Скажи мне, ты любишь одна оставаться?
А лучше скажи мне – ты любишь бояться?
Тогда нужно дома остаться под вечер,
Чтоб сердце дрожало, как хвостик овечий,

Чтоб тени бродили по тёмной квартире,
Чтоб всеми была ты покинута в мире, –
Ну то есть ушли папа с мамой в кино…
А в доме так страшно, а в доме темно.

Как так – не темно? Значит, выключи свет.
Чтоб мелко дрожать по пути в туалет,
Чтоб кашляли глухо на лестничной клетке,
– Грабители! Воры! К тебе, не к соседке!

Чтоб кто-то тихонько царапал обои,
Как будто бы роя подкоп за стеною…
Уже под кроватью, – ты слышишь? – он дышит.
А вдруг там вампир или – мамочка! – мыши?

Кривится со стенки оскаленный постер.
Ноль два позвонить: «Извините, что поздно…»?
Конечно, ноль два! Почему не ноль два?
Звони поскорее, покуда жива!

Так страшно, так страшно, так страшно, так стра…
Ну вот и родители дома! Пора
На шею кидаться, вопя и рыдая.

Ты любишь бояться?
Я тоже такая.

*  *  *

В тёмное небо смотрю —
как-то мне всё непонятно.
«Господи, — говорю. —
Тошно без связи обратной!»

В тёмное небо смотрю.
Жажду простого ответа.
«Господи», — говорю.
Ира звонит или Света.

В тёмное небо смотрю.
Голоса нету из мрака.
«Господи!» — говорю.
Тихо подходит собака.

*  *  *

Когда я слышу гаммы за стеной,
я мучусь неизжитою виной.
Мне мама в детстве говорила с чувством:
коль я не овладею сим искусством,
то стану бедной, старой и больной.
 
И это всё произошло со мной.

Котик

Размечтался котик:
«Буду я богатый,
и куплю костюмчик
серый, полосатый!
Ну а вдруг не стану
никогда богатый?
Буду так ходить я —
серый, полосатый».

Воскресенье

Знаю, ждёт весь шар земной
От меня стихотворенья.
Не дождётесь!
Воскресенье!
У поэта — выходной. 

Пролог

– Мышь! Они принесли мне на урок мышь! – возмущается соседка, учитель биологии.

– Белую? – интересуюсь я.

– Да хоть в клеточку! Хоть в линеечку! Мне, женщине, мышь?!

Пфф! Женщина! Если ты женщина, то сиди дома и вышивай крестиком бабочек уродских, которых в природе нет и не может быть. Только на твоих вышитых подушечках.

А если ты биолог, то изволь не шарахаться от мышей. Куда же ещё их носить, как не на урок биологии?

На литературу Муму бы принесли.

Чем питаются вараны?

Вот когда я была школьницей и училась в городе Кагане (республика Узбекистан), у нас был биолог!

Равшан Хасанович.

Ему как-то Игорёк на урок здоровенного варана приволок. Живого. Типа: ну и как вы будете реагировать? Равшан Хасанович варана у Игорька отобрал, водрузил на стол и стал лекцию читать.

– Варан – семейство пресмыкающихся, подотряд ящериц… Питается варан мЫшами…

При слове «мЫшами» варан прикусил зубами большой палец нашего учителя. Все замерли. Игорёк хихикнул. Равшан Хасанович свободной рукой достал из своего портфеля кусочек люля-кебаба, который приготовил себе на обед. И показал варану. Тот отпустил палец и принялся за кебаб.

– При отсутствии мЫшей можно кормить кебаб, шашлык… Фарш мясной можно давать. Рыба. Яйцо. Но лучше отпустить. Дома собака может жить, кошка может жить, ишак может жить. Зачем варан?

Учитель упрятал варана в фанерный ящик, где временно никто не жил, и отдал представителю подотряда ящериц весь свой кебаб. Проводил взглядом исчезающий обед и приступил к намеченной теме урока.

Скорпионы.

Для наглядности Равшан Хасанович принес в класс скорпиона в маленькой проволочной клеточке. Игорёк позеленел. В классе сделалось очень тихо. Сведения о скорпионах жалили нас непосредственно в нервные узлы.

После урока учитель вывел во двор свой мотоцикл с коляской. Загрузил в коляску ящик с вараном и клеточку со скорпионом. Произнес значительно: «Природа должна жить в природе!» и укатил по направлению к пустыне, где он всё время кого-то ловил – для наглядности. А потом отпускал – из гуманности.

При таком учителе в нашем классе мЫшей не боялся никто, даже девочки. Только одна девочка боялась – Инга, новенькая из Питера.

Нашествие саранчи

Аня Фатуллаева в нашем классе самая тихая была. Как же не быть тихой: у неё пять братьев, папа и дедушка. Патриархат. И традиции – почти с прошлого века. Правда, паранджу в школу уже можно не надевать. У них в парандже только бабушка ходит – и правильно: она похожа на Яман-апа, узбекский вариант Бабы-Яги. Зато папа, дедушка и все пять братьев (даже младший, которому вообще три года, мурашка!) следят, чтобы у Аньки на ногах под школьной формой были шаровары – обязательно! Мне шаровары нравятся – узорчатые такие. Но Анька стесняется. Перед школой она забегает ко мне, снимает шаровары и надевает чулки с поясом. Колготок тогда ещё на нашей территории – ёк, то есть не было.

Нет, шаровары куда удобнее пояса. Я бы носила. Оригинально. Всем назло. И не перекручиваются, как эти чертовы чулки в резиночку, Яман-апа!

Я не хочу быть как все. Аня хочет быть как все. Поэтому у нас дома на вешалке есть специальный «Анькин крючок», на который даже мой папа не смеет закинуть свою военную фуражку, а он обыкновенно притыкивает её куда попало. До занятий Аня вешает шаровары на крючок, после занятий снимает – и топает в свой узбекский дворик. Там виноград, там дастархан под виноградом, там собака-алабай, большая, пастушья – Аньку пасёт.

– Папа, поедем в Бухару на базар! – подъезжаю я. – Купишь мне шаровары, я к Аньке в гости пойду тогда.

Папа обещает.

Ну, так вот: эта тихая Анька однажды притащила в школу полный портфель саранчи.

Я обзавидовалась.

– Аня, Анечка, а на каком уроке выпускать будем? Давай на математике, а то я к контрольной не готова.

– Зачем на уроке? – удивляется Фатуллаева. – Я шла через парк, а там – саранча тутовник обсела. Саранча на тутовнике – плохо, на уроке – тоже плохо.

Тутовник – если кто не знает – это шелковица. Если кто не знает, что такое шелковица, то я с ним и говорить не хочу.

Значит, маленькое облачко саранчи обсело парковый тутовник, а тихая Аня пожалела деревце и всю саранчу с него обобрала. Потом подумала, что у неё во дворе, в хозяйстве куры и цесарки, которые съедят, съедят! Не пропадать же добру. Набила живой саранчой портфель и притащила в школу. А тетрадки-учебники под мышкой принесла.

«Куры-цесарки голодными не останутся, – здраво рассудила я. – А вот двойка по математике мне совсем не улыбается…»

То есть, двойка по математике мне как раз улыбалась. Всеми зубами – как Яман-апа.

Поэтому как только математичка (вот её как звали, не помню) написала на доске «Контрольная ра…», я щёлкнула замком Анькиного портфеля и выпустила в класс голодную саранчу.

А! У! О!

Саранча – это такой кузнечик с трещащими крыльями. Как затрещала! Тр-р! Как разлетелась! Фр-р! Девчонки сразу стали в обморок падать – лучше в обмороке лежать, чем писать контрольную. Мальчишки принялись за этим «фр-р!», «тр-р!» гоняться. Им тоже контрольная ни к чему. Математичка орёт, как голодная курица:
– Ко-о? Ко-о?

Это в переводе означает: «Кто-о? Кто-о?»

Анька трясется, я ликую.

Тут в класс директор – шасть! Директор у нас жёсткий человек был – чисто последний эмир бухарский Саид Алимхан.

Обвел всех тиранским своим взглядом и как рявкнет тиранским своим голосом:
– Кто?

От этого взгляда-голоса саранча попадала на пол и сначала притворилась мёртвой, а потом и вправду сдохла.

Чувствую, Анька меня сейчас сдаст без дальнейших пыток, потому как она не Мальчиш-Кибальчиш, нет. И гореть мне синим пламенем, и не поедем мы с папой в Бухару, и не купим на восточном базаре узорчатые шаровары, всё равно мне на попе неделю не сидеть, какие уж тут шаровары.

И тут в классе – как Тимур из сказки «Тимур и Зухра», как Фархад из сказки «Фархад и Ширин», как народный герой Ходжа Насреддин – в тот самый момент, когда спасения нет, объявился герой нашей школы и шербет моего сердца: Равшан Хасанович.

Приложил руку к груди и принялся объяснять Саиду Алимхану, что это он – он, наш герой! – принес саранчу в школу для наглядности, но недоглядел. Потом учитель перешёл на узбекский и, очевидно, предложил эмиру выкуп, потому как директор удалился с Равшаном Хасановичем под сень учительской и…

Прозвенел звонок.

Анька подмела саранчу веничком в кучку, причем мстительно отвергла мою помощь, и во что-то весь этот дохлый куриный корм запаковала. Во что засовывали всякую дрянь, когда не было ещё полиэтиленовых пакетов, я не помню, извините.

Анька не хотела со мной разговаривать, а мне хоть бы что! Ничего, всё равно придёт за шароварами. А я не отдам! Пока не помирится.

Внутренне подхихикивая, я собралась домой. Мне казалось, что вид у меня вполне невинный. Зря казалось. В коридоре мне преградил путь Равшан Хасанович.

– Ты! – сказал он.

– Черепашка, – сказала я.

И предъявила ему черепашку из кармана форменного фартука.

– Мальчишки во дворе мучили. Мы с папой отобрали. Это вам. Вернуть в природу.

Мой герой принял подношение, но был непреклонен.

– Математика, – сказал он.

И запер меня на полтора часа в химическом кабинете, где пахло купоросом и не было никаких животных, даже мух. Скука, скука…

Со мною вместе были заперты две чистых тетрадки в клеточку, две ручки, две чернильницы… Да, да, детки, тогда ещё были чернильницы!

Словом, две тетрадки, две ручки, две чернильницы и два очиненных карандаша, – всего по два, чтобы я не смогла набрехать, что тетрадку ветром унесло в окно, ручка сломалась, а чернила высохли.

И учебник математики – один.

От скуки через полтора часа я выучила столько правил и перерешала столько задач, что сделалась неустрашимой и неуязвимой.

По контрольной я получила пятерку, и папа взял меня на базар в Бухару и купил шаровары. Анька Фатуллаева меня простила и пригласила в гости. Её патриархат был очень доволен скромностью русской подруги. Мне подарили птенца цесарки.

Я хотела передарить её Равшану Хасановичу, но он сказал мне, что цесарки в пустыне не живут.

Так что правнучки этой цесарки до сих пор живут у меня и несутся, как заводные.

Можете мне не верить…

Можете мне не верить.

Можете мне не верить, но если бы все учителя были такими, как Равшан Хасанович, я бы выросла умной, красивой и доброй.

Только все не могут.

Можете мне не верить, но по городу моего детства бродили не только петухи да гуси, но огромные пастушьи собаки и печальные ослики с клоунскими голосами.

Можете мне не верить, но однажды в наш город забрёл из пустыни дикий верблюд.

Он пошатался по улицам, добрался до школы, подошел к окну нашего класса и заглянул внутрь.

И мы стали кормить его своими школьными завтраками – хлебом и помидорами, персиками и инжиром. Сначала я, потом Игорёк, потом Анька Фатуллаева, а потом даже Инга из Питера, которая к тому времени уже не боялась мЫшей.

Шёл урок – не скажу, какой. Не хочу никого обижать. Я стольких в своей жизни обидела, хватит уже.

Но только учительница была очень противная. При виде такого безобразия, как верблюд, она сразу стала кричать. Так и кричала:
– Безобразие! Безобразие! Верблюд!

На себя бы посмотрела.

Верблюд на неё посмотрел.

А она схватила Игорькову тюбетейку и давай верблюда охаживать – по морде, по морде!

Ну, верблюд в учительницу и плюнул. Через окно.

Вообще-то, это надо знать. Что верблюды плюются – если их разозлить. То ли она забыла, то ли ей было наплевать. Только у верблюда слюны больше.

Учительница вся в пене, в слюнявной бороде, как дядька в парикмахерской, которого бреют, а мы хохочем. И другие учителя хохочут. Уборщица вместе со шваброй трясется. Медсестра и та хохотать стала, пока не сообразила, что именно ей, медсестре, эту учительницу отмывать. И, может быть, даже делать ей искусственное дыхание.

А учительница эта как только отплевалась, отмылась и отдышалась, сразу стала вопить:
– Кто привёл в класс верблюда? Кто привёл в класс верблюда?

И посмотрела на меня.

А директор посмотрел на Равшана Хасановича.

А Равшан Хасанович не стал ничего объяснять. И мотоцикл свой во двор не вывел.

Он посмотрел на верблюда

И ушёл вместе с верблюдом навсегда в пустыню.

А мы все в школе остались как оплёванные.

Можете мне не верить, но говорят, что Равшан Хасанович стал в пустыне вождем дикого Всего.

Эпилог

Учитель, возьмите меня к себе, пожалуйста.

Ножик

Мы целый день гуляли
Среди лесных дорожек
И где-то на привале
Свой потеряли ножик.

Мы дали птицам крошек,
Нам повстречался ёжик.
Но как-то жалко всё же,
Что потерялся ножик. 

Был день такой хороший,
А ты всё ходишь-ноешь.
Махни рукой: «Ну что же,
Ну - потерялся ножик...»

И густо пахли сосны,
И круты были кручи!
... А нож такой был острый,
С такой удобной ручкой...

Четверг

- В понедельник дождик был,
И во вторник дождик лил.
В пятницу (а также в среду)
Приходил - как гость - к обеду.
В выходные - прям с утра -
Поливал как из ведра.

Лишь в четверг стояла сушь.
Вот обида!

- Почему ж?

- Уж такой я, трали-вали,
Несчастливый человек!
Мне так много обещали - 
После дождичка в четверг. 

Пан Жупан собрался по делам.
На порожке постоял немножко,
И ему дорожку — «Здрасьте вам!» —
В этот миг перебежала кошка,
Чёрная-пречёрная кошка!

Чёрные кошки поутру —
Это не к добру,
Не к добру!

Пан Жупан тогда в окно полез
(Поискать ещё таких упорных),
А ему бегут наперерез
Два котёнка — чёрных-чёрных-чёрных!

На пути затеяли игру, —
Это не к добру,
Не к добру!

Пан Жупан взобрался по трубе,
Огляделся с крыши — страшно даже:
Всюду кошки — ничего себе! —
Чёрные-пречёрные, как сажа.

Кошки, и котята, и коты —
Аж в глазах черно от черноты!

Видимо, к соседской кошке Душке
Из села приехала родня,
А село зовется Чернобрюшки
С давних пор до нынешнего дня.

Пан Жупан тогда мозги напряг
И над крышей поднял белый флаг.
Он решил: настала пора
Ждать от чёрных кошек добра!

Чёрные котята и коты —
Это воплощенье доброты!
Чёрные кошки поутру —
Это обязательно к добру!