У всех малышей,
Будто бы тень
От речных камышей.
Маленькая Алёнка – большая сладкоежка. То и дело подбегает к деду. Спрашивает, когда же наконец на их цветущей яблоньке появятся большие сочные яблоки.
– Скоро, внучка, скоро, – улыбается дедушка. – Вот пройдет июнь, затем июль настанет…
– Так долго? – удивляется Алёнка. – А быстрее нельзя, дед?
– Быстрее нельзя, – вздыхает дедушка. – Ты уж потерпи, Алёнка. Но Алёнка терпеть не хочет. Топнет ножкой, отвернется от дедушки и бегом на все четыре стороны. Дачное лето в разгаре, тут клубника зреет, там малина поспевает. Есть где Алёнке-сладкоежке развернуться. Через месяц, однако, опять к яблоньке бежит. Глядь! – а на месте бело-розовых цветочков твердые, зеленые камушки висят. Что за чудеса?..
– Дед, а когда же яблоки будут?
– Потерпи ещё немного, – просит дед. – Вот кончится июнь, потом июль настанет. А тут и до августа – яблочного месяца – рукой подать.
Рассердилась Алёнка, подняла с земли суковатую палку да как швырнет ее в непослушное деревце! Дедушка даже испугался:
– Что ты, что ты, Алёнка. Обидится яблонька – вовсе не даст яблок.
– Как так не даст? Куда же они денутся?
– Улетят.
– Как улетят?
– На крыльях. Как птицы. Ищи их тогда в дальних заморских краях.
Задумалась Алёнка, притихла. Вот ведь какая оказывается яблонька гордая. Нет, лучше уж пойти к соседке тете Нине – новорожденными цыплятами любоваться.
Так в забавах и играх и проходит Алёнкино лето. Вот уже и август хозяйничает во дворе. Налились-закачались над дачными заборами спелые яблоки. Но самые крупные – на дедушкиной, осенней яблоньке. Сорвала Алёнка яблоко, откусила кусочек – брызнул в рот кисло-сладкий сок. Вкусно!
Ох, спасибо яблоньке за её доброту. За то, что не обиделась на Алёнку. И за то, что прекрасные осенние яблоки не превратились в перелётных птиц и не улетели в дальние заморские края.
Бежит река,
А жернова
Бредут за ней
Едва-едва.
Вздыхают тяжко
Жернова:
– Пока я, мельница,
Жива,
Беги, река,
Теки, мука –
Как снег бела,
Как пух легка,
Чтобы завтра
Вышли из печи
Лепёшки,
Пышки,
Калачи,
Песочные пирожные
И сласти всевозможные! –
И снова – вздох,
И вновь – слова:
– Пока я, мельница, жива…
Плыли мы с приятелем как-то на плоту по Сырдарье. Слева – зеленые тугаи -деревья, кусты, колючки. Справа – пустыня, полинявшая за долгое знойное лето до желтизны.
Середина октября, а небо по-прежнему светло-бирюзовое, ни жары, ни мошкары. Хорошо! Прохладный ветерок дует в спину, чайки белыми лоскутками-крыльями чиркают по воде. Выловив рыбёшку, взмывают вверх, кричат звонко, радостно…
В полдень решили остановиться. Облюбовали красивую тугайную полянку, пристали к берегу. Выгрузили вещи, расчистили «пятачок» для костра.
Я пошел с котелком за водой, а приятель за хворостом в тугаи. Тихо кругом. Только вода к берегу ластится, да один на весь берег комарик норовит на ухо сесть – будто другого места нет.
И вдруг… шелест, свист, звон! Запрокинув голову, я увидел ласточек-береговушек, огромной сетью опутавших небо. И откуда их столько набралось!
«Сеть» то опускалась низко над Сырдарьёй, то шумно взмывала к зениту, то нависала над тугаями. Что-то тревожащее душу было в бесконечных метаниях поздних ласточек. Мы долго сидели у костра, пили сладкий чай с сухарями, а они всё ещё кружили вверху, рассыпая по небу звон невидимых колокольчиков. И только к вечеру неожиданно исчезли, точно растворились в вышине. Я взял было удочку, чтобы пойти на берег порыбачить, но мой товарищ почему-то не тронулся с места.
– Давай сначала поставим палатку, – предложил он.
– Зачем? – пожал я плечами. – Тепло. Не замёрзнем и в спальных мешках.
– Нет, – настаивал приятель. – Погода изменится. Вот и ласточки к теплу потянулись.
Поставили палатку, порыбачили. И только-только улеглись, как со стороны пустыни налетел ветер. Небо обложило косматыми тучами. Похолодало. Ветер с треском ломал сухие сучья в тугаях, шуршал песком возле самого уха. Под его напором крепкий холст вздрагивал, надувался парусом. Если бы не глубоко забитые колышки, палатка, наверное, поднялась бы вместе с нами и улетела в небо.
Лишь перед рассветом наступило затишье. Мы вышли из палатки и не узнали вчерашней полянки. Все вокруг сверкало и искрилось от снега. Палатка, деревья, кусты казались облепленными мириадами насекомых с блистающими крылышками.
Я ходил вокруг палатки, щурясь, глядел по сторонам. И вдруг…
На нижней ветке одиноко стоящего дерева я заметил ласточек. Шесть птиц, целая стайка…
Подошел поближе и обомлел. Ласточки не двигались, словно были сделаны из стекла. Совсем как игрушки на новогодней елке.
Не улетели, замерзли…
Я вспомнил вчерашний день. Как не хотелось нам возиться с палаткой. Спасибо ласточкам, надоумили! А стайка из шести птичек решила задержаться. И вот…
Снег к обеду растаял, мы поплыли дальше. Река отогревалась, приходила в себя. Снова радостные крики чаек, тёплый попутный ветерок. Но холодно, как-то зябко сделалось на нашем плоту.
Ветер в голубой рубашке
Над поляной пролетал.
Что-то нежное ромашке,
Улыбаясь, прошептал.
Звонко свистнул в оба пальца,
В небо ласточек взметнул.
Потрепал за уши зайца,
Лес притихший обогнул.
И исчез, пропал куда-то…
Но нашёлся вдалеке:
Парус натянул над яхтой
И – умчался по реке!
Рябая кукушка сидит на суку.
С утра над опушкой летает: «Ку-ку!»
Вслед эхо задорное скачет,
Катает «ку-ку», словно мячик.
С опушки – в колючий малинник,
Потом, искупавшись в соку,
От старой берёзы – к осине,
Лягушку дразня на скаку.
В окошко ко мне постучалось,
Слетев с тополиных ветвей.
Вскочило на стол и осталось
В заветной тетрадке моей.
А. Мару
Всё случилось как-то вдруг.
Друг уехал. Лучший друг.
Не к друзьям гостить, в столицу,
Не в деревню к старикам.
Друг уехал заграницу,
К дальним, тёплым берегам.
Невзначай пришла беда.
Друг уехал. Навсегда.
На краю большого света –
Самолёт летит полдня! –
Он живёт теперь, и нету
Больше друга у меня.
А как будто бы вчера
Мы сидели у костра.
В круглой шляпе, загорелый
Он под пальмою сидит.
А у нас метелью белой
За окном зима кружит.
Тонут в белизне дома.
Горка. Снеговик. Зима.
Вьюжной ночью плохо спится.
Подскажите, как тут быть?
Кто придумал
нас границей
С лучшим другом разлучить?
Возвращение Раима-бобо для меня всегда праздник. Время от времени старик отправляется в горы собирать разные лечебные травы. И не было случая, чтобы на обратной дороге сосед не заглянул на наше подворье, не стукнул в наше окошко. Я тотчас же выскакиваю во двор – за долгожданным гостинцем. Иногда это горсть горной ежевики, иногда – с десяток зимних яблочек, а то и просто пестренький камушек причудливой формы. А однажды… Раим-бобо, ни слова не говоря, вытащил из кармана… аккуратно обструганную веточку дикой арчи.
– Дудочка?
– Дудочка, – лицо старика просто сияло от удовольствия. – Только не простая, а волшебная.
– Ну уж… – не поверил я.
– Волшебная, волшебная, – уверял Раим-бобо. – Знаешь, по вечерам на ней играл горный див…
Я недоверчиво повертел дудочку в руках. Боязливо поднес к губам. И… Что за чудеса? Одно легкое дуновение – и из дудочки полились мягкие, нежные звуки. Так трепещет под ветром листва, поёт незнакомая птица, звенит по камням ручей…
– Если это див, – улыбнулся я, поддерживая шутку старика, – то очень хороший.
– Правильно, сынок, – серьезно сказал Раим-бобо. – Это добрый див наших Курамин.
В начале лета Раим-бобо снова ушёл в горы. Прошло несколько дней. Старик не возвращался… Родители забеспокоились, не случилось ли уж чего с нашим соседом. Бабушка несколько раз посылала меня к старой чинаре возле дороги, откуда хорошо просматривались горы. Прильнув к биноклю, я внимательно изучал каждую тропку.
Раим-бобо не показывался.
В кишлаке сосед появился только через неделю, в воскресенье. Рано утром я услышал во дворе знакомый, чуть хрипловатый голос. Раим-бобо разговаривал с мамой.
– Будулен? Спит еще, – отвечала мама, гремя самоварной трубой.
– Да? А я ему подарок припас! – последние слова старик произнес громко-громко, на весь двор.
Сна у меня как не бывало! Босиком, в одних трусиках, я выскочил на крыльцо.
– Салом, дедушка!
– Здравствуй, Будулен, – заулыбался Раим-бобо.
Старик стоял ко мне боком, как будто пряча что-то под полой чапана.
– Я вас так ждал!
– Ну вот и дождался. А теперь пошли со мной…
В сарае было прохладно и темновато. Плотно закрыв дверь, старик распахнул полы чапана, и… на глиняный пол вывалился маленький зверёк. Мы с мамой так и ахнули. Лисёнок! Да такой хорошенький! Рыжий, длинноносый. А глазки испуганно бегают: куда это, мол, меня принесли?
– В горах нашёл, – вздохнул Раим-бобо. – От выводка отбился. А, может, мать убили.
– Не бойся. Рыжик, – я осторожно погладил лисёнка по мягкой шерстке. Но лис не заворчал, не огрызнулся…
Найдёныша мы поместили в сарае, где раньше жили гуси. Постелили соломы, сверху положили старую попону. Рядышком поставили консервную баночку со свежим молоком.
Долгое время Рыжик не притрагивался к еде. Сидел, забившись в угол сарая. Молоко из банки исчезло только в полдень. Я тут же притащил ему с кухни парочку бараньих косточек. Так началась наша дружба. Рыжик бегал за мной по двору, как щенок, а на ночь я запирал его в сарае. Теперь в нашем дворе стало шумно и многолюдно. Соседские ребята то и дело забегали посмотреть на ручного лисёнка.
Все мы были уверены, что лисенку хорошо в нашем доме. Однако вскоре я стал замечать перемену в поведении своего питомца. Лис уже не так охотно носился по двору за курами, реже играл с нами. И мордочка у него стала другая, какая-то грустная. А однажды, подойдя поздно вечером к запертому сараю, я услышал, как лисёнок тоненько и протяжно скулит…
– Плачет малыш, – сказала мама, – по родным горам скучает.
Чтобы Рыжику не было так тоскливо взаперти, я брал дудочку горного дива и садился с ней у дверей сарая. И снова плескалась под ветром густая листва, пели птицы, звенел ручей.
Лисенок тотчас же замолкал. Наверно, в эти минуты он видел перед собой пахучие кусты, извилистые тропинки, теплую нору.
Стоило же мне отойти от двери, как «плач» возобновлялся. Приходилось снова браться за дудочку…
Как-то я проснулся позднее обычного. Сделал зарядку, умылся. Плотно позавтракал. И только тут вспомнил про лисёнка – как же он там, бедняга? Небось, с утра во рту крошки не было. Сарай встретил меня подозрительной тишиной.
– Рыжик, Рыжик! – покликал я. Тихо, пусто в сарае. Осмотрел все углы. Лисёнка не было. Выскочив наружу, я со всех ног кинулся к соседям. Запыхавшись, крикнул с порога:
– Рыжика украли!
Сидящий за столом Раим-бобо удивлённо поднял брови.
– Украли? А ну-ка посмотрим.
Подойдя к сараю, старик сначала подергал дверные запоры, потом не спеша обошёл убежище Рыжика со всех сторон. А возле двери снова остановился.
– Нет, Будулен, – сказал Раим-бобо задумчиво, с расстановкой. – Рыжика никто не украл. Он ушёл сам.
– Но как? – закричал я. – Ведь дверь была заперта.
– А ты посмотри сюда, – показал дедушка.
Я нагнулся и оторопел. Прямо под досками виднелась свежевырытая норка. А доска над ней наполовину искрошена чем-то острым. Я пригляделся – на свежей засечке багровели совсем еще свежие капельки крови.
– Это зубы лисицы, – покачал головой Раим-бобо. – Нашлась-таки, рыжая. Сама нашлась и детёныша своего увела. Обратно, в родные горы. Не грусти, Будулен, всё вышло правильно, сынок.
Старик, как всегда, был прав. Конечно, в горах Рыжику будет лучше, вольготнее. Там он вырастет не игрушечным, а настоящим лисом.
Но вот наступил вечер, и ноги как будто сами понесли меня к двери сарая. А что если ветер донесет звуки дудочки до чутких ушей лисёнка, и он… Нет, никого! До поздней ночи перебирал я лады волшебной дудочки. Заунывная, протяжная мелодия поднималась к далёким, слабо мерцающим звёздам. Наверно, вот так же выплакивал своё одиночество в ветку из старой арчи добрый горный див.
Сазан, как известно, рыба крупная, сильная. «Сурьёзная», по определению дяди Семёна – моего наставника в рыбалке. Поэтому и к походу на сазана мы начали готовиться заранее. Оснастили удилища крепкой леской, специальными «сазаньими» крючками, округлыми и с коротким цевьём. Насадку тоже приготовили соответствующую: пареную кукурузу, подсолнечный жмых.
Дядя Сёма и для жмыха нашёл свои, особенные слова: «Жмых, Колька, для сазана, как халва. М-м-м…. Хватать будет – дай Бог!»
И вот мы у речной заводи, поросшей редкими стрелами рогоза и куги. Сидим второй час и…. никакой поклёвки!
Наконец, мне наскучило сидеть на одном месте и следить за неподвижным поплавком. Встал, с трудом сделал присядку – и раз, и два! Прошёлся по бережку. Где-то заверещала камышовка. Озеро было мне не знакомо, и я решил его обследовать.
Обошёл одну половину, другую… И вдруг увидел протоку. Небольшую, в два-три метра. Со светлой водой бутылочного цвета. Она соединяла озеро с рекой. Ах, да, дядя Сёма ведь говорил, что весной через эти «ворота» на нерест идут косяки сазанов. Приходят и остаются жить в озере. Дно протоки песчаное, глубокое. Лучи солнца падают отвесно, и крупинки песка просматриваются словно через увеличительное стекло. Рыбы, однако, не видно.
Но что это колышется под водой?
Так и есть – сеть! Браконьерская сетка перегораживает протоку. Я беспомощно оглянулся, и тут, как назло, появились сазаны. Большая стая, целый косяк. Рыбины, сверкая серебристо-золотистыми боками, шли прямо к сети. Но тут стаю что-то насторожило. Сазаны отвернули в сторону. И только один, самый крупный, продолжал плыть по прямой. Вожак – это был, конечно же, он, – приблизился к сети. Несколько раз, изучая, проплыл по нижней её закрайке. Остановился посерёдке, приглядываясь… И вдруг, стал решительно рыть ил носом. Совсем как поросёнок, только вместо пятака – толстые розовые губы. Ай да сазан – землекоп! Когда лазейка оказалась достаточно глубокой, рыбы по очереди стали проникать в неё. Без какой-либо паники, спокойно, по одной. Сазан же, как настоящий вожак, внимательно наблюдал за «эвакуацией».
Я вскочил на ноги и что было духу помчался к дяде Семёну.
Через минуту-другую мы уже оба были у протоки. Легли на траву, притаились. Большая часть стаи к этому времени преодолела злополучную сеть. И мы, затаив дыхание, следили за опасением оставшихся.
Только когда последняя рыбина прошла опасную преграду, мы облегченно вздохнули. Радость наша, однако, оказалась преждевременной. Пропустив подругу, здоровенный вожак всё-таки задел лучевым плавником сеть. Стал кидаться из стороны в сторону, барахтаться, отчего всё больше и больше застревал в ячейках. Стало ясно, что без нашей помощи великану-силачу не обойтись. Раньше меня это понял дядя Сёма. Решительно скинул о себя резиновые сапоги, штаны, рубашку и смело полез в воду. Уже из протоки крикнул:
– Тяни на себя сеть! Так, так. Сильнее. Ещё чуть-чуть.
Затем и сам спасатель вылез из воды – весь в тине, замерзший – зубы так и танцуют чечётку, – но радостный. В сильных руках его барахтался огромный сазан. Дядюшка осторожно положил рыбину на лопухи.
Да, это был достойный трофей. Чешуя сазана сверкала на солнце червлёными монетами. На костяных щеках пылал изумрудный огонь, косые усы напоминали шёлковые ленточки, а в позолоченном ободке таинственно мерцал тёмный зрачок. Красавец, богатырь!
Конечно же, о такой добыче мечтает любой, самый опытный рыбак. Вот удивились бы мои знакомые и родные! Но мой наставник рассудил иначе. Дядя Сёма нагнулся, поднял вожака и шагнул обратно к реке.
– Может, не надо отпускать, а? – нерешительно произнёс я.
– Надо, Коля, – твёрдо сказал дядюшка Семён. – Нельзя разлучать такого самца с гаремом. Пусть живут, плодятся. Ты, Колька, мал, не знаешь ещё жизни.
После этого дядя Семён опустил рыбину в воду, хлопнул ладонью по поверхности и, ухмыльнувшись, приказал:
– Ну, давай плыви, Сазан?ва-Казан?ва.
А браконьерскую сеть тут же велел мне располосовать на куски острым рыбацким ножом. Чтобы неповадно было.
Зеленеет берёза, трепещет на ветру клейкими листьями. Мелькают на припёке жёлтыми зайчиками цветы мать-и-мачехи; белыми бантиками зависают над ними первые бабочки. По утрам курится над проснувшейся землёй парок. И тихо-тихо вокруг, совсем не по-весеннему.
Только по берегам речки Бужи, возле болотец и бочажин, лягушки кричат. Высунув из воды острые мордочки, поют от первых до последних лучей солнца: булькают, захлёбываются, урчат, курлычут… даже дрозды из соседней рощицы не могут перепеть их. Тонут птичьи голоса в лягушиной какофонии.
Чему же так радуются пучеглазые?
Ответ подсказал бужинский рыбак дядя Сёма. Он как раз возвращался с речки. С удочкой, огромной щукой навесу. Рыбина была вся в пятнах, облеплена тиной, блестела на солнце. И даже на кукане продолжала щёлкать острыми зубами.
– Хороша? – довольно ухмыльнулся дядя Сёма.
– Хороша, – согласился я. И, обрадованный вниманием взрослого рыбака, спросил: – Дядь Сём, чего так раскричались лягушки?
– Радуются.
– Чему?
– А тому, что щука отнерестилась. Стала блесну хватать. Тому, что вода потеплела, – стал перечислять дядюшка. – Как же этому не радоваться? И я бы запел, да не могу. Горло застудил.
– А нужно это лягушкам?
– Ещё как нужно, – заверил Сёма. – После щуки у лягушек свой час наступает. Они начинают икру метать. Будто очередность соблюдают, чтобы не мешать друг другу, и так из года в год. По крику лягв я всегда определяю, когда у щуки жор начинается. Не сомневайся, этот секрет мне ещё твой дедушка открыл. Знаменитый был щуколов.
Дядюшка лукаво покосился на свою щуку.
И она в ответ звонко клацнула зубами, как будто что-то хотела сказать удачливому рыбаку.
Да, хорошо, что мы не знаем щучьего языка.
Недавно я побывал в местах, где прошло моё детство. Мой родной посёлок стоит на берегу горной речки Аксу. И вода в Аксу прозрачная, ледяная, даже летом, а дно – всё в камнях-валунах. В жаркий полдень здесь всегда можно увидеть купающихся мальчишек и девчонок. В укромном же месте под кустиком тала непременно встретишь мальчишку-удильщика.
Не стерпел я, подошёл к одному такому рыбаку – белоголовому крепышу лет двенадцати. Полюбопытствовал:
– Что ловишь-то?
– Сами смотрите, – кивнул мальчишка на пластмассовое ведёрко. В ведёрке плескалось с пяток пескарей.
– И только? – удивился я.
Рыбак отложил в сторону удочку. Встал. Отряхнул пятернёй штаны.
– Вчера я майкой поймал трёх сомиков, – похвалился он. – Вот таких, – и он показал узкую, крепенькую ладошку. – Маленькие, усатые… Только большие почему-то не попадаются. Ничего, куплю крепкую леску и стальной крючок… А лягушек в лужах полным-полно.
– Ну, удачи тебе! – пожелал я.
Лет тридцать назад мне приходилось ловить вот таких же сомиков. Стянув узлом подол майки, часами бродил по скользким голышам. Но шла в мою ловушку почему-то мелочь…
Сначала я радовался, а потом загрустил.
– Почему мне попадаются только такие крохи? – досадовал я. – Где же крупные, как в книжках с картинками?
Отец, случалось, подзуживал меня:
– Опять недомерка приволок? Эх ты, горе-рыболов! Вот мы, бывало, с твоим дедом… Наслушавшись рассказов отца о гигантах-сомах, я со всех ног нёсся на рыбалку. А вечером плёлся домой с очередным недомерком. Однажды, отчаявшись, я выпустил нескольких сомиков в домашний аквариум.
– Буду ухаживать за ними, кормить до отвала. Должны же хоть эти вырасти в настоящих сомов.
Но через несколько дней сомики всплыли вверх брюхом.
«Наверное, – подумал я, – кормёжка была неправильной».
Только много позже, став взрослым, я узнал, что туркестанские сомики – так их называют в научных справочниках – не бывают крупными. Средний сомик в ладонь размером. Ну, может, чуть больше …
А те огромные сомы, на которых я рассчитывал, водятся лишь в больших реках – Сырдарье и Аму-Дарье. И ещё там, откуда я родом – в реках и озерах средней полосы России.
Давным-давно наша семья переехала жить в Среднюю Азию. Из средней полосы России – в Среднюю Азию. Помню, как я малышом удивлялся тому, какая жара стоит в Средней Азии.
– И ведь это ещё только Средняя Азия, – фантазировал я. – А есть ещё, наверное, Дальняя. Уж там-то жара…
Со временем я, конечно, привык к новому житью-бытью: палящему зною, невысоким деревьям, смуглой коже друзей-мальчишек. И сам стал смуглокожим, как узбек…
Спасибо Аксу, она сделала меня рыболовом, а потом – путешественником. И передо мной вскоре открылась та самая «Дальняя» Азия, о которой я мечтал в детстве.
Земляку-мальчишке я в тот раз ничего не сказал. Зачем торопиться? Вырастет, побродит по этой замечательной земле, сам узнает…
Я соседской бабушке помог
К дому донести в горшке цветок.
– Вот спасибо! – бабушка сказала. –
Без тебя бы я, внучок, устала.
И цветок меня благодарил –
Ярко-ярко лепестки раскрыл!
Я смущался и краснел, как мак.
Я ж не за «спасибо» – просто так…
Есть сотни тропинок,
Сотни дорог.
Только одну я
В сердце сберёг,
Что вьётся полями
И чащей лесной…
Тропиночку – к маме,
Тропинку – домой!
Лесной тропинкой мы петляли
И дли гербария гурьбой
Полдня, не отдыхая, рвали
Кипрей, шалфей и зверобой…
Лишь Ваня бабочкой порхал
И всё вздыхал, вздыхал, вздыхал …
– Эх, Ваня! Где ж гербарий твой?
– Остался там… в лесу… живой!
Из сада, из глухих потёмок
Мяукал жалобно котёнок.
Дул ветер. Дождик моросил.
А он, бедняга, голосил
По дому, по его теплу,
По чашке с молоком в углу.
Я встал, чтоб беглеца найти,
В дом обогреться принести.
Но ночью где его искать?
И я в кровать улегся спать.
Под одеялом я лежу,
В окошко тёмное гляжу.
Но как уснуть, коль за окном
Котёнок плачет под дождём?
…А недавно я побывал в местах, где прошло моё детство. Мой родной посёлок стоит на берегу горной речки Аксу. И вода в Аксу прозрачная, ледяная, даже летом, а дно – всё в камнях-валунах. В жаркий полдень здесь всегда можно увидеть купающихся мальчишек и девчонок. В укромном же месте под кустиком тала непременно встретишь мальчишку-удильщика.
Не стерпел я, подошёл к одному такому рыбаку – белоголовому крепышу лет двенадцати. Полюбопытствовал:
– Что ловишь-то?
– А вот, сами смотрите, – кивнул мальчишка на пластмассовое ведёрко. В ведёрке плескалось с пяток пескарей.
– И только? – удивился я.
Рыбак отложил в сторону удочку. Встал. Отряхнул пятернёй штаны.
– Вчера я майкой поймал трёх сомиков, – похвалился он. – Вот таких, – и он показал узкую, крепенькую ладошку. – Маленькие, усатые… Только большие почему-то не попадаются. Ничего, куплю крепкую леску и стальной крючок… А лягушек в лужах полным-полно.
– Ну, удачи тебе! – пожелал я.
Лет тридцать назад мне приходилось ловить вот таких же сомиков. Стянув узлом подол майки, часами бродил по скользким голышам. Но шла в мою ловушку почему-то в основном мелочь.
Сначала я радовался, а потом загрустил.
– Почему мне попадаются только такие крохи? – досадовал я. – А где же крупные, как в книжках с картинками?
Отец, случалось, подзуживал меня:
– Опять недомерка приволок? Эх ты, горе-рыболов! Вот мы, бывало, с твоим дедом…
Наслушавшись рассказов отца о гигантах-сомах, я со всех ног нёсся на рыбалку. А вечером плёлся домой с очередным недомерком. Однажды, отчаявшись, я выпустил нескольких сомиков в домашний аквариум.
– Буду ухаживать за ними, кормить до отвала. Должны же хоть эти вырасти в настоящих сомов.
Но через несколько дней сомики всплыли вверх брюхом.
«Наверное, – подумал я, – кормёжка была неправильной».
Только много позже, став взрослым. Я узнал, что туркестанские сомики – так их называют в научных справочниках – не бывают крупными. Средний сомик в ладонь размером. Ну, может, чуть больше …
А те огромные сомы, на которых я рассчитывал, водятся лишь в больших реках – Сырдарье и Аму-Дарье. И ещё там, откуда я родом – в реках и озёрах средней полосы России.
Давным-давно наша семья переехала жить в Среднюю Азию. Из средней полосы России – в Среднюю Азию. Помню, как я малышом удивлялся тому, какая жара стоит в Средней Азии.
– И ведь это только Средняя Азия, – фантазировал я. – А есть ещё, наверное, Дальняя. Уж там-то жара…
Со временем я, конечно, привык к новому житью-бытью: палящему зною, невысоким деревьям, смуглой коже друзей-мальчишек. И сам стал смуглокожим, как узбек…
Спасибо Аксу, она сделала меня рыболовом, а потом – путешественником. И передо мной вскоре открылась та самая Дальняя Азия, о которой я мечтал в детстве.
А земляку-мальчишке я в тот раз ничего не сказал. Зачем торопиться? Вырастет, побродит по этой замечательной земле, сам узнает.