– Не будь белой вороной, – сказала мама Лике за обедом. – Гляди, как все едят. А ты только знаешь вилкой ковырять!

– Дядя Володя, у вас в ла-бо-ра-тории много белых мышек? Целый миллион, да? – спросила Лика, ковыряя вилкой котлету.

Дядя Володя отодвинул тарелку, закурил и зачем-то погладил карман пиджака.

– Белых мышей у нас столько, – ответил он, – что если их сложить вместе, получится белый слон.

– Фу, не люблю мышей! – сказала мама.

– Животных нужно любить, – строго сказал дядя Володя, и очки его так блеснули, как будто он собрался пускать зайчиков. – Если не любить, то, по крайней мере, уважать. Потому что они или полезны, или интересны для науки. Или и то и другое вместе.

– Так, так. Прочитай им лекцию, – сказал папа.

– И тарантулов? – спросила мама.

– Что тарантулов? – Дядя Володя снова потрогал карман пиджака.

– Уважать… И жабу?

– Да! И жабу! И гиену! И медузу!.. – крикнул дядя Володя. – Кстати, жаба приносит пользу, и никаких бородавок от неё не бывает. И название у неё в науке красивое – «буфо-буфо».

– Действительно, целая лекция, – сказала мама с подозрением. – Уж не хочешь ли ты преподнести нам выводок сколопендр? Или аллигатора средней величины?

– Нет, зачем аллигатора… – смущённо сказал дядя Володя, и рука его, как намагниченная, опять потянулась к карману. – Зачем аллигатора, – повторил он. – Есть и поменьше… Тоже интересные животные.

– Пожалуйста, не мучь нас неизвестностью, – сказала мама, – выкладывай, что принёс!

Не зря папа говорит, что дядя Володя всегда всё знает, а мама всегда обо всём догадывается.

Так у нас в доме появились две белые мышки. Жили они в клетке для птиц. Её притащил мой друг Витька. Прутья клетки мы переплели проволокой, чтоб мышки не убежали. Полдня возились. Но всё-таки одна убежала. Как она сумела, просто не пойму! И почему одна? Наверно, вторая была толще и не смогла протиснуться. Или просто не захотела. Может, правда «мы ей предельно симпатичны», как сказал папа? И ещё он сказал, что теперь у нас под полом мышиного полку прибыло, и он не удивится, если скоро встретит на кухне белую мышку в серых яблоках или наоборот.

Я всем в классе рассказал, что у меня белая мышь. Но некоторые не поверили. Особенно Нинка Булатова. Она вообще вредная. Ничему не верит. Даже что у собак всегда повышенная температура. Я нарочно как-то перед школой поставил нашей Пери градусник под переднюю мышку и взял его с собой. Из-за этого на урок опоздал. А Нинка говорит, откуда я знаю, чья это температура. Я всю географию мерил себе температуру, хотел доказать ей, что у меня нормальная, а она глядеть на градусник не стала.

Тогда я решил принести мышку в школу.

Утром, пока мама не видела, я вытащил мышку из клетки, сунул в карман – и бегом. Но всё равно опоздал. В класс я пробирался почти ползком – чтобы не увидела завуч. В коридорах было тихо и очень странно.

Сколько опаздываю, а никак не могу привыкнуть к тому, что тихо. Когда в школе тихо, она на себя не похожа. Какая-то поликлиника.

– Входи, Данилов, – не глядя, сказала Евдокия Полиевктовна. – Что сегодня?

Мы зовём нашу учительницу «Полуэтовна», потому что очень трудное отчество. Когда Полуэтовна спросила, почему я опять опоздал, мой язык как-то сразу ответил:

– Застрял в лифте.

С вами бывает так – хочешь сказать правду, а зачем-то врёшь? Но всё-таки, по-моему, это не настоящее враньё – когда не хочешь врать. Вот если нарочно соврёшь – дело другое.

– Я и не знала, что в вашем доме лифт построили, – сказала Полуэтовна. – Поздравляю. Теперь тебе легче будет, бедненькому, подниматься к себе в квартиру на первый этаж…

Я молчал. Ребята противно хихикали, особенно Нинка Булатова. Но я молчал.

– Вынь руку из кармана, Данилов, и садись, – со вздохом сказала Полуэтовна.

А как её вынуть, если мышка так и хочет вылезти?

Я сел. Мышка возилась всё сильней. Пришлось вынуть её из кармана и положить в парту, но она чуть не выскочила, и тогда я сунул её под рубашку, за пазуху. Здесь ей податься некуда: внизу ремень мешает, вверху – воротник. Она повозилась, повозилась и успокоилась.

Я начал слушать. Евдокия Полуэтовна закончила объяснять урок и стала рассказывать про Спарту.

Оказывается, когда Греция ещё называлась древней, там была такая страна – Спарта. Город и сейчас есть. Жители Спарты вели суровый образ жизни и назывались они…

– Спартаковцы! – крикнул Бронников.

– Никакие не спартаковцы и не динамовцы, а спартанцы, – сказала Евдокия Полуэтовна. – Тихо, если хотите слушать.

Этим спартанцам не разрешали ни работать, ни торговать, и они целыми днями занимались физкультурой и военным делом. У них даже был такой страшный закон: если дети рождались слабыми или больными, их сбрасывали прямо со скалы в пропасть. А те, кого не сбросили, вырастали сильными, смелыми и терпеливыми.

– Вам, – сказала Полуэтовна, – и не снилось такое терпение. Вот послушайте, что случилось с одним спартанским мальчиком… Почему тебе смешно, Данилов?

Я совсем не хотел смеяться, но мышка так возилась и щекотала мне живот, что я не мог удержаться. Я вспомнил: в портфеле у меня должны быть хлебные крошки – в прошлой четверти я покупал хлеб, когда шёл из школы. Я выгреб их и сунул за пазуху. Стало вдвое щекотней и втрое смешней.

…А мальчишка-спартанец украл где-то лисёнка и спрятал за пазуху. Лисёнка хватились, искали его, искали, но нигде не находили. Мальчику было стыдно, и он не признавался. Тогда на площади собрали суд и стали мальчишку допрашивать.

Лисёнок всё это время возился у него под рубашкой, царапался и уже начал кусаться… по-настоящему.

Моя мышка съела все хлебные крошки и опять завозилась. Мне показалось: она хочет куснуть меня.

…Спартанский мальчик отпирался. Уж как только его не уличали, он всё «нет» и «нет». Зубы сжал, побледнел весь, потому что лисёнок начал грызть ему живот, но он не признаётся…

В животе у меня похолодело. Я почувствовал на нём мышкины зубы. А что? Мыши ведь те же крысы, а крысы – известные хищники.

…Спартанский мальчишка не сознавался. Он почти терял сознание от боли, но молчал…

Мышка возилась у меня на животе как сумасшедшая. Я слышал, как она щёлкает зубами, и втягивал живот всё глубже и глубже.

– Конечно, нехорошо, что мальчик украл лисёнка, – сказала учительница. – Но зато какое он проявил мужество и терпение! А вы, ребята, способны…

Быстрее молнии я отстегнул ремень, мышка шлёпнулась на пол и побежала по проходу. Прямо к доске, как будто её вызывали.

– Ой! – закричала Нинка Булатова. – Настоящая мышь! Глядите!

Все вскочили с парт, захлопали крышками, загалдели.

– Держи её! – кричали мальчишки.

Девчонки визжали, как резаные, и первая – Нинка Булатова.

Самой спокойной была мышка. Она добежала до доски и села.

– Спросите её по истории! – крикнул Бронников.

– Тихо! – сказала Полуэтовна. – Я спрошу… Чья это мышь?

Стало тихо.

– Моя, – сказал я наконец и добавил: – Я для школы принёс.

– Вот и прекрасно! – сказала Полуэтовна. – Забирай её, на перемене отнесёшь в живой уголок.

Легко сказать забирай! Пока я с ребятами ловил мышь, и все давали советы, прозвенел звонок, а мы и не слышали. Вдруг дверь открывается, и входит завуч. Я как раз лежал под партой и кричал Серёжке:

– На меня гони! На меня!

– Что «на меня»? Что тут происходит? – спросила завуч.

– Мышь происходит, – сказал Бронников.

– Какая мышь? Что делает Данилов на полу?

Пока Евдокия Полуэтовна объясняла, что я делаю на полу, мы поймали мышку.

– Все сядьте! – сказала завуч. – Вот, ребята, что бывает, когда ученик недисциплинирован. Сегодня он принёс мышку, завтра – кошку, а послезавтра…

– …зебру, – сказал Бронников.

– Разговоры! – крикнула завуч.

И до самого звонка на урок она рассказывала нам, к чему приводят такие поступки. Как люди постепенно теряют совесть и волю и превращаются в бездельников и тунеядцев, если не хуже…

Я даже забыл, что это про меня, и слушать было интересно.

Весь следующий урок я держал мышку в правой руке, а когда надо было писать, перекладывал в левую.

На переменке я отнёс её в кабинет зоологии. Но перед этим поднёс прямо к носу Нинки Булатовой:

– Видала?! Будешь мне теперь верить?