Иван Сергеевич Рыбаков стоял в углу. За его спиной был остальной мир, в который он пришёл шесть лет назад. Все эти годы мир был жесток и несправедлив к Ивану Сергеевичу. И теперь он повернулся к нему спиной и вспоминал старые обиды.

Обид было много. Взять хотя бы прекрасный железный пистолет, почти настоящий. Когда он сломался, папа обещал его починить и унёс на работу. На работе папе подчинялись люди и станки. Им ничего не стоило исправить пистолет или даже сделать новый. Но дни шли за днями, целых шесть, а пистолета не было. А как жить без пистолета?

Или персик. Он лежал в тумбочке на верхней полке. Она была законной полкой Ивана Сергеевича. Нижняя была Колькиной. И вчера утром Иван Сергеевич не нашёл персика. Его съел Колька. «Он на моей полке лежал», — нагло заявил Колька. «Я тебе ещё куплю», — сказала мама, когда приехала вчера вечером в санаторий. А Колька, как увидел маму, убежал. И дело не в персике. А в том, что на свете живут такие кольки.

А Новый год? Иван Сергеевич был уверен, что будет Новым годом, в блестящем костюме с цифрами, и будет держать за руку Аню – Снегурочку. А его нарядили в костюм зайчика, заставили прижать руки к груди, свесить ладошки и прыгать вокруг елки с такими же дурацкими зайчиками. А Новым годом был этот жиртрест Русланчик.

И вместо акварельных красок, которые так чудесно пахнут, Ивану Сергеевичу подарили паззл про Белоснежку, который он сразу выменял у Кольки на сломанную зажигалку. И за это тоже попало. «Дурачок ты у меня какой-то, — сказала мама, — новую вещь отдал за какую-то дрянь».

И теперь вот с ложкой. Людмила Петровна сказала: «Ложки алюминиевые, легко гнутся. Не гните их, а то сломаются. А кто сломает, я новую не дам». И зачем она это сказала? Нарочно, наверно. Если бы не сказала, Иван Сергеевич и пробовать бы не стал. А так попробовал. И правда гнется. Когда ложка погнулась, Иван Сергеевич испугался, что Людмила Петровна заметит. И стал гнуть в другую сторону. В общем, ложка сломалась. И Анька сразу закричала: «Людмила Петровна, а Рыбаков ложку сломал!» Иван Сергеевич, конечно, сказал, что она сама сломалась, но Людмила Петровна не поверила. Она отобрала у Ивана Сергеевича держалку от ложки и оставила только черпачок. И сказала: «А теперь мы все посмотрим, как ты будешь есть».

Суп был противный, рыбный с рисом. Если бы у Ивана Сергеевича была целая ложка, он бы и есть его не стал. А теперь все на него смотрели. Иван Сергеевич опустил черпачок в суп, и все засмеялись. И тогда он не стал есть. Взял хлеб и стал жевать. А Людмила Петровна в это время говорила, что вот она говорила, а Рыбаков нарочно всё наоборот сделал, а теперь характер свой показывает, а на сердитых что? «Воду возят!» — закричали все весело. И тогда Иван Сергеевич решил выпить суп из тарелки. Он поднял её за края, суп перебултыхнулся и вылился на стол, на штаны и на пол.

Так Иван Сергеевич оказался в углу. Все пошли в игровую смотреть мультики, а Иван Сергеевич остался здесь. Уходя, Людмила Петровна сказала: «И не смей поворачиваться! Я за тобой в щёлку следить буду». Выключила свет и оставила дверь приоткрытой. Иван Сергеевич знал, что Людмила Петровна вредная и обязательно будет подсматривать. Поэтому он стоял как струнка и хотел заплакать, но всё равно никто не видел, и плакать расхотелось.

Свет из-за приоткрытой двери слабо освещал угол, и Иван Сергеевич рассматривал обои. Обои были неинтересными: жёлтые, с рисунком из трёх цветков – одного красного и двух синих. «Если бы я делал обои, — думал Иван Сергеевич, — я бы на них интересные картинки рисовал, про звёздные войны. Или джунгли, а на них звери всякие и птицы».

А ещё лучше построить машину, чтоб она могла плавать и летать, и поехать на ней путешествовать. Иван Сергеевич сразу стал вспоминать, из чего можно построить такую машину. Зажигалка у него есть. Колеса можно взять у коляски, которая валяется за забором санатория. Ещё он видел молочную флягу у двери столовой, куда привозят продукты. Как приспособить флягу к машине, Иван Сергеевич не знал, но чувствовал: фляга нужна. И ещё надо завести друга, чтоб не скучно было путешествовать. Лучше собаку. Только надо научить её говорить. И пистолет нужен, чтобы охотиться. А как же без пистолета?

Короче, завтра есть чем заняться. А если про него забудут, и он останется в углу?

Тогда лучше умереть. От этой мысли Иван Сергеевич даже обрадовался. Умереть назло – самое лучшее. Все будут плакать и жалеть: и Анька, и Людмила Петровна. И мама. И папа сразу вспомнит про пистолет. Пусть они себе нового ребёнка заведут. А пистолет, значит, ему достанется? Нет уж, пусть лучше сломанный валяется.

А Иван Сергеевич попадет в рай. Рай Иван Сергеевич представлял как парк с дорожками и клумбами. По дорожкам гуляют люди, нюхают цветы и пьют бесплатную шипучку. Кому охота, подходит к смотровой площадке и смотрит в подзорную трубу на землю: как там они?

В самом углу обои отходили, и под бумажным пузырем что-то шуршало. Наверно, тараканы. Хорошо бы поймать таракана. Если нет собаки, пусть будет таракан.

Иван Сергеевич оглянулся: дверь была приоткрыта, и Людмилы Петровны не видно. Он поцарапал бумагу. Пузырь продавился, но не лопнул. Он послюнявил палец и стал тереть пузырь. Бумага промокла и прорвалась.

— Чуть не задавил, — сказал тонкий голосок, и в дырке показалась рыжеволосая головка. Крошечный человечек выпрыгнул на раскрытую ладонь Ивана Сергеевича. На человечке был красный свитер и синий комбинезон.

— Привет, — сказал он. – Ты чего здесь делаешь?

— В углу стою, — ответил Иван Сергеевич.

— Зачем? – удивился человечек.

— Воспитательница поставила, — назвал причину Иван Сергеевич.

— Зачем? – опять спросил человечек.

— Наказала, — объяснил Иван Сергеевич.

— За что?

— За ложку.

Человечек не удивился и кивнул.

— А я на войну иду, — сказал он. – Пошли со мной?

— Я наказан.

— А мы быстро. Никто не заметит.

И человечек достал из-за пазухи крошечную палочку и ткнул ею в ладонь Ивана Сергеевича.

Иван Сергеевич уменьшился и стал как человечек.

— Пошли, — сказал тот, отогнул кусок обоев над плинтусом и пролез в норку. Иван Сергеевич за ним.

В норке было темно. Но человечек взмахнул палочкой, и палочка засветилась, как фонарик.

Из боковых отверстий высовывались огромные мышиные морды, пугались света и прятались обратно.

— Меня зовут Сверчок, — сообщил мальчик.

— С кем мы воевать будем? – волновался Иван Сергеевич.

— С врагами, — ответил Сверчок, и Иван Сергеевич успокоился.

Подземный ход вывел на большую круглую поляну. Она была пуста.

— Сейчас начнётся, — сказал Сверчок.

В небе послышался гул. Это летели самолеты.

— Делай, как я! – крикнул Сверчок. Он сжал руку в кулак, выставил указательный палец, прицелился и громко выстрелил ртом.

Один из самолетов загорелся и упал со взрывом.

Так же сделал и Иван Сергеевич. И сразу попал. Когда кончились самолеты, пошли танки. Они сгорали без остатка, даже пепла не оставалось.

А потом в атаку пошли солдаты. И тут у Сверчка и Ивана Сергеевича в пальцах кончились патроны. Их взяли в плен и стали допрашивать.

— Где спрятана Военная Тайна? – кричали враги.

— Не скажем! – отвечали Сверчок и Иван Сергеевич.

— Тогда мы вас пытать будем! – грозились враги.

— Пытайте! – смело отвечали Сверчок и Иван Сергеевич.

И их стали пытать. Не больно, понарошку. Но они ничего не сказали. Враги устали и заснули. Тогда Иван Сергеевич и Сверчок их перебили и убежали. Они прибежали в лес и раскопали Военную Тайну. Пришли назад и съели её вместе с врагами, которые уже ожили и гоняли в футбол.

Потом они вернулись в угол. Сверчок дотронулся до Ивана Сергеевича другим концом палочки, и Иван Сергеевич стал как обычно. Договорились встретиться завтра.

— Я буду в углу! – пообещал Иван Сергеевич. Сверчок ушёл обратно, а Иван Сергеевич сидел у норки, приподняв кусок обоев, и смотрел на удаляющийся огонёк.

И не слышал, как его взяла на руки Людмила Петровна и отнесла в кровать. Положила, подоткнула одеяло и погладила по голове.

Утром Иван Сергеевич Рыбаков открыл глаза и увидел, как на рябиновой ветке перепрыгивают птицы, похожие на розовые шарики. Ветка тряслась, и кисть ледяных ягод стучала в стекло. Птицы были розовые, рябина красная, туман белый. Всё было правильно.

Иван Сергеевич Рыбаков потянулся, повернулся и увидел на тумбочке чашку кофе с молоком и кусок пирожного. Или Военной Тайны?

Каждую ночь мимо дыни проплывала луна.

«Вот тоже дыня, — думала дыня. – Только на плохом поле выросла. Семечек вон сколько, а проросло только одно». Так думала дыня о небе и звёздах. Она-то была не одна, вокруг было много таких же дынь.

Та, в небе, была дыня как дыня. Круглая, жёлтая, с пятнышками. Необычно было то, что она умела двигаться. Каждую ночь она проплывала с одного края поля на другое. И ещё вот что было удивительно: ночью дыня не видела никого, кроме этой, небесной. А утром она исчезала, зато становились видны сотни и тысячи дынь, росших рядом. Но это были обыкновенные дыни. Они не светились, не умели плавать, а просто валялись без дела и болтали чепуху.

А та была необыкновенная. «Это не просто дыня, — думала дыня о луне, — это дыня всех дынь. Это дынная богиня». Вот до чего додумалась. Ну и что? И люди так делают.

Однажды ночью она заметила, что дынная богиня изменилась: от неё словно отрезали кусок. На следующую ночь – ещё один. И дыня снова задумалась. «Это знак, — думала она. – К чему бы это? Может, я вижу судьбу всех дынь? И со мной будет то же самое?»

А луна с каждой ночью всё уменьшалась, и вот от неё остался тоненький ломтик… А на следующую ночь она не появилась.

«Дынная богиня умерла», — с ужасом думала дыня. Но додумать не успела.

Утром её сняли и положили в машину. И дыня поехала. Восторг и страх переполняли дынное нутро. «Я плыву! Я плыву, как дынная богиня! Неужели… Неужели теперь я – как она? Или… — здесь у неё перехватило дыхание. – Или теперь я – богиня дынь?!»

А когда её обмыли, поставили на стол в красивом блюде и стали отрезать кусок за куском, и она слышала слова о божественном аромате и восхитительном вкусе, она окончательно поверила в это. «И уменьшаюсь я, как она, — долька за долькой», — пела дынная душа…

Потом её не стало. Семечки выбросили в мусорное ведро, ведро в мусоропровод. Машина отвезла мусор на свалку. Налетевший ветер подхватил одно из семечек и унёс на пустынное поле.

Прошли дожди, и семечко проросло, родилась маленькая дынька. И однажды ночью, подняв глаза, она увидела, как над ней проплывает луна.

«Вот тоже дыня», — думала дыня.

Как-то после уроков мы заспорили, какое чудо – самое-самое на свете.

Пашка сказал, что он читал, как во время войны один лётчик упал с высоты пять километров без парашюта – и ни одной царапины. Он выпрыгнул из горящего самолета, а парашют раскрыть не успел, потому что его оглушило обломком самолета. И он упал на склон оврага, в глубокий снег, пробил в нем тоннель и доехал до самого дна. Очнулся, глядит: тихо, спокойно, ручеек в снегу журчит. Хвать за парашют – а он не раскрыт!

Серёжка говорит: это что, вот мне рассказывали, как одна старушка переходила через дорогу, глядит – на нее машина несётся. Она раз – и перепрыгнула её. Потом измерили, а это рекорд мира в высоту и в длину. А другая старушка во время пожара такой железный сундук из дома вынесла, что потом его десять мужчин с места сдвинуть не могли.

Тут все стали говорить, что машина была, наверно, маленькая, низенькая, а может, её вообще малыш на верёвочке тянул. А другая старушка пустой сундук вытащила, а потом в него все вещи сложила, вот он и стал тяжёлый.

Серёжка обиделся и сказал, что если мы не верим, то сами дураки, а он тогда больше ничего рассказывать не будет.

А Кирюха стал пересказывать какой-то фильм про дом, в котором всякие странные вещи происходили, все думали, что это привидения или пришельцы, а потом…

Но мы ему досказать не дали и закричали, что фильмы не в счёт, что надо по правде говорить, а не про фильмы. Тогда Кирюха говорит: а эти, как их, киллеры, хиллеры, ну которые без ножа операции делают?

Вовка молчал, а тут говорит:

— Это всё не то. Это всё объяснить можно. Лётчику повезло. Старушка от страха так распрыгалась. Когда человек в шоке, он вообще неизвестно что творит. Это всё не чудеса. Чудо – это которое на самом деле бывает, а объяснить нельзя.

— А киллеры-хиллеры? – спрашивает Кирюха.

— А ты их видел? Привидений тоже никто не видел, а все говорят. Надо такое, чтобы все видели и знали, а объяснить не могли.

Мы задумались. И ничего придумать не могли. И спрашиваем Вовку:

— А ты сам-то чего-нибудь такое знаешь?

Вовка загадочно так говорит:

— Ну, например… Положите руку на грудь, вот так. Молчите и слушайте.

Мы слушаем. И ничего такого особенного не слышим.

— Разве вы не слышите, как сердце стучит?

Как все опять закричат: тоже мне чудо! У человека всегда сердце стучит. И часы стучат, потому что пружинку завели. Дурак ты, Вовка! Философом будешь! И свихнёшься!

Это давно было. Я про этот разговор забыл и только сейчас вспомнил. Ну, стучит сердце. Стучит как часы. У кого быстрее, у кого медленнее, у кого лучше, у кого хуже. Только кто пружинку-то завёл?