Перевод со шведского Ильи Фонякова

* * * 

Поэзия родится на краю,
На самой кромке жизненного поля,
Куда ты оттеснён и – чтобы в пропасть
Не рухнуть – отбиваешься стихом.

И отвоёвываешь наконец
Себе кусочек твёрдого пространства,
Где можно упереться, оттолкнуться –
И вдаль свободным полем зашагать.

Наверняка среди читателей «Кукумбера» есть ребята, пишущие стихи. И, возможно, кому-то из них кажется, что это очень лёгкое дело. Им непонятно, что значит «работать над стихами». Именно для них я хочу рассказать историю одного из самых первых моих стихотворений. Было это очень давно – в ту пору, когда я был ещё даже не школьником, а детсадовцем.

Есть такая книга: «Рисуют дети блокады». Она вышла в нашем городе в 1969 году, потом переиздавалась. Я тоже был блокадным ребёнком. И, как все дети, много рисовал в ту пору. Что мы рисовали? Конечно, войну. Тщетны были призывы мудрых воспитателей изобразить что-нибудь мирное: дерево, цветочек, птичку. Мы предпочитали бои, особенно воздушные. И чтобы наши непременно побеждали. Разумеется, я не был исключением. Летящий самолёт в профиль получался у меня похожим на валенок носком вверх. Но моих рисунков в той книге нет. Зато в предисловии приводятся четыре стихотворных строчки:

Раз немецкий самолёт

Полетел бомбить завод,

Но в завод он не попал,

Только изгородь сломал.

И сообщается, что стихи эти сочинил «воспитанник детского сада № 42 Илюша Фоняков». Ответственно подтверждаю: да, это мои строчки. Мне было шесть лет, когда я написал их. Не просто придумал, не произнес вслух, а именно написал, печатными, правда, буквами, под своим рисунком. А поскольку рисовать мы любили, и сюжеты часто повторялись, повторялось и стихотворение, обрастая при этом вариантами:

Сел фашист на самолёт,

Полетел бомбить завод,

Но завод не обнаружил,

Сбросил бомбу где не нужно.

Потом, очевидно, это «сбросил бомбу где не нужно» показалось мне несколько вялым. Незадачливого фашиста следовало припечатать покрепче. И под очередным рисунком последняя строчка появилась в новой редакции: «сбросил бомбу прямо в лужу».

Но и этим я не удовлетворился, что-то смутно меня скребло: как же так, бомба упала в лужу, а сам фашист, получается, остался цел и невредим! Нет, этого допустить нельзя. И возник следующий вариант:

Сел фашист на самолёт,

Полетел бомбить завод,

Но завод не обнаружил,

Кувырком свалился в лужу!

Тут, помнится, тоже я был не до конца доволен. Ибо выходило, что фашист свалился в лужу как бы сам по себе: авария, несчастный случай. А для полного торжества справедливости было необходимо, чтобы его сбила наша зенитка. Или самолёт. Вот тут-то я и подкрепил свои слова рисунком: чёрный самолёт со свастикой на фюзеляже, колёсами вверх, падает в огромную лужу, вздымая фейерверк огня и брызг, а в высоте победно кружит краснозвёздный истребитель. Между прочим, это был серьёзный урок: не удовлетворяться первыми пришедшими словами, искать именно те, которые наиболее точно выражают то, что тебе хочется сказать!

Однако и на этом дело не закончилось. Появлялись новые и новые вариации:

Но завод не разбомбил,

Лишь слона в саду убил.

В этих строчках нашла свое отражение распространившаяся весть о гибели от фашистской бомбы любимца ленинградских детей – слона в зоологическом саду на Петроградской стороне.

Вполне возможно, этот вариант сочинил уже не я сам: строчки в какой-то момент зажили самостоятельной жизнью. Однажды мы встретили на прогулке какой-то другой детский сад. Ребята шли, как положено, парами, держась за руки, и дружно распевали:

Сел фашист на самолёт,

Полетел бомбить завод…

«Это я, это я придумал! – попытался я вступиться за свои авторские права, невольно уподобившись при этом лягушке-путешественнице из хрестоматийного рассказа Гаршина. – Моя песня!» «А вот и нет, – возразили рослые для своих лет ребята из старшей группы встреченного детсада. – Наша!» Ещё и кулак показали для убедительности. Я не знал ещё тогда, что высшая награда для поэта – когда сочинённые им строки отрываются от него, уходя, как говорится, «в народ». Удалось ли мне такое хоть однажды в мои зрелые годы?..