– В каком возрасте можно начинать изучать философию? – спросили читатели.
– Вот сейчас и начнём! – радостно сообщил Кукумбер.
КРОШКИ ОТ ГРАНИТА НАУКИ
(КРАТКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ПОД РЕДАКЦИЕЙ ОЛЬГИ КЛЮКИНОЙ)
ГЕРАКЛИТ ИЗ ЭФЕСА
Говорят, что каждый раз, когда этот философ выходил из дома, и видел вокруг себя столько глупых и плохих людей, он плакал, жалея всех.
За это его прозвали “Плачущим”.
Выходя из дома, он обычно сразу же начинал останавливать прохожих, и пытался объяснить, почему они так дурно живут, и как на самом деле нужно жить правильно. Но говорить ясно и разборчиво философу мешали сдавленные рыдания, и поэтому его никто не понимал.
За это его прозвали еще и “Темным”.
Тогда философ бежал назад домой, и принимался записывать свои советы на папирусе — так появились его прославленные сочинения “Указания нравам”, “Единый порядок строю всего”, “Правило негрешимое жить”, и многие-многие другие.
Потом он снова выходил на улицу, надеясь, что с его теперь уже записанными мыслями ознакомятся хотя бы те жители, которые живут особенно отвратительно и поэтому запросто могут умереть ужасной смертью – например, дерущиеся мужи, распаленные взаимной злобой, или безобразные пьяницы.
“В сухом сиянии — душа мудрейшая и наилучшая, тогда как пьяный шатается и не замечает, куда он идет, ибо душа его влажна”, – написал, например, этот мудрец в одном из своих сочинений. Но его снова никто не понимал, и прохожие по-прежнему продолжали над ним смеяться.
«Panta rhei!» («Все течет!») — сделал вывод философ, утирая собственные слезы.
Но тут нужно сказать, что слезы у него были вовсе не простыми, а наполненными глубоким первоначальным смыслом (одновременно водой и огнем), и чем-то неуловимо напоминали блестящую, подвижную ртуть.
По крайней мере, они почему-то не впитывались в землю и никогда не высыхали.
А так как философ выходил из дома к людям практически каждый день, то из его слез в городе постепенно образовался маленький ручей, который незаметно протянулся от ворот его дома, и со временем превратился в весьма полноводную реку.
“Никому не дано войти в одну и ту же реку дважды”, — это знаменитое изречение принадлежит, разумеется, нашему философу.
Он нарочно так сказал про свою реку, чтобы привлечь к ней внимание, видя, что у городских жителей не возникает ни малейшего желания в нее входить и постигать горько-соленую мудрость. Вместо этого горожанам хотелось смеяться, жить и умирать, как им нравится, и потому все старались обходить новую речку стороной.
Единственным учеником философа, которого позже прозвали еще и «Мокрым», считается некий Кратил, вызвавшийся разобраться в мудреных сочинениях. Если верить Аристотелю, в ходе работы над трудами учителя Кратил пришел к совершенно противоположным мыслям. Во-первых, о том, что мудрому человеку вообще не следует ничего никому говорить. Поэтому Кратил совсем перестал раговаривать с горожанами, а только молча грозил (Аристотель пишет — “двигал”) в их сторону пальцем. Кто-то считал, что таким жестом Кратил постоянно упрекал своего учителя за изречение, будто бы нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Сам Кратил каким-то образом пришел к мысли, что этого невозможно сделать и один раз, но держал свои выводы в секрете.
По свидетельствам современников, под конец жизни философ так обиделся на своих сограждан и непонятливого ученика, что поселился в горах, кормясь быльем и травами.
А река его мудрости зато протекла через многие страны и не пересохла до сих пор.
(КРАТКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ПОД
РЕДАКЦИЕЙ ОЛЬГИ КЛЮКИНОЙ)
Он был таким человеком, который даже в мелочах любил строгий порядок. Однажды этот философ обнаружил, что на земле живёт много других людей, которые тоже любят во всем порядок и систему, и надумал устроить свою общину.
Многие не понимали, что за странная собралась вокруг него компания, в которую входили и политики, и учёные, и врачи, и даже женщины, что для того времени было полнейшей дикостью.
Никто не мог додуматься до простой вещи, что на самом деле все эти разные люди были прочнее прочного объединены любовью к порядку и мечтой устроить свою жизнь по раз и навсегда установленным правилам.
Правила, которые придумал этот мудрец, были, например, такими:
– не разгребать огня ножом, чтобы его не поранить;
– не сидеть на хлебной мере, чтобы её не обидеть;
– не оставлять следа горшка на золе;
– постель после сна непременно разглаживать и свёртывать (чтобы на ней не оставалось отпечатков тела человека, на которые можно наслать колдовство);
– сердца бычьего ни в коем случае не есть;
– обувь надевать сначала на правую ногу, мыть же ноги всегда начинать с левой;
– многое другое, в таком же духе…
Пифагор был по характеру прирождённым начальником, и в общине с ним никто не спорил.
«Ибо человек по своей природе не может оставаться благополучным, если никто не начальствует», — эти слова принадлежат нашему философу, который старался постоянно держаться на возвышениях, откуда его всем было бы лучше видно и слышно.
Желающих поступить в общину мудреца, чтобы научиться соблюдать несколько простейших правил, зато в дальнейшем с чистой совестью делать всё, что вздумается, постепенно стало так много, что её основатель замучился всех считать и вскоре даже перестал записывать учеников по именам.
Зато наблюдая с высокого холма или другого возвышения за сторонниками своего учения, он стал размышлять про себя так: вот один человек — это точка, а две точки, определяющие прямую, уже линия, три — вроде как получается уже фигура… Отсюда возникли его представления о «треугольных», «квадратных», и «прямоугольных» числах, и первые размышления о числе как о начале всего сущего.
Чем больше появлялось в общине новых людей, которые тоже желали обуваться непременно с правой ноги, тем изощрённее становились вычисления нашего философа. Вот уже произошло открытие несоизмеримости гипотенузы и катетов прямоугольного треугольника, возникло учение о пяти правильных телах, о чётных и нечётных числах, доказана знаменитая теорема, а в общину всё прибывали и прибывали новые люди.
В конце концов, чтобы окончательно не запутаться и не сойти с ума, наш философ мысленно присвоил каждому ученику свой порядковый номер и сделал знаменитый вывод, что «число образуется из единого, а различные числа — это вселенная».
«Всё есть число», – так сказал философ, глядя на толпу людей у подножия холма, и к концу своей жизни превратился из проповедника правильного мытья ног в величайшего математика.
Говорят, после смерти философа его общину сразу же разогнали, потому что слишком многие пожелали жить не по установленным государственным порядкам, а по забавным правилам, которые выдумал один-единственный чудак.
Но математика всё равно осталась, и от этого мы теперь уже никуда не денемся.
Перед вами — история из жизни отцов-пустынников в пересказе Ольги Клюкиной
В давние времена старцы-пустынники нередко зарабатывали себе на пищу рукоделием. Они делали на продажу корзины из пальмовых ветвей, плели из прутьев верёвки, лепили из глины сосуды, а на вырученные деньги покупали хлеб и овощи.
Однажды авва Агафон тоже отправился в город продавать глиняные сосуды. Он был уже стар и смог взять на рынок только три кувшина, которые нёс в мешке, перекинутом через плечо.
В тот день в пустыне стояла такая страшная жара, что даже ящерицы и змеи спрятались в свои норы. Поэтому старец сильно удивился, увидев сидящего на дороге прокажённого.
– Куда ты идёшь, авва? – спросил прокажённый, привычно прикрывая руками обезображенное болезнью лицо.
Голос у него тоже был грубым, больше похожим на рычание дикого зверя.
– Я иду в город, продавать сосуды, – ответил авва Агафон.
– Сделай милость, отнеси меня тоже в город, – попросил больной.
Проказа – заразная и неизлечимая болезнь, и в древности закон предписывал изгонять прокажённых из городов и селений.
Но авва Агафон сжалился над несчастным, взвалил его на плечи и с молитвой понёс в город: а вдруг этому человеку до смерти нужно хотя бы одним глазком повидать своих друзей и родных?
Возле городских ворот прокажённый завернулся в рогожу, чтобы стражники подумали, будто пустынник тащит на продажу сразу два мешка.
– Отнеси меня на рынок, авва, и положи там, где будешь продавать сосуды, – попросил больной, когда они вошли в город.
Авва Агафон отнёс его туда, где обычно, не торгуясь, продавал свои изделия, и бережно положил на землю.
– За сколько ты продал свой кувшин? – спросил прокажённый, как только от старца отошёл первый покупатель.
– За одну монету, – ответил авва Агафон.
– Купи мне на эти деньги сладкий пирог, – попросил больной.
Старец купил прокажённому пирог, и вскоре после этого удачно продал второй кувшин.
– Скажи, авва, сколько тебе заплатили за этот кувшин? – сразу же из-под рогожи подал свой голос прокажённый.
– Две монеты, – ответил старец.
– Купи мне на эти деньги ещё один пирог, я умираю от голода, – снова прорычал несчастный.
А как только получил то, что просил, нахально рассмеялся:
– Не повезло тебе, авва, что я встретился тебе на дороге! На эти деньги ты мог бы купить себе кучу сухарей, а теперь в твоей келье снова не будет ни крошки.
– Не беда, – спокойно отозвался авва Агафон. – Всю свою жизнь я только и делал, что шил, плёл и месил глину, зарабатывая себе на сухари. Но если бы рука Божия не питала меня, я бы всё равно не сумел прокормиться.
Наконец, старец продал последний кувшин и собрался в обратный путь.
– Купи мне ещё один сладкий пирог, а потом отнеси меня обратно в пустыню и положи там, где взял. Мне нельзя оставаться в городе, – приказал прокажённый.
Авва Агафон так и поступил. Но как только старец посадил прокажённого на землю и отвернулся, чтобы уйти, он вдруг услышал за спиной невыразимой красоты голос:
– Благословен ты, Агафон, от Господа на Небе и на земле!
Авва Агафон оглянулся и увидел, что с того места, где только что сидел прокажённый, кто-то взлетает на небо, взмахнув сияющими крыльями.
Это был Ангел Господень, который нарочно был послан на землю в образе прокажённого, чтобы испытать великое смирение старца.