Илья с трудом выдирался из чащи. Казалось, она не хочет расставаться с добычей. Сучки цеплялись за рубашку и волосы, сплетенные ветки не желали расступаться, а паутина раскинулись ловчей сетью. Наконец, ему удалось выбраться из дебрей.

Он содрал с себя клочья липкой паутины, стряхнул с волос листья и труху. Потом поднял с травы корзинку с малиной, огляделся и понял, что не знает, куда идти: закружила буреломная чащоба. Илья еще раз глянул вправо, влево и пошел вперед.

Между тем, лес становился все сумрачнее. «Надо же! Заблудился!» – хмыкнул Илья. Нет, он нисколько не испугался. Лес-то не чужой. Вскоре обязательно что-нибудь приметное встретится: озерцо или родник, дерево от других отличное, знакомый муравейник… Но пока что ничего подобного Илье на глаза не попадалось. И вдруг небо взорвалось таким треском, что он едва ни присел. Сердитый рокот катился над головой – начиналась гроза. Вот не везет сегодня!

Промокнуть до нитки Илюшке вовсе не хотелось, и он завертел головой в поисках убежища. И вдруг сквозь мутный лесной сумрак ясно блеснул огонек! Илья ринулся сквозь заросли. Увидев поляну и избушку на ней, Илья остановился в замешательстве: куда его занесло? Не видал он никогда этого жилья. Тут первые капли ударили по листьям, и Илья без раздумий понесся к дому. Он влетел на низенькое крылечко, на мгновение опередив стену ливня.

– Батюшки мои! Откуда ж ты взялся, милок?! – на стук двери от печи обернулась хозяйка.

– Здравствуйте, бабушка, – поздоровался Илья. – Можно, я грозу у вас пережду?

– А то как же, милый. Обязательно пережди! Он ить вон как хлещет, озорник, в один секунд ниточки сухой не оставит, – голос был ласковый и певучий.

– Да ты проходи, гостюшко нежданный да желанный, – она обмахнула передником лавку у стены. – Ноженьки-то, чай, притомил?

– Меня Ильей зовут, – сказал Илюшка, осматриваясь.

Все жилье состояло из одной комнаты. В простенке между окон стоял стол. Еще был здесь большой сундук и всякая домашняя утварь. Много места занимала печь с закопченным зевом. На шестке перед ним стоял пузатый чугун, в подпечке виднелся хворост, а к стене прислонились рогатые ухваты, кочерга и деревянная лопата – Илья в кино видел, такой лопатой вынимали из печи хлеб.

– А меня кличут бабушка Арина, – сказала хозяйка и, заглянув в корзинку, протянула: – Э-э, вона куда тебя занесло, на с?му на Комариную Плешь!

– Откуда вы знаете?

– А и знать нечего, глянь-ка, что в лукошке деется. Нонешний год малина уродилась на загляденье – рясная да сладкая. А погляди у тебя что – мятая, порченая.

Илья обиженно заглянул в корзину и глазам не поверил: она была полна раздавленных, мелких ягод наполовину с мусором. Да как же так! Он ведь, выдравшись из той чащобы, еще раз полюбовался удивительно крупными, налитыми рубиновым соком ягодами. И вдруг – будто подменили!

– Да ты не печалься, милый, дело поправимое. А чьи это проделки, известно.

– Чьи? – спросил растерянный Илья.

– Заманихины, чьи ж еще. Непутевая девка эта Заманиха. Вишь ты, сладко ей м?рок на человека напустить. Закружит, запутает, глаза отведет – вот веселья-то, тьфу! И место для жилья облюбовала самое что ни на есть никчемное, одно название Комариная Плешь.

– Да не видел я никого, – неуверенно возразил Илья.

– А и ладно, коль не видал, – покладисто согласилась старушка.

Гроза уходила, и стихал ливень. Водяные струи уже не секли листву, а тихо шелестели редкими каплями. Впрочем, идти сейчас сквозь лес, – без дождя в минуту промокнешь. Каждая ветка окатит с головы до ног.

– А заночевал бы ты у нас, милок, – будто услышала хозяйка мысли гостя. – Сыро теперь, да и вечереет уж. А завтра вёдро будет. Утречком солнышко лес обогреет, обсушит – дорога куда как весельше станет. За солнышком и пойдешь – не собьешься. И ягодное место я тебе доброе укажу, близехонько тут. Аль чаешь, дома встревожатся?

– Да не встревожатся… – Илье не хотелось ночевать в чужом доме, но в мокром лесу зябнуть – тоже мало радости. А чего не хотелось больше, он еще не решил.

– Так оставайся! – обрадовалась бабушка Арина. – Ты в окошко-то погляди: смеркается уж, засветло домой не поспеть.

И впрямь, от вечерних сумерек воздух заголубел. Илья вздохнул – да уж, выбираться из леса в темноте хотелось ему меньше всего. А беспокоиться о нем сегодня некому: мама и папа поехали забирать Славку из летнего лагеря, потом они заедут к бабушке, и домой вернутся завтра.

– Если можно, я лучше у вас останусь, – сказал Илья.

– Ах, славно! – добрые лучики заиграли в уголках глаз. – Гости у нас редки, так ты нам не в тягость, а в радость.

«Кому – нам?» – только успел подумать Илья, как бабушка Арина сказала:

– Вот и внучка.

Илья услышал быстрое шлепанье босых ног по деревянным ступенькам, и дверь распахнулась. Из сеней ввалилось что-то бесформенное и гремящее, оказавшееся большим дождевиком. Из него вынырнула девчонка и изумленно уставилась на Илью.

– Ой! Это кто? – вдруг смешливо прыснула она.

– Маняшка! – укоризненно сказала бабушка Арина. – Гость у нас.

– Ух ты! – девчонка так бесцеремонно разглядывала Илью, что он, поначалу смутясь, теперь даже разозлился. – И что мы с ним делать будем? Сварим или так съедим?

И неожиданно для самого себя Илья буркнул:

– А то не знаешь, что с гостями делают? Накорми, напои да спать уложи.

Девчонка расхохоталась так весело, что злость Илюшкина вмиг куда-то делась, он улыбнулся.

– Ох, гляди, девка, вырастишь Заманихой пустой, – пообещала бабушка Арина. – С мавками да кикиморами одна компания будешь.

И тут Илью неодолимо потянуло в сон. Напевный голос бабушки Арины баюкал ласково, глаза закрывались…

– Сморило гостя нашего, – услышал он. – Ну-к, накормим удальца, да спать уложим.

Девчонка сноровисто ставила миски, резала крупные ломти от каравая, успевая поглядывать на Илью смешливыми, озорными глазами. И чудилось ему, что струится из ее глаз неведомый, чистый и звонкий свет, и высвечивает что-то удивительное, чудесное, только приглядись… но уж очень хотелось спать.

Потом он не мог вспомнить, чем потчевали его, о чем говорили за ужином. Бабушка Арина постелила ему на сундуке, и засыпая, Илья расслышал укоризненный голос:

– Устроила забаву! Ох, девка, вытянуть бы из метёлки прутину, да этой прутиной по одному месту! Зачем в разум человеческий лезешь?

– Ой, бабуленька, да не вспомнит он ничего! Ты ж сон на него напустила!

– Все одно, останется ему беспокойство на всю жизнь.

Разбудили Илью заливистые птичьи трели. Он сел и растерянно осмотрелся. Вокруг был утренний солнечный лес. Рядом стояла корзина, и Илья протер глаза: крупные, свежие, будто только что сорванные ягоды горкой наполняли ее.

А где дом, укрывший его от грозы, бабушка Арина и озорная Маняшка? И разговоры про Заманиху, Комариную Плешь – приснились? А корзина мятых ягод? Илья опять глянул в корзину и будто наяву услышал: «Рясные». Откуда взялись эти слова, которых он раньше не знал? «Завтра вёдро будет»…

Долго никому не рассказывал Илья об этом приключении. Потом доверил свою тайну соседу, деду Тарасу, они вместе любили рыбалить на утренней зорьке. Рассказал и про трухлявые бревна, останки давнего строения, которые обнаружил там же, в высокой траве. Дед Тарас, помедлив, сказал:

– Комариная Плешь… есть такая. Нехорошее место, блудят там, будто м?роком голову обносит. Потому люди стороной его обходят. Только далече оно отсель. И про развалины я слыхал. Говорят, случается там всякое…

– Что случается?

– Да… всякое.

Больше ничего не добился Илья от деда Тараса. А думки о странном ночлеге не давали покоя. Ходил Илья на ту поляну, рассматривал трухлявые бревна и пытался найти ответ: что приключилось с ним здесь. Почудилось все или было на самом деле? А вот эти развалины – от избушки остались? Что же, в тот вечер время сдвинулось назад, и он побывал в прошлом? Или развалины не имеют к избушке никакого отношения? Вопросы без ответов беспокоили, и чудился иной раз голос бабушки Арины: «Останется беспокойство на всю жизнь».

И было еще одно: стали сниться Илье удивительные сны. Иногда, почти провалившись в сон, успевал он почувствовать, будто пронизывает его непостижимый свет, чистый и звонкий, как девичий смех. И он еще успевал обрадоваться ему, и… начинался сон. Это были сны-путешествия. В прошлое и будущее, в сказку, в тайну, на чужие планеты и в самые невероятные миры. В тех снах на все вопросы находились ответы. Только утром Илья почти забывал их.

Известно, радость да печаль друг за дружкой ходят. А только c того дня, как лесина срубленная вывернулась, да вдарила комлем в грудь Даниле, надолго в доме беда угнездилась. Тень от мужика осталась – кашель грудь рвал, силы лишал. Всё легло на Марью да Тараску, хоть помощник-то из Тараса… мужичку осьмой годок тока.

Мечтал Тарас об чуде, что изгонит из батьки чёрную хворь: вдруг бы чудо-лекарь какой объявился… Но зимой бате вовсе худо стало.

И тут снится Тараске сон: на подворье мальчонка объявился – чёрный, как воронёнок, вертлявый. Говорит: «Батька выздоровит, коль тайну узнаешь», и скок за ворота.

Подхватился Тарас ото сна. В избе тишина сонная, а за стеной как пастух бичом щёлкнул, – от стужи деревья лопались, лютовал январь.

«А пацан-то босой! – вскинулся Тарас. И опомнился: – Сон ведь! Фу ты!»

Утром малец так перед глазами и встал: кудлатый, глаза-угольки сверкают хитро. А как пошёл Тарас на двор Жучку кормить, наклонился к миске – следок ноги босой в снегу. Аж жаром опалило. Потом пригляделся – Жучкины следы… помнилось…

С той ночи Тарасу покою не стало. «Зачем сон такой? А ну как есть тайна про батину хворобу? Где искать? Малец за околицу побёг – дак там лес…»

Задумчив стал Тарас. И в одно утро решился: «Может, пострел дорогу казал, когда к лесу побёг. Может, у опушки цыгане встали – они много чего знают».

Накинул тулупчик, краюшку хлеба в карман, шапку в охапку…

– Тарасик, не поевши-то! – догнал его мамкин оклик.

– Я скоро!

Мороз щёки живо разрумянил. Воздух мерцал морозной пылью. На лес зима-чаровница сон напустила, настлала перин из пуха снежного. Тишина, безлюдье.

На дороге, санями накатанной, нету свежего следа, не проезжал никто нонче. И тут прям ошпарило – бежит в лес цепочка следов от босых ног. Моргнул Тарас – нету ничего. Только ему не легше. Нечистый играет? Или подсказку кто даёт? Пошёл Тарас, куда дорога влекла.

А лес-то не спит. Там стайка снегирей на осинку опустилась, превратила в яблоню. Лиса метнулась огненным сполохом. Берёзка в инее как невеста нарядна, тиха, скромна, руки уронила…

И ещё вроде видит Тарас: мелькает сбоку непонятно что, но как ни проворен Тарас, не успевает увидеть.

За теми затеями не приметил, как вместо дороги на тропке звериной оказался. Куда занесло? Следки-то неужто попусту привиделись? Нет, ещё чуток пройти… И всё бы ладно, да мороз то за нос щипнёт, то щёки прихватит – успевай, оттирай! О! Опять мелькнуло! Тарас осерчал: «Кто пряталки затеял?! Выходи!» Ровно хихикнул кто, и с дерева на Тараса снег обрушился! Пока отряхивался, глядь, тётка стоит. Маленькая, сухонькая, голова шалешкой ветхой закутана. Тарас обрадовался:

– Тетинька!

– Увидал! Цельный день кр?гом кружу!

– Зачем?.. – не понял Тарас.

– Так познакомиться дюже охота! Сказывай, как звать?

– Тарасом…

– Поверил! Поверил! – тетка захлопала в ладошки, запрыгала, закрутилась, хихикнула: – Да я всех знаю!

– Живете тут, тетинька?

– Живу! Только в гости не проситься! Чур! Чур! Не удержусь, заморочу, сам и будешь виноват!

– А звать-то вас как?

– А так и звать – Лярва, – опять хихикнула она.

– Не-е, – опешил Тарас, – так не зовут… так ругаются…

– Ой, ругаюца-а! – закручинилась тетка. – Еще как ругаюца-а!.. Все им Лярва виновата! А я хорошая! Я весёлая! Я плясунья – ох! ух! Видишь? – Она вдруг, руки в боки, встала перед Тарасом: – Ты меня когда угощать будешь?

– А… у меня нет ничего…

– А хлебушек-то?

– Забыл! – Тарас вытянул из кармана краюху.

– Ух, как я люблю хлебушек! М-м-м… благодать… не надышишься! Шишок ваш дразнится: «У нашей Марьи хлеб на особицу! Духмяный, во рту тает!»

– Шишок?

– Шишка не знаешь? – уставилась тетка. – Домовой ваш! А у меня душа изболелась – ну как Анчутка наперёд меня выманит хлебушек-то.

– Кто-кто?

– Анчутка! Чертёнок то ись! Ну, дорогу-то тебе сюда кто казал?

Лярва вдруг подскочила, уставилась куда-то в лес:

– О-ой, про дела забыла! Пошла я! – она заскакала по снегу.

– Постой уж! – услышал Тарас оклик и увидел, как из-за ели вышел большущий кот.

Лярва остановилась, приплясывая на месте.

– Котинька Баюнчик, мне вот как сильно идти надо!

– Не удержалась! – заворчал кот. – Заморочила мальца! У него дело важное, а тебе всё баловство!

– Не морочила я! Мы поговорили чуток!

Тарас вдруг понял, что опускается ночь. И когда выкрались синие тени из-под елей, из чащобы, заполонили лес?

– Мне домой надо! – испугался он.

– Вишь чего наделала, худо бестолковое?! – прошипел Кот. – Поди прочь!

– Мне бы домой, – взмолился Тарас. – Не хочу я, чтоб мамка и батя пуще горевали!

– А зачем пришёл, помнишь? – мурлыкнул Кот.

– Я завтра вернусь…

– Завтра на эту дорогу не попадёшь. Ноне какая ночь?

– Рождество…

– Заветное исполняется. Но коль хошь – сей миг дома будешь.

– Не хочу…

– Правильно, – мурлыкнул Баюн. – Давай-ка спать.

– Да как же спать?! Нельзя мне…

– Ночь покой любит. Ты мне верь. Рождество нынче. Ты уснёшь, а желание твое неусыпно. – И Баюн скользнул в мохнатые лапы ели.

Под ногами пружинила хвоя, ветер шумел в вершинах, а в еловый шатер пробраться не мог, застревал в мохнатых лапах. Тарас лежал на хвое, рядом Баюн мурлыкал долгую песнь, и сладкая дрёма дышала в глаза, и плыли пред ними странные картины: города бело-башенные, и нездешние дебри-леса, и люди в нарядах предивных…

Прижался Тарас к Коту, разрумянился во сне.

Проснулся один. Огорчённый, продрался скрозь колючий заслон мохнатых лап, – а вот он, Баюн! Да не один, а стоит рядом с чужим мужиком. Тут незнакомец обернулся, глянул на Тараса глазами голубыми, как весеннее небо.

– Здрав будь, Тарас Данилыч!

– И вам дай Бог, дяденька.

– Что, Тарас Данилыч, искал меня?

Тарас и не знает, чего сказать. Как бы он искал, коль ни сном, ни духом про незнакомца?

– Я хозяин здешний – дядька Лесовик.

– Леший! – охнул Тарас.

– Рад я, Тарас Данилыч, что не побоялся ты ни мороза трескучего, ни одиночества. Назад не повернул. Ночевать остался. За то награжу.

– Тайной?!

– Ты её не узнал? А мы? Нас много, полон лес, но открываемся немногим.

– А тятенька?..

– Я и открылся, сказать чтоб – хворь его оттого, что шибко осерчал я. З?чал он рубить дерево, под которым я сладко дремал. И через обиду мою приклеилась к нему хвороба накрепко. Ты вот что, ступай домой, да отцу тихонько скажи: простил тебя Лесовик, и ты его прости. Прощение великую силу имеет. Всё ли понял, Тарас Данилыч?

– Спаси тебя Бог, дяденька!

– С Рождеством, Тарас Данилыч…

И голос Лесовика уж издаля идёт, всё тише… И видит Тарас, что стоит в сенях, и мамка зовёт:

– Тарасик, да поешь ты сперва, непоседа!

«Второй раз вчерашний день!» – догадался Тарас, даже не удивившись.

Тятенька не вставал ещё. Тарас момент улучил, шепнул:

– Лесовик сказать велел – простил он тебя. И ты его прости.

Батя не отозвался – придремал, видать. Но чуток погодя вдруг повернулся, сел:

– Ох, и голоден я нынче!

Подхватился Тарас, чтоб плечо бате подставить, помочь. Но сегодня в том надобности не было. Батя и худ, и слаб, а глаза блестят, руки тверды.

Много лет прошло, а то Рождество – с радостью, смехом счастливым, было неповторимо, и никогда рождественский ужин не был Тарасу так вкусен, как скудное угощение, стоявшее на столе в тот вечер.