У мамы работа,
У папы работа,
У них для меня — 
Воскресенье, суббота, 
а бабушка дома всегда!
Она не ругает меня
Никогда!
Усадит, накормит — 
«Да ты не спеши!
Ну что там стряслось у тебя, 
расскажи?»

Я говорю, а бабушка — 
Не перебивает,
По крупинкам гречку
Сидит-перебирает…

Я смотрю на бабушку — 
И в душе покой:
Все соринки выбрала
Старенькой рукой!

– Сплаваем? – спросил Вовка.

– Не-а…

– А чё?

– Холодно, боюсь, ногу сведёт.

– Чего вдруг?

– А у папы свело. Он тоже тут на майские полез в воду, так чуть не утонул!

– Ну, так то папа! Он же старый. А мы быстренько: туда-обратно, никто и не узнает.

– А если водоворот? Дядя Коля говорил, бывает такое: закрутит, как всё равно водяной на дно потащит.

– Ну, ты даёшь! В водяных веришь! Ты, может, и в лешего веришь?

– Не в лешего, а в лесовика. Бабушка говорит, что они на Лысой горке собираются…

– Это на какой?

– Ну, как в Берёзки идти. Она однажды пошла, а на горке как закрутило, завертело… И вдруг смотрит: она уже в Берёзках, рядом с Ужей, повернулась – а деревни нашей нет.

– Ну, это заблудилась! Это с кем не бывает!

Мы помолчали.

– А я знаешь, чего боюсь? – спросил Вовка. – Белой лошади.

– Какой?

– Какой-какой… Такой! Я её в тумане видел. Открыл окно – а там всё белое, а в белом – она, лошадь. Туда прошла, обратно – медленно, как в кино. И с той поры стала мне сниться. Будто открываю я дверь, а там морда её, белая. И в меня тычет! Знаешь, как страшно!

– А я монаха боюсь. Чёрного…

– Откуда здесь монах?

– Не знаю… Однажды я у бабушки заночевал, а у неё дверь на палку закрывается. Ну, вечером она и говорит: сходи-ка, дверь проверь. Я пошёл. Иду в темноте, уже к двери подошёл и вдруг слышу – вздохнул кто-то. Я как закричу! А бабушка: что такое? Монаха испугался? Я потом спрашиваю: какого монаха? А она не говорит, мол, пошутила. А я всю ночь не спал. Всё мне монах представлялся. Чёрный. То ли мама про него говорила, то ли видел я его…

– Да где ему тут взяться? – Вовка говорит. – Тут и монастыря нет, одна церковь, а там старушки. И почему «чёрный»? Он, что, негр?

– Да нет, ну, весь в чёрном, и лицо такое – страшное…

– Да, надо тебя от страхов лечить, – сказал Вовка, помолчав.

– А сам-то? С белой лошадью?

– Ну, у меня одна лошадь, а у тебя вон сколько! Хотя у меня ещё один страх есть. В городе! Я боюсь, что эскалатор остановится.

И Вовка рассказал, как у него на глазах девушка упала.

– Быстро-быстро бежала, и вдруг эскалатор остановился. А она разогналась, не удержалась и… покатилась вниз!

– Так ты не бегай! Стой себе, как все!

– Скучно! И потом, что я, трус, что ли?

– А я в городе в лифте боюсь… – сказал я.

– Застрять, что ли? – засмеялся Вовка.

– Нет. Я боюсь… улететь.

– Куда?

– Наружу. Понимаешь, если в доме 8 этажей, а я нажму на «10», то куда попаду?

– Никуда не попадёшь. Раз нет десятого, лифт не поедет.

– А я боюсь: вдруг выскочит! На крышу. Или вниз провалится, если на ноль нажать.

– Ну, ты даешь! Ноль – это подвал, я знаю. Я бывал в таких домах. Я тогда в хоре занимался, на 20-м этаже! Меня мамка записала. Вот тогда я боялся!

– Чего?

– Что вступлю не вовремя. Ну, раньше времени. Там вступление сначала, а потом первый куплет. Я один раз не так сосчитал и запел. Один! Да ещё не в ноту!

– И что?

– Дураки… Все как засмеются!

– Да, я тоже на пении боюсь… Вообще, на уроках боюсь чего-нибудь не то сморозить. Хорошо, каникулы скоро…

Мы помолчали. У меня от воспоминаний даже рубашка вспотела – столько всего накатило!

– Знаешь, я ещё боюсь, когда гроза, и свет выключают. И я шарю по столу, свечку найти, а тут что-то живое…

– Кошка, что ли?

– Ну да… Она меня цапнула! Страшно! В темноте!

– Наоборот, хорошо: живое существо!

– Не-а, кошки, они страшные, какие-то инопланетные… Почему в темноте видят, а я нет? Почему ходят неслышно? И вообще…

– Что – вообще?

– Ну, будто знают что-то. А бабушка говорит, с нечистой силой водятся.

– Сказки всё это, не слушай. Кошки – такие же твари, и тоже грозы боятся. Я сам видел, как под шкаф прячутся…

– Ну, не знаю, а только я чуть не умер от страха, когда по столу шарил и на мягкое наткнулся…

– Слушай, а ты умереть боишься?

– Не знаю. Бабушка говорит: у Бога все живы!

– Так то у Бога, а ты где?

– Не знаю…

Я по дорожке шёл, устал
Прилёг —
И словно меньше стал.
Стал маленькой травинкой
Над узенькой тропинкой!
И я услышал, как звенит
Дорожка полевая
И как чуть слышно
Дождь летит,
Пылинки прибивая.
Как дышит мокрая земля,
Как ветер шевелит поля,
И как песок, скользя,
Скрипит
Под муравьиной лапкой…

Я слышал даже,
Как ворчит
Гриб
Под тяжёлой шляпкой!

Наконец-то наш корреспондент Вася Пёрышкин признался, что за хитрая у него машина времени! Впрочем, наши читатели, конечно же, сами уже догадались. Догадался и Главный Редактор. На то он и Главный.

Когда Вася стал в очередной раз хвалиться своей таинствен-ной машиной времени, помогающей ему переноситься во времени и за-просто беседовать с героями книг, а вернее, их прообразами, прото-типами, Главный Редактор сказал:
– Что ты всё хвастаешься, Вася? Мы все давно знаем, что ты пу-тешествуешь во времени в библиотеке.

– Подумаешь! – обиделся Вася. – Догадались. Думаете, это так просто? Знали бы вы, как мне пришлось искать прототип Шерлока Холмса! Пришлось даже применить дедуктивный метод великого сыщи-ка!

– Это не опасно, Вася? – ахнула Лена Григорьева.

– И что это вообще за метод? Я что-то подзабыла, – вмеша-лась Очень Ответственный Секретарь Аня Немальцина.

– Это метод самого великого сыщика! Идём от частного к об-щему: сначала проанализируем всё, что нам известно о Холмсе, а по-том сделаем соответствующие выводы. Итак, мистер Шерлок Холмс — ча-стный детектив, проживает в Лондоне, в небольшой квартирке на Бей-кер-стрит, 221-б. Его отличительные особенности: острый ум, наблю-дательность, логическое мышление. Кроме того — превосходное вообра-жение и интуиция, помогающие ему распутывать самые безнадежные де-ла. Далее: прибыв на место преступления, он ставит на удивление точный диагноз… Стоп! А что, если потянуть за эту ниточку? Возмож-но, слово «диагноз» и приведёт нас к прототипу знаменитого сыщи-ка?!

Итак, во многих рассказах именно Холмс определяет причину смерти: будь то кровоизлияние в мозг, принятый яд или укус страш-ного морского чудовища. Сыщик ставит диагноз, причем делает это не хуже своего ближайшего помощника — доктора Уотсона, профессиональ-ного врача. И это не единственный доктор! В «Собаке Баскервилей» расследование помогает вести доктор Мортимер ???! Кстати, Холмс прекрасно знал анатомию и постоянно химичил в своей лаборатории. Со слов Уотсона, он окончил Университет, но вот какой факультет — не-известно. Стоп! Что если проверить, где учился создатель знаменито-го сыщика?

Итак, отправляемся в архивы. Ура! Я на верном пути! Сэр Ар-тур Конан Дойл в 1876 году поступил в Эдинбургский университет, на медицинское отделение. Среди его преподавателей выделялся некто Джозеф Белл, который ставил диагноз, едва пациент входил в каби-нет!

Эврика! К нему-то я и отправлюсь…

— Сэр, вы позволите поприсутствовать у Вас на приеме? – по-просил я вежливо.

— Отчего же, у меня в кабинете вечно толкутся студенты. Присаживайтесь. Следующий!

Пациент замешкался в коридоре, и я успел хорошенько разгля-деть доктора. Это был худой, смуглый человек, с орлиным носом и острым пронизывающим взглядом.

«Вылитый Холмс!» — невольно подумал я. Но тут в кабинет во-шел высокий мужчина в шляпе.

— Вы, я вижу, служили в армии и недавно демобилизовались? – спросил доктор.

– Да, сэр, – ответил пациент.

– Вы служили в Шотландском полку, унтер-офицером?

– Да, сэр.

– На Барбадосе?

– Да, сэр.

Пациент был потрясен.

— Чёрт возьми, док! Всё верно.

– Но как Вы догадались?! – воскликнул я.

— Очень просто: тренированный глаз! – усмехнулся доктор Белл. – Я всегда говорю своим студентам: для удачного медицинского диагноза необходимо внимательное наблюдение и оценка малейших дета-лей. Посмотрите на этого господина. Он вежливый человек, но не снял шляпу. Почему? В армии головной убор не снимают, но он бы привык снимать её, если бы демобилизовался давно. Далее. У него властный характер, и он явно шотландец. Но он пришел по поводу особого забо-левания — элефантиаза, которое встречается в Вест-Индии, но никак не в Англии. Теперь Вы понимаете, почему я назвал Барбадос?

– Да, это просто гениально! – воскликнул я. – Скажите, док-тор, не с Вас ли писал Конан Дойл своего Шерлока Холмса?

– Разумеется! – пожал плечами доктор. – И он не раз сам признавался в этом! Вам должно быть известно, что после учёбы Артур служил в Африке под моим начальством. Он собирался стать врачом-окулистом, но внезапно передумал. А причиной тому — да-да, не удив-ляйтесь! — была моя наблюдательность! Она так потрясла Артура, что он решил оставить медицину и заняться писательством. Без ложной скромности скажу, что мне достаточно было посмотреть на руки паци-ента, чтобы определить его характер, профессию и поставить диагноз. Кстати, именно моё внимание к мелочам и наблюдательность помогли полицейским поймать Джека Потрошителя — того самого, который наво-дил ужас на весь Лондон. Тогда-то Дойл и решил написать серию рас-сказов о сыщике, который распутывает сложные преступления при помо-щи внимательности. Согласитесь, что детективу она так же необходи-ма, как и хорошему диагносту. Каждый врач должен обладать четырьмя талантами: острым слухом и зрением, прекрасной памятью и воображе-нием, способным составить теорию из разрозненных фрагментов или, наоборот, распутать хитросплетение фактов.

— Скажите, а окружающие знали, что именно Вы стали прототи-пом знаменитого сыщика?

— А как же, конечно, знали! Встречая меня на улице, зеваки перешёптывались: «Вон идет Джозеф Белл — Шерлок Холмс!» Но я всегда говорил и повторю снова: Шерлок Холмс — это не только я!

– Вы хотите сказать, что у великого сыщика был еще один прототип?

– Именно это я и хотел сказать! Ищите, мой друг!

Итак, я продолжил расследование…

Я обратился к изучению родословной Конан Дойла и выяснил, что его предки были мелкими помещиками, выходцами из Ирландии, а бабушка — Марианна Конан — родилась во Франции. Мать старалась вос-питывать Артура в рыцарском духе, постоянно напоминая ему о принад-лежности к старинному французскому дворянству. Артур прекрасно раз-бирался в геральдике, обожал исторические книги и спорт…

– Как же ты всё это отыскал, Вася? – спросила Аня Немальци-на.

– Это было не так уж и сложно, – скромно ответил Вася. – Всё это я нашёл в воспоминаниях сына писателя, Адриана. А вот что он пишет о привычках отца: сэр Артур Конан Дойл работал в потертом, тускло-красном халате, любил глиняные трубки, собирал газетные вы-резки, держал на столе увеличительное стекло, а в ящике — револь-вер…

– Но ведь это же Шерлок Холмс! – воскликнула Лена Григорье-ва.

– То же самое подумал и я! – согласился Вася. – Его предки тоже мелкие помещики, а бабушка — француженка! Холмс прекрасно знал историю, был отличным фехтовальщиком и боксером. Дома он ходил в потертом халате, постоянно курил глиняные трубки, его стол был усы-пан вырезками из газет, а в ящике всегда лежал револьвер! Решено! Я отправляюсь к сыну Артура Конан Дойла — Адриану.

– И ты видел его? – ахнула Очень Ответственный Секретарь Аня.

– Конечно! Это же – библиотека! Я увидел немолодого, уже лысеющего человека, со щеточкой усов над верхней губой. Он сидел за рабочим столом своего отца и перебирал лежащие на нём предметы:
– Взгляните, господин Пёрышкин! – не оборачиваясь сказал он. – Вот древнегреческие монеты, а это кристалл, выросший в желудке ки-та; древнеегипетская статуэтка, зуб ихтиозавра, пули «дум-дум» не-мецкого снайпера, а здесь — медали бурской войны и маузеровские пу-ли. Мой отец был человеком широких интересов, прогрессивных взгля-дов и, кроме того, настоящим рыцарем! Сам он почти не расставался со своей загнутой трубкой, но когда я имел неосторожность закурить в присутствии дамы, он разнес мою трубку в щепки! Да, отец постоян-но говорил, что списал своего Холмса с Джозефа Белла, но ведь он сам обладал подобными способностями и даже в большей степени! Я не раз был свидетелем, как он давал характеристику незнакомому челове-ку, и как впоследствии она полностью подтверждалась! Отец владел методом дедукции в совершенстве! Мало кто знает, что он неоднократ-но находил пропавших людей, а однажды освободил от тюрьмы невинов-ного человека!

– Ваш отец был частным детективом?

– В том-то и дело, что нет! Он был писателем, создателем знаменитого Шерлока Холмса, но читатели настолько поверили в суще-ствование этого героя, что присылали ему письма с просьбой распу-тать то или иное дело. Некоторые письма адресовались непосредствен-но отцу, и тогда он откладывал все дела, запирался в своём кабинете и, пользуясь дедуктивным методом, случалось, разыскивал преступни-ка.

– Вы хотите сказать, что он находил его, не выходя из каби-нета?

– Вот именно! Всю необходимую информацию он находил в пись-ме. Отец до такой степени развил наблюдательность, что от его вни-мания не ускользала ни одна деталь! Он призывал молодежь учиться наблюдать. Смотрите, говорил он, ведь это так просто: по лицу можно отгадать национальность человека, по акценту — его родину. Татуи-ровка на теле матроса расскажет вам о местах, где он побывал. Мозо-ли на руках помогут определить профессию: у плотника они не те, что у каменщика.

– Так Шерлок Холмс — это сам писатель, Артур Конан Дойл?

— Вы угадали, молодой человек! Хотя мой отец не играл не скрипке, не палил в комнате из револьвера и не держал сигары в угольном ведре… Но в одной частной беседе он прямо заявил: «Если Холмс и существует, то, должен признаться, — это я и есть». Джозеф Белл послужил ему лишь моделью человека, чья проницательность пора-жает пациентов. Однако именно отец создал Шерлока Холмса — сыщика, который превратил розыск преступника в точную науку. Исследуя мело-чи: отпечатки ног, грязь, пыль, почерк, манеру говорить; используя знания из химии, анатомии, геологии он научился восстанавливать сцену убийства так, словно присутствовал там лично. Кстати, многие современные эксперты признавались, что пользуются в своей работе идеями знаменитого сыщика.

Библиотека закрывалась, я с сожалением распрощался с сыном Артура Конан Дойла, а про себя подумал: «Браво, Пёрышкин! Дедуктив-ный метод Холмса работает! Именно он помог мне найти прототип вели-чайшего сыщика всех времен и народов».

Он подмигнул всем и собрался улизнуть домой.

Но в дверях его остановил оклик Главного Редактора:
– Может быть, Пёрышкин, ты задашь «сыщицкие» вопросы нашим чи-тателям и дашь им проявить свои дедуктивные способности?

– Запросто! – сказал Вася. – Диктую!

Какими тремя качествами, по мнению Шерлока Холмса, должен обладать идеальный сыщик?

Как звали детектива в рассказе Эдгара По «Золотой жук» и что общего у него с Шерлоком Холмсом?

У Конан Дойла есть рассказ, в котором события разворачива-ются в лучшей начальной школе Англии. Как он называется?

На этом он распрощался, а Лена Григорьева вздохнула, и села перепечатывать каракули Васи Пёрышкина.

Гамазкова – это праздник! Шумный, аппетитный, весёлый! Когда мои дети были маленькие, только и слышалось: – А когда тётя Инна придёт? Потому что тётя Инна – это всегда какие-то немыслимые конфеты, поющие и говорящие авторучки, а ещё – смех, крик и хохот, ведь это только она, большая шумная тётя, знает такие смешные загадки, такие хитрые обманки, и смеётся громче всех!

А стишок, который она сочинила про моего Ваню?

Когда Ваня был маленький,

Он прятался в валенке.

Вырос Ваня – эге-ге-ге!

Виден даже в сапоге!

Этот маленький шедевр помнят все в нашей семье и передают из поколения в поколение!

Я полюбила её сразу, как только прочитала стишок про суровую мужскую дружбу:

Я стукнул Мишку по плечу,

что мне с ним интересно,

а он меня: – Привет, молчун! —

Слегка портфелем треснул….

(Мне нравится именно это начало – с портфелем и с этим хулиганским «треснул». Потом, видимо, в воспитательных целях, начало было переделано, и что-то ушло…)

Мы – не девчонки – «сю-сю-сю».

Не ходим парой, чинно…

Уж если дружим, так вовсю,

Сурово! Как мужчины!

Да, наша дружба с Гамазковой именно такая! Никаких мусипуси, вроде «Леночка», «Инночка», а сурово, по-мужски: Привет, Григорьева, или даже – Григоренко, а я ее – Привет тебе, о Гамазкова! Потому что это звучит всеобъемлюще! «Гамазкова, ты нужна мне как редактор!» – вызваниваю я её, когда мне нужна редакторская помощь. «Гамазкова, ты нужна мне как биолог», – когда надо что-то уточнить по поводу цветов, зверей, птиц – в этих вопросах она дока! «Гамазкова, ты нужна мне как друг!» – когда плохо, проблемы. «Гамазкова, ты нужна мне как доктор!» – и тут она всё знает-умеет. Однажды, когда я сильно болела, приехала и буквально поставила меня на ноги, – есть, есть у Гамазковой один чисто гамазковский рецепт, тайну которого раскрыть пока не могу…

Гамазкова и юмор – две вещи столь же нераздельные, как бутерброд с сыром или колбасой («Григорьева, а сверху положи еще дольку грейпфрута – пальчики оближешь!») Видимо, юмор заложен в ней при рождении, генетически. Представьте, она смеется даже во сне! Да-да, я сама это слышала! Однажды ночью, когда мы отдыхали с ней на Клязьме, я была разбужена её смехом! Кроме того, оказалось, что она помнит уйму самых разнообразных песен – от пионерских до блатных, дворовых. Никогда не забуду, как мы шли с ней по набережной, и её звонкий девичий голос разносился вдоль всего Клязьменского водохранилища, распугивая местных ворон и лягушек.

Гамазкова – большой ребёнок. В незнакомом месте теряется и готова заплакать, как дитя. В Переделкино, находясь в ста метрах от дачи Чуковского, умудрилась заблудиться и обидеться на меня: мол, бросила посреди дороги! А как она всему радуется! Хорошей книжке, смешной истории, фильму… Прочтёшь ей что-нибудь новенькое и ждёшь: если понравилось, засмеётся и захлопает в ладоши. Если нет, – протянет «ну-у-у…» и скорчит такую физиономию, что хоть святых из дому выноси!

Ну и кроме того, Гамазкова прекрасная сводница! В хорошем смысле этого слова! Потому что сводит незнакомых, но очень нужных друг другу людей, которые потом вместе путешествуют, отдыхают, строят дачи, пишут стихи и прочее.

А как она готовит? Вкусно и много! По принципу: большому пирогу и рот радуется! Как в её коронном стихотворении про бегемотика:

Чашку выпил,

Чайник выпил,

Бочку выпил…

Хорошо!

Да, Гамазкова – это МНОГО, ВКУСНО, АППЕТИТНО, ВЕСЕЛО! А что же её душа? Где все эти страдания, метания, слёзы по ночам и боль разлуки? О, нет, только не это! Гамазкова не кричит о своих переживаниях, не жалуется, только ночью, когда никто не слышит, тихо-тихо – «велосипеду вновь не спится, всё ноет сломанная спица…» И всё.

Жаблик

Я не жаба
и не зяблик.
Я простой зелёный жаблик.
А мне никто не верит,
что есть на свете жаблики,
которые похожи
на жабу и на зяблика,
которые похожи
на что-то непохожее,
которым удивляются
серьёзные прохожие…

Но есть на свете мальчик –
я точно это знаю! —
мы встретимся однажды,
и он меня узнает.
Он скажет: «Симпатичней
я не встречал зверька!»
От радости я квакну
и взмою в облака!

Кто-то

За окошком ночь стояла,
дождик в форточку стучал.
Кто-то – прыг! – на одеяло,
посопел и поворчал…

Он всю ночь тепло дарил,
он дышал так близко!
Утром я его поил
молоком из миски.

Взъерошенный Вася Пёрышкин потрясал перед сотрудниками редакции листками бумаги и почти кричал, размахивая руками:
– Сирано де Бержерак! Все, кто любит литературу, наверняка слышали это имя. Настоящий рыцарь, храбрый солдат и влюбленный поэт! «Он астрономом был, но где-то в небе звёздном затерян навсегда его ученый след. Он был поэтом, но поэм не создал, но жизнь свою он прожил, как поэт!» Это о нём так здорово сказал французский поэт Эдмон Ростан!

Мне всё в нём нравится, даже его длинный нос… Да-да, тот самый нос, который служил поводом для насмешек, но который Сирано «носил» с гасконской гордостью! А недавно я узнал, что у героя пьесы Эдмона Ростана был прототип — поэт и дуэлянт, астроном и философ Сирано де Бержерак! Представляете, как удивится Главный, когда прочтёт моё интервью с настоящим Сирано?

Вася положил на сто рукопись и ушёл. А мы все столпились у стола, а Леночка Григорьева стала читать вслух каракули Пёрышкина. Мы заслушались очередным «героическим» интервью Пёрышкина, интервью, которые он непостижимым образом брал у героев литературных произведений.

Демон храбрости, который летал на Луну

– Как Вы думаете, сэр, почему автор пьесы не изменил Вашего имени?

– Если быть точным, молодой человек, он его немного сократил, ибо моё настоящее имя Савиньен де Сирано де Бержерак, а иногда и Савиньен-Эркюль де Сирано де Бержерак. Зато мой и без того длинный нос он безжалостно вытянул, сделав его поистине фантастических размеров! И все-таки я ему чрезвычайно признателен. Назвав героя моим именем, он восстановил справедливость. Надо сказать, что я не был избалован вниманием современников, а мои идеи многим казались странными.

– Что же это за идеи, уважаемый Сирано?

– Я был последователем величайшего мыслителя и астронома Джордано Бруно, а он верил в бесконечность Вселенной, множественность миров и перевоплощение души. К сожалению, Церковь посчитала его еретиком, и он окончил свои дни на костре инквизиции. Кроме того, я разделял взгляды философа Кампанеллы, тоже пострадавшего от инквизиции. Надеюсь, мой юный друг, Вы читали его «Город Солнца»?

– Пока нет, сэр, но обещаю прочитать…

– Торопитесь, молодой человек, жизнь так коротка! Моя оборвалась на 36-м году… Да, еще я увлекался теориями философа-материалиста Гассенди, который написал немало трудов по астрономии и механике. Он полагал, что физика и астрономия Аристотеля устарели, и убедили его в этом открытия Коперника и Джордано Бруно. Гассенди читал лекции в доме моего друга Шапелля, и среди его слушателей был молодой Жан Покелен, будущий комедиограф, известный под псевдонимом «Мольер».

– Как, вы знали господина де Мольера?

– Почему бы и нет, молодой человек? Кстати, он присвоил себе одну мою сцену в «Плутнях Скапена». Моя комедия «Одураченный педант», где высмеивались современные методы воспитания, во многом предвосхитила его творчество. Однако ему повезло больше: он получил мировое признание, я же, как писатель, пребываю в безвестности… «Да, это жизнь моя, моё предназначенье — суфлировать и получать забвенье» — как точно сказано! Браво, Ростан!

– Расскажите, уважаемый Савиньен, где прошло Ваше детство?

– В небольшом замке моего отца, потомственного, но обнищавшего дворянина. Там я жил до семи лет, в 12 – меня отправили в Париж, в закрытую школу при Университете. О, эти постоянные долбёжки из латыни и греческого, с утра до вечера молитвы! Именно там у меня появилось стойкое отвращение к религии. Тогдашние служители Церкви ненавидели не только демократию, но и вообще всяческий прогресс — будь то в философии или в науке. А я вслед за Бруно и Гассенди, был увлечен всем новым, передовым! Я изучал физику и химию, верил в бесконечность миров и в равенство людей перед законом! Кроме того, я был фрондёром.

– Вы были на стороне Фронды? Вы выступали против абсолютной монархии?

– Не столько против абсолютизма, сколько против налоговой политики правительства Мазарини. Я писал памфлеты в стихах, так называемые мазаринады, которые народ знал наизусть, и которые выводили из себя наших противников. Зная мои политические настроения, цензура не допускала к печати ни мои комедии, ни сонеты. Я жил почти в нищете, лишенный признания, гонораров и любви. А после того, как принц Конде, возглавлявший фронду, вынужден был бежать, я ушёл из политики. Меня перестали интересовать интриги, женщины и потасовки…

– Вы были не робкого десятка?

– О, да! Ростан ничего не прибавил! В пьесе Сирано выдержал бой у Нельской башни — один против ста! Так вот, однажды я действительно бился один против ста головорезов! Это случилось именно у рва при Нельских воротах, где они вознамерились оскорбить моего друга.

– Чем же окончилась потасовка?

– Мой друг Ле Бре, ставший впоследствии моим издателем, подсчитал, что двое поплатились смертью, а семеро покинули поле боя с тяжелыми ранами, и это произошло на глазах у многих знатных людей. Он же пишет, что в роте гасконцев, куда я был зачислен, на меня смотрели как на демона храбрости, за мной числилось столько же поединков, сколько дней я провёл в роте. При осаде Муазона я был ранен в грудь навылет, при осаде Арраса получил удар саблей в шею, и уцелел. Я погиб в мирное время от руки наёмного убийцы — балкой, сброшенной с крыши, он проломил мне череп… Но я не договорил, мой юный друг. После того, как я ушел из политики, театра и литературной богемы, я долго болел. Можно сказать, что в 33 года умер Сирано — бретёр и вояка, и родился совсем другой Сирано: философ и мечтатель. Последние три года моей жизни я писал, и писал только о том, что всецело занимало мой ум и воображение. Не поленитесь прочесть мой научно-фантастический труд «Иной свет, или Государства и империи Луны» и вы увидите, что там собраны новейшие научные идеи 17-го столетия. Я пропагандировал открытия Бруно и Гассенди, Коперника и Кампанеллы, я отстаивал идеи множественности миров и бесконечности Вселенной. А как много там предугадано: полеты на Луну, летательные аппараты, звукозаписывающее устройство! Я доказывал, что камни могут чувствовать, растения — поддаваться побуждениям, а животные способны рассуждать. Уже тогда я писал, что от родителей мы наследуем только тело, а душа приходит с небес. Именно там, на Луне, я построил идеальное государство, основанное на принципах социального равенства и прогресса науки. Я мечтал вырваться из пут мрачного средневековья, и жестоко поплатился за это. Так же, как Коперник, как гениальный Джордано Бруно…

– Многое ли из Вашей жизни перенёс в пьесу Эдмон Ростан?

– Отличный вопрос! Там не только вся моя жизнь, но и все мои друзья! И Кристиан, и Ле Бре, и даже красавица Роксана. Она действительно была моей родственницей, её звали Мадлена Робино, но, увы, я не испытывал к ней такой страсти, как мой литературный тёзка. Вся моя страсть была отдана небу!

«Ты понимаешь ли, что значит слово «вечность»? Ты слышишь ли её неумолимый зов? Две искры зажжены в пространстве, без предела, мы брошены с тобой на время в этот мир. Давай же праздновать любви священный пир, пока в нас жизнь не отгорела!» Это говорит Сирано своей возлюбленной, стоя под балконом! Даже объясняясь в любви, он не забывает о вечности! Кроме того, я был искусным фехтовальщиком и легко менял стихи на шпагу. Таким же сделал Ростан и своего героя. Помните, как он говорит о Сирано: «Преинтересный малый, головорез, отчаянный храбрец, талантливый писатель, и музыкант, и физик, и бретёр, и ум его, как меч его, остёр!»

– В пьесе Сирано перечисляет семь способов полётов на Луну. Скажите, они все принадлежат Вам?

– Вы не ошиблись, молодой человек! Все эти способы Ростан взял из моей книги «Государства Луны». Вот только некоторые из них:
— наполнить воздухом большой сундук из кедра и затем разрядить его, для этого я предлагаю использовать многогранник из зажигательных стёкол;

— соорудить кобылку на стальных пружинах, усесться на неё верхом и, взорвав порохом, подняться в мир планет;

— зная, что дым имеет свойство подниматься ввысь, наполнить им шар и улететь, как дым! Ну, как вам нравится?

– Вполне! Что-то мне напоминает эта «кобылка на стальных пружинах?» Может, наши читатели подскажут?

– Но и это ещё не все! Ростан воспользовался моим дифирамбом в честь большого носа. Вот что я писал: «Большой нос — признак остроумия, учтивости, приветливости, благородства, щедрости, маленький же нос свидетельствует о противоположных вещах». Не правда ли, отлично сказано? Теперь вы понимаете, почему автор наградил Сирано столь выдающимся носом? Не только для того, чтобы сделать его уродом, но и подчеркнуть его выдающиеся способности.

– О, да! Благодарю Вас, уважаемый Сирано! А что бы Вы хотели сказать на прощанье нашим читателям?

– Ростан был поэтом-романтиком и несколько приукрасил мой портрет. В жизни я не был столь благородным рыцарем и вряд ли бы согласился кому-то подыгрывать в любви. А читателям хочу сказать: мальчишки, если у вас длинные носы или оттопыренные уши, не прячьтесь за спины смазливых красавцев: женщины любят в мужчине не внешность, а душу! Если бы Сирано это понял, он был бы так счастлив с Роксаной!

Вспомните, каким из семи способов воспользовался Сирано, что попасть на Луну?

Назовите поэтов и писателей-юмористов с «выдающимися» носами.

Что напомнила Васе Пёрышкину «кобылка на стальных пружинах»?

Интервью переписывала Елена Григорьева

Каждый вечер
Смотрит филин
Всё один 
И тот же фильм:
Тёмное небо,
Звёзды,
Луна…
И не беда,
Что картина одна!

Зато ведь 
какая
К А Р Т И Н А!

Когда мама рассказывала мне про Отелло, я еще не понимал, что такое ревность. А теперь знаю. Ревность – это когда только об одном и думаешь: как бы его уничтожить! Если вам не интересно, можете дальше не читать, а кто хочет – слушайте.

Все знают, что мы с Вовкой друзья, хоть он и старше меня на два класса. Мне с ним всегда хорошо, даже молчать вместе. А тут он совсем про меня забыл. Будто меня и нет вовсе, будто я пустое место. И всё из-за мобильника! Он только о нём и говорит! Мол, гляди, чего в нём есть: и музыка, и часы, и игры всякие! Он с ним и в школу, и во двор, и спит с ним. Даже в туалет берёт – как будто президент какой, а ему министры названивают.

Короче, я стал вынашивать план мести: или похитить мобильник и закопать в укромном месте, или поджечь, чтобы уже наверняка. Потому что терпеть этого издевательства я больше не мог.

На берегу дяди Коли не было, и я побрёл к нему домой. Он теперь всё время в своём сарайчике сидит и что-нибудь мастерит.

– Гляди, какой я корень нашёл. На что похож? — спросил он, когда я вошёл.

— Не знаю, — буркнул я.

— А ты приглядись получше. Ведь это русалка – вышла из воды, легла на берегу и волосы свои сушит…

— Может, и русалка, может, и сушит, — сказал я сердито.

— Да ты чего – не в себе, что ли?

— Я-то в себе, а вот Вовка… – и я рассказал о мобильнике, который меня с ним разлучил.

Дядя Коля внимательно выслушал мои мстительные планы и покачал головой:

— Да ты, брат, кипишь, как чайник! Так и до беды недалеко…

— До какой?

— А такой: видел, как чайник кипит? Сначала бульканье, потом пар выходит… А дальше что? А дальше, если не выключить, он сгорает.

— Ну и что? – разозлился я. – Я-то тут при чём?

— А при том! Что сгоришь, как тот чайник. Если не выключить вовремя.

И дядя Коля начал рассказывать мне страшные истории: как люди заживо сгорали, если ими завладевала какая-нибудь порочная идея, вроде мести или ревности. Просто сидели перед телевизором и сгорали. Причем, что интересно, одежда оставалась целёхонька! А людей как не бывало – одни угольки.

— Ты бери пример с дельфинов, — сказал дядя Коля, — эти всегда улыбаются. Я сам видел, в дельфинарии. И что с ними только не делают: выпрыгивать заставляют, рыбу на лету хватать. И ведь в неволе живут, могли бы озлобиться, так нет же: улыбаются во весь рот! А ты мстить надумал…

— Что же мне, улыбаться как дураку? Он на меня ноль внимания, а я улыбайся? – я даже вскочил. — Ну уж нет! Я его мобильник подожгу!

— Ну, подожжёшь, а мать ему новый купит. Ты, брат, не в том направлении думаешь. Ведь что такое мобильный телефон? Это быстрая связь на большом расстоянии! Вот до чего человечество додумалось! К примеру, заблудился твой Вовка в лесу, не знает, куда идти. Он звонит 02: помогите, говорит, заблудился! И его находят! А не было бы мобильника, погибал бы твой Вовка с голоду или от волков.

Дядя Коля взял стамеску и начал обтёсывать свою русалку.

– Ишь, как корень-то изогнулся! Прям талия, а тут будто рука… Вот, к примеру, дельфины, — продолжал он, — им мобильники не нужны, у них слуховой аппарат почище твоей мобильной связи! На таких расстояниях звуки улавливает! И что интересно: не все, а только сигналы о помощи…

Дядя Коля продолжал что-то говорить, а во мне будто что-то звякнуло: вот же оно! Надо мне стать, как дельфин! Ну, в смысле, таким же чутким! И я представил, как это здорово: я стою посреди улицы и ловлю сигналы о помощи. Без всяких мобильников!

И я побежал на улицу и стал прислушиваться… Где-то далеко гудели машины, ветер посвистывал, а рядом со мной, в траве, громко стрекотали кузнечики. «Нет, так ничего не поймаешь, никакого сигнала», – решил я и взобрался на небольшой пригорок. С него было видно далеко-далеко, до самого горизонта. Земля казалась плоской, как блюдце, а небо накрывало его большой голубой чашкой. Я закрыл глаза и раскинул руки…

Сначала ничего не было, а потом на меня со всех сторон понеслись волны… Они были разные – горячие и холодные, нежные и царапающие, и каждая что-то говорила, сигналила: «Эге-гей, сюда! Скорей!», «Беда, беда, скорей сюда!» Меня раскачивало, как антенну на крыше, меня прямо разрывало на части! Я не понимал, куда бежать, кого спасать. И вдруг меня потянуло вперёд, точно толкнуло. Я помчался изо всех сил, потому что чувствовал, что это сигнал о помощи, что кому-то я очень, очень нужен. Я бежал и бежал, пока не уткнулся… в какую-то незнакомую девчонку. Она стояла на обочине дороги, раскинув руки и подпрыгивая на одной ножке.

– Ты чего, — удивился я, — тоже сигналы ловишь?

– Какие сигналы? Я голосую! Мне помощь нужна! Скорая!

Я посмотрел, как она стояла, руки в стороны, и сказал:

— Голосуют одной, а ты двумя.

-Это я для равновесия, видишь, чего с ногой? – и она показала на разбитую в кровь коленку. Рядом, в траве валялся велосипед.

– Упала, что ли?

— Ну! Ногу подвернула. А мне на станцию надо! Срочно!

У меня бешено заколотилось сердце: вот же оно, сработало! Чтобы не выдать себя, я нагнулся, сорвал подорожник, послюнявил его и приложил ей к распухшей коленке. Девчонка поднывала, но сдержанно.

– Садись сзади, подвезу, — сказал я.

Она обхватила меня руками, и мы поехали.

— Слышь, а ты про какие сигналы говорил? — спросила она.

Я сильнее надавил на педали. «А что, может, рассказать?..»

Расскажу я вам небылицу в лицах,
Небывальщину да неслыхальщину.
Я вчера ещё хотел, да было нечего,
Я сегодня расскажу, да слушать некому.

А по чистому полю корабли бегут,
А по синему морю мужики идут.
Корабли платочками машут,
А мужики селёдками пашут.
Они пашут, они жнут,
Ложкой к берегу гребут.

Небывальщина да неслыхальщина!
Небывальщина да неслыхальщина!

А в море щука живёт, она песни поёт,
Ребят хватает, жеребят глотает.
А богатырь на дровах капусту р-р-рубил!
Хрен да редьку лупил,
Налетел он на блины:
Ох, не разогнёт спины!
Навалился он на кашу:
Вправо-влево ложкой машет!
Сто тарелок раздавил,
Чашки вдребезги разбил,
А потом полез во щи,
Эй, ребятушки, тащи!
Богатырь-то долговяз,
По коленочки увяз.

Небывальщина да неслыхальщина!
Небывальщина да неслыхальщина!

А щи наваристы сказали,
Что не то ещё видали:
Медведь по небу летел,
Чёрным хвостиком вертел,
По деревне яйца шли,
В избу новую зашли,
На заслонку сели,
Небылицу съели!

Всё!

Медленно,
Медленно
Ходят черепашки,
будто
Переносят
Блюдечки и чашки.

С места на место
Чашки и блюдца
Носят осторожно:
А вдруг разобьются?!

После уроков ко мне подбежал Вовка:

– Скажи мне, кто твой друг?

– Зачем?

– Ну, скажи!

– Ты.

– Ха! Значит, ты – это я!

– Почему это? – не понял я.

– А потому что! Один великий человек придумал: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты!» Значит, ты – это я!

«Так, значит…Ага…» Я сначала растерялся, а потом тоже спросил:

– А ты скажи, кто твой друг?

Вовка опешил, а потом выпалил: – Ты!

– Значит, ты – это я! – победно заключил я.

После этого мы уставились друга на друга, как два барана. Сначала я разозлился: я – это я, а не Вовка! Во-первых, он старше меня на целых два класса, во-вторых, у него уши оттопыренные, в-третьих – он картавый, а в-четвёртых…

И тут я увидел Вовку, как никогда раньше не видел: его глаза, волосы, маленький шрам над бровью, и эти уши его… всё такое знакомое, родное. «А что, если я не только я, но и немножко Вовка? Даже словечки его наизусть знаю. Не зря же папа говорит: думай своим умом, а не Вовкиным! Может, оттого, что мы всё время вместе, я стал похож на него?».

Я снова посмотрел на Вовку и почувствовал, как он плавно перетекает в меня: его глаза – мои, его волосы – мои, его шрам – мой… Между нами открылся какой-то невидимый шлюз. Я прямо животом чувствовал, как в меня идёт волна от Вовки, а потом от меня – к нему. «Интересно, а он чувствует это?»

И тут кто-то крикнул: – Вовка, пошли!

Он привычно боднул меня головой в живот и сказал: – Да ладно, не бери в голову!

А я уже взял. Я не мог успокоиться: «А что, если бы Вовка весь в меня перетёк? Неужели бы я стал Вовкой?» «Нет, – рассудил я, – с кем же мне тогда дружить? Значит, должен быть Вовка, и должен быть я! А может, этот «великий» совсем не то хотел сказать?»

И я побежал на речку, на наше любимое место. На берегу было пусто, только у воды сидел дядя Коля-рыбак. Рядом с ним лежал Тузик и пристально смотрел на поплавок. Я пристроился рядышком.

– Дядя Коля, а что это значит: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты?

– А то и значит, – почему-то сердито ответил дядя Коля, – что не водись с плохими товарищами, сам такой станешь!

– А я и не вожусь…

– Ну и молодец!

Дядя Коля закурил.

– Друг – он соответствовать должен. Вон Тузик. Лежит себе смирно, сопереживает. А другой бы на его месте всю рыбу мне распугал! Твой-то смирный?

– Смирный, – соврал я. Потому что не хотел подводить Вовку. На самом деле он ни минуты на месте не сидит!

– И чтобы не заискивал перед сильными, не выклянчивал чего получше, – тянул своё дядя Коля. – Вон Тузик: он себе цену знает, не станет перед каждой псиной хвостом вилять. Твой-то как: хвостом не виляет?

– Не виляет, – ответил я и не соврал, потому что Вовка ни перед кем не заискивал. Всегда был сам по себе, независимый.

– Это хорошо, – продолжал дядя Коля. – И чтобы не помыкал: принеси то, сё… сбегай туда, сюда!.. Если помыкает, значит, верх взять хочет. Твой-то не помыкает?

– Не помыкает, – сказал я, – даже помогает! Когда мамы нет, он меня к себе зовёт и картошку жарит!

– Жарит он! – опять сердито сказал дядя Коля. – Сегодня жарит, а завтра скажет: «Я тебя кормил, теперь ты меня!» Может, он выгоду какую ищет, мол, ты – мне, я – тебе? А друг – он на верность проверяется! Вон Тузик: ты попробуй его хоть котлетой примани – не пойдёт.

Пока мы разговаривали, похолодало. Откуда-то налетел ветер и стал гнать волну.

– Кончилась моя рыбалка! – сказал дядя Коля. – Ишь, как речку-то зарябило! Ты глянь: вот одна волна, за ней другая. А теперь смотри внимательно – где одна? Где другая? И не разберёшь. В одну слились. А почему?

Я не знал.

– Потому что обе к берегу шли! Вы-то как с другом: к одному берегу идёте или в разных направлениях?

– К одному! – уверенно сказал я.

И мне так хорошо стало! Оттого что мы с Вовкой – одна волна.

Вовка сказал, что каждый человек – это космос, и проживает не одну, а несколько жизней. Он говорил, что мы вышли из воды, а потом приспосабливались. Были растениями, птицами… Я вообще-то Вовке верю, он зря болтать не станет, но вот понять этого не могу. Мне-то казалось, что я – это я, и никем другим не был и не буду. Однако Вовкины слова не давали мне покоя.

Я пошёл на речку, лёг на траву и закрыл глаза. Мне так лучше думается. Как будто земля подсказывает.

«Не мог же я быть бабочкой? – думал я. – Такой маленькой, однодневкой. Что это за жизнь? С цветка на цветок, а к вечеру умирает. С другой стороны, я ведь за ней наблюдаю, всё про неё знаю. Как она появляется из куколки, а до того гусеницей была. Значит, я как бы проживаю её жизнь. Выходит, что во мне, в моей голове, живёт бабочка! А наш Филя? Я его помню маленьким щеночком, когда он едва ходил, а лаял так смешно, как котёнок. А потом он стал убегать, а однажды потерялся… Выходит, и он во мне живёт? Ведь я всё про его жизнь знаю! С самого начала! И как он болел, и мама ему уколы делала.

А мама с папой? Разве они не живут во мне? Я даже знаю, как мама родилась, мне бабушка рассказывала: прямо в телеге! До роддома не доехали! А папа за вишнями к соседям лазил, а учился на одни пятерки, не то что я. И я почувствовал, что и папа, и мама – это как бы я: раз я все про них знаю, значит, живу не только своей жизнью, но и их тоже!

Я так обрадовался, когда это понял, что даже вспотел! Это же надо всем рассказать! Этого же никто не знает!

Я открыл глаза и увидел небо. Закрыл, – а оно всё равно со мной… Выходит, и небо, и солнце, и вот эта ласточка на проводах – это всё во мне, в моей жизни! И папа, и мама, и бабушка, и Вовка, – вон сколько во мне жизней!..

И я побежал домой, и пока бежал, вспоминал всех людей, которых знаю. И все истории, которые мне рассказывали. И про Гагарина, и про солдат, и ещё раньше, хижину дяди Тома, и Филиппка, и индейца в лодке, и Тутанхамона, и старичка на иконке, который на камне стоял…

Я даже остановился передохнуть, потому что почувствовал, что уже не вмещаю всех этих людей – чёрных и белых, старых и молодых… В груди у меня гулко билось сердце, одно на всех, и мне показалось, что его слышно далеко-далеко! Даже в космосе…

Старый стул

Жил на кухне старый стул.
Был ворчлив он и сутул.
Он стоял на гнутых ножках,
С безрукавкой на плечах,
А на нём сидела кошка,
Точно сторож на часах.

Стул по-доброму скрипел:
«Не болтай ногами!»
Только очень надоел
Этим скрипом маме.

Он теперь на чердаке 
Поселился,
Он, наверное,
Совсем запылился
И вздыхает о нас поминутно.

Да и нам без него неуютно…

Старый мяч

Я бью со злостью старый мяч:
Сегодня самый главный матч,
А он летит всё время мимо!
Тогда сказал я: — Мячик, милый,
Ну, попади в ворота, друг!
И он меня послушал вдруг:

Мяч так легко влетел в ворота,
Как будто их раздвинул кто-то!

Вася Пёрышкин сидел в редакции на столе, болтал ногами и увлечённо, взахлёб рассказывал о своих «путешествиях во време-ни».

– Кто же он, этот неожиданно появившийся в Париже чело-век? – вопрошал слушателей Вася, потрясая у них перед носами тол-стенной книгой. И сам себе отвечал:
– Благородный рыцарь, спасший жизнь виконту Альберу де Мор-серу; богач, купивший себе особняк на Елисейских Полях — загадка для всех парижан! Но мы-то с вами знаем, что под этим именем скры-вается несчастный Эдмон Дантес. По ложному доносу он был обвинен в государственной измене и заточен в казематы замка Иф. Оказавшись на свободе, он начинает мстить своим обидчикам, срывая с них маски и показывая их истинное лицо.

Образ таинственного графа — гениальное создание Александ-ра Дюма, но оказывается, что человек с подобной судьбой действи-тельно существовал!

Писатель узнал о нем случайно, листая “Записки” Жана Пе-ше, который в своё время служил в полицейской префектуре Парижа. История некоего Франуса Пико, ставшего жертвой наполеоновской по-лиции, показалась ему занятной, и вскоре свет увидел новый роман Александра Дюма — “Граф Монте-Кристо”! Однако писатель, преклоняв-шийся перед памятью императора, изменил время действия: его герой в отличие от Пико обвинен в пособничестве Наполеону.

Оказалось, что и аббат Фариа — не вымышленное, а вполне реальное лицо! Я решил посетить обоих, но сначала отправился к Франсуа Пико, прихватив с собой роман гениального писателя.

Я застал этого немолодого уже человека за кружкой пива. Он долго и недоуменно крутил в руках толстую книгу, но потом все-таки согласился прочитать ее. После этого состоялось наше неболь-шое интервью.

— Да, прочитал я роман этого Дюма. Здорово он там все за-крутил, похлеще, чем было у меня в жизни. Я ведь никакой ни граф, а простой сапожник, Франсуа Пико. В молодости я был парень не про-мах — хорош собой, и девушки меня любили. Да, так все шло хорошо, если бы не этот Лупиан…

– Он был вашим приятелем?

– В том-то и дело, что не только приятелем, но и земля-ком. Я частенько захаживал к нему в кабачок: пропустить кружечку пива, да и так, поболтать. В тот день я пришел сообщить ему радо-стную новость: через неделю состоится моя свадьба. За невестой да-вали сто тысяч франков! Лупиан сделал вид, что рад за меня, но я-то видел, что он просто бесился от зависти. Потом уже я узнал, что он пообещал моим собутыльникам: “Я помешаю этой свадьбе!” А дальше случилось все так, как описано в романе.

– Вы хотите сказать, что был ложный донос?

– Вот именно! В тот же день в кабачок заглянул комиссар полиции, и Лупиан выполнил свое гнусное намерение. Он сообщил ему, что Франсуа Пико, то есть, я, — английский шпион, и меня тут же арестовали.

– Но ведь нужны были доказательства?

– Что вы! Комиссар состряпал донесение, даже не удосужив-шись проверить факты. Для него это было отличным шансом продви-нуться по службе. Донесение попало к герцогу Ровиго — самому без-жалостному министру полиции, и меня зачислили английским шпионом. Так я оказался в тюрьме…

– А что же ваши родственники, невеста?

– Они пытались навести справки, но тайная полиция хорошо знает свое дело. От имени Пико не осталось никаких следов! В тюрь-ме я познакомился с одним итальянским прелатом. Он тоже проходил как “политический”, но в отличие от меня, был стар и болен. Мы подружились, и перед смертью он завещал мне свое достояние, зары-тое в Милане: драгоценные камни, полновесные золотые дукаты, фло-рины, гинеи…

– Послушайте, но ведь это точь-в-точь аббат Фариа из ро-мана Дюма?

– Да, общего много, только я не менялся с покойником ро-лями. Хитро этот ваш Дюма придумал: мертвого аббата Дантес уложил на свою койку, а себя зашил в мешок вместо мертвеца! Правда, он тут маленько промахнулся: думал, что его отнесут на кладбище и за-кидают землей, а его сбросили в море с верхней площадки замка, да еще привязали груз. Но он ловкий, черт, сумел всплыть на поверх-ность… Да, так через семь лет империя Наполеона пала, и меня вы-пустили. Но из тюрьмы вышел не прежний рубаха-парень Франсуа Пико, а совсем другой человек: больной, изменившийся до неузнаваемости и полный ненависти.

– Но вы нашли клад, зарытый в Милане?

– А как же! Благодаря алмазам прелата мне удалось подку-пить нужного человека. Он выдал мне имена предателей, и я начал мстить. С двумя я рассчитался мгновенно — удар кинжала и яд отпра-вили их прямехонько в ад, но Лупиана я решил ударить в самое серд-це. У него была дочь 16 лет, в которой он души не чаял. “Вот куда я тебя ужалю!” — подумал я и начал действовать осмотрительно, не спеша, чтобы как следует насладиться местью. Я нанял каторжника, который действовал по моей указке. Он выдал себя за маркиза и на-чал ухаживать за этой невинной овечкой, а когда та уже ждала от него ребёнка, безжалостно бросил ее. Вскоре открылось, что маркиз вовсе не маркиз, а бывший каторжник. И тогда все отвернулись от семьи Лупиана, а его дочь была опозорена! Я уложил предателя на обе лопатки!

– И вам не жаль девушку? Она-то ни в чем не виновата!

– Лучше не сердите меня, господин Пёрышкин, иначе я не скажу больше ни слова! Я, между прочим, тоже не был ни в чем вино-ват, а провел в тюрьме лучшие годы своей жизни! Я простой человек, не чета вашему графу. Никак не могу понять, почему он простил сво-его заклятого врага и отпустил его на свободу?

– А как вы поступили с Лупианом?

– Как и подобает поступать с предателями: заколол кинжа-лом! Благородство, прощение — это всё не для таких людей, как я. Как говорится: Бог простит…

Я простился с сапожником, так и не понявшим поступки гра-фа Монте-Кристо, и отправился к Хосе Кустодио Фариа — прототипу аббата Фариа в романе Дюма.

Как вы помните, он занимал соседнюю с Эдмоном камеру в зловещем замке Иф. Аббат был заточен по политическим убеждениям: он хотел видеть свою родину, Италию, свободной. Этот образованный человек скрасил Дантесу мучительное пребывание в неволе, он обучил его истории и математике, языкам и этикету; он открыл ему тайну сокровищ. Он умер, так и не увидев свою родину свободной, но пода-рил свободу Дантесу.

И вот я беру интервью у настоящего Фариа, который дал ми-ру намного больше, чем сундук с алмазами.

— Я родился в 1756 году в индийской провинции Гоа, кото-рая считалась в то время португальской колонией. Среди моих пред-ков были представители браминской аристократии, однако, спокойная жизнь была не по мне.

Будучи юношей, я принял участие в заговоре, направленном на свержение в Гоа португальского господства. Так я впервые ока-зался в тюрьме. Поскольку мне не было еще и 15 лет, меня быстро отпустили. Я уехал в Португалию с теми же мечтами о свободе и вскоре опять оказался в тюрьме. Затем я переехал в Италию и стал аббатом, но и это не укротило мой дух. Я снова угодил в тюрьму и прослыл “вольнолюбивым аббатом”. После очередного участия в заго-воре, уже во Франции, меня поместили в Бастилию. Чтобы как-то ско-ротать время, я начал играть в шашки и увлек этой игрой охранни-ков. Однако партии кончались слишком быстро, тогда, чтобы растя-нуть их, мне пришлось изобрести 100-клеточные шашки.

— Простите, уважаемый аббат, так вы еще и изобрета-тель?

– Получается, что так, по совместительству… Там же, в Бастилии, открылись и другие мои способности, вероятно, перешедшие ко мне по наследству. Оказалось, что я обладаю силой внушения, ко-торая во много раз превосходит обычную. Признаюсь, что именно она помогла мне покинуть мрачные казематы Бастилии. Выйдя на свободу, я сделал целительное внушение своим ремеслом. Я открыл так назы-ваемые магнетические классы, где всего за пять франков проводил сеансы гипноза. По-видимому, я обладал над людьми некоторой вла-стью. Не знаю, что именно действовало на них: мой внутренний маг-нетизм, пронзительный взгляд или убедительные интонации, но люди получали на моих сеансах настоящее исцеление. Скажу без ложной скромности, что использование гипноза для улучшения настроения принадлежит мне, аббату Фариа.

– Как к вашим гипнотическим сеансам отнеслась церковь?

– О, вы попали в самую точку, молодой человек! Церковь объявила мой метод лечения дьявольскими кознями, и мне пришлось покаяться, чтобы снова не угодить за решетку. Я стал вести жизнь смиренного пастыря, но втайне продолжал свою бунтарскую деятель-ность: я писал книгу под названием “Исследование природы челове-ка”.

– Она была напечатана?

– Представьте себе, да! Книга увидела свет в 1819 году и предвосхитила многие открытия в психологии и психотерапии.

– Я вижу, Александр Дюма не ошибся, посвятив аббату Фариа лучшие страницы в романе! Вы не только выступали за освобождение Индии, были образованны и благородны. Вы изобрели 100-клеточные шашки, сделали открытия в психологии и гипнозе — вы заслужили па-мятник!

– Такой памятник уже стоит, молодой человек, и я буду рад, если юные читатели вашего замечательного журнала узнают обо мне правду.

Интервью переписывала Елена Григорьева

Вопросы:

•

Как ты думаешь, заслужил ли памятник граф Монте-Кристо?

•

Когда Дюма прочитал историю Франсуа Пико, он сказал, что это — раковина, внутри которой скрывается бесформен-ная жемчужина. Чтобы она обрела ценность, жемчужина нуж-дается в хорошем ювелире. Кто стал этим ювелиром?

•

Где находится остров Монте-Кристо?

•

Франсуа Пико убивал своих обидчиков, а как мстил граф Монте-Кристо?

Тень

Тень нагнулась вместе с мамой,
Вместе с мамой встала прямо.
Спицы длинные взяла,
Села с мамой у стола.
Вижу: мама улыбнулась,
Тень на стенке шевельнулась,
Но осталась без улыбки –
Просто тенью у стола.
Всё за мамой повторила,
А улыбку – не смогла!

Не такая

Я всё ужасно переживаю:
Ночами долго не засыпаю,
Переживаю, что я несмелая,
Что даже летом незагорелая.
Что я какая-то не такая…
Переживаю, когда толкают.
Переживаю страшные книжки
И что не дружат со мной мальчишки.
Ещё я очень переживаю:
Зачем я всё так переживаю?

Всё началось с указа Петра Первого: неграмотных дворянских девушек — не венчать! Идея поставить женщин вровень с мужчинами принадлежала Екатерине II. Она же автор затеи организовать учебное заведение для девушек.

Обучали девиц в Смольном институте в Воскресенском женском монастыре на окраине Петербурга, называли учениц — смолянки.

Их собирались учить двум языкам: французскому и немецкому, позднее — итальянскому; физике, математике, астрономии, танцам, архитектуре. Увы, многое из этого списка осталось лишь на бумаге!..

Реально учили танцам, рукоделию. Физике и математике — слегка, литературе — неплохо, особенно в пушкинскую эпоху, когда преподавали литераторы А. В. Никитенко и П. А. Плетнев, тот самый, кому посвящен «Евгений Онегин».

Принимали девушек дворянского происхождения («дворянки») и девушек из мещан («мещанки»), для которых организовали специальное «Училище для малолетних девушек», позднее — Александровский институт. «Дворянки» и «мещанки» враждовали между собой.

В Смольном готовили: из «дворянок» — будущих фрейлин и светских невест, из «мещанок» — воспитательниц.

Учились 9 лет, брали шестилетних, и все это время смолянки были разлучены со своими близкими. Исключение составляли родители, жившие в Петербурге — они могли навещать своих девочек, и то ненадолго.

Обучение было ступенчатым:
1 ступень «кофейная», ученицы назывались — «кофейницы», потому что носили платья кофейного цвета с белыми передниками.

2 ступень — «голубая» — отличалась особой отчаянностью. «Голубые» дразнили учительниц, плохо учились и вообще безобразничали — что делать: переходный возраст!

3 ступень — «белые», хотя носили зеленые платья. Но бальные платья были белые! «Белым» разрешалось устраивать балы и даже приглашать придворных кавалеров! Иногда наезжали и великие князья.

Жили в дортуарах по 9 человек, но не одни, а с приставленной к ним дамой. В классах была своя — «классная» дама.

Распорядок дня — подъем в шесть утра, затем шесть или восемь уроков, время для игр — ограничено.

Как развлекались — помимо балов ставили спектакли, как правило, трагедии Вольтера и А. Сумарокова.