Вася был «полярником». Не только через его парту, но и через весь класс и школу проходила белая линия, нарисованная масляной краской и делившая всех на «полярников» и «южан». Да и весь посёлок Камень разрезался полярным кругом, хотя все каменцы считали себя жителями Заполярья. Здесь, на берегу Белого моря, жили потомственные поморы, но белая разделительная полоса проходила только через школу, ведь невозможно провести её по дощатой мостовой, единственной улице Камня.

В школе много лет существовали две партии – «полярники» и «южане». Семиклассники «южане» опекали своих первоклассников, не давая их в обиду зазнавшимся «полярникам». «Полярники» защищали своих от «южан». Эти отношения продолжались и за стенами школы. Даже если дома «южан» находились за полярным кругом, а у «полярников» на южной стороне поселка.

Сегодня был последний день учёбы перед каникулами, и весь шестой класс с нетерпением ждал звонка. И Вася, и все его одноклассники знали, как проведут лето. Его сосед по парте Лёня уезжал к дяде, жившему у Азовского моря. Это море, говорят, такое тёплое, что в нём можно даже купаться. Вот только жалко, что Лёня не умеет плавать. Странное это Азовское море. Лёня говорит, что на нём не бывает отливов и приливов. Вот если бы их море было таким же тёплым, Вася непременно научился бы плавать. А ещё там можно загорать. На юге это возможно только днём, а здесь солнце светит круглые сутки. Ещё там на деревьях растут яблоки. За долгий полярный день они, наверно, выросли бы в два раза больше, чем те, что продаются в сельпо.

Виталика с соседней парты ждала старшая сестра в большом городе Мурманске. Вася тоже бывал в городе. Но разве можно сравнить Мурманск с их городом, Кандалакшей, куда в прошлом году дед брал его с собой закупать рыболовные снасти. В порт Мурманска заходят корабли со всего мира. Из Швеции, Англии, Африки и даже Америки. По широким улицам ходят автобусы, а людей так много, как рыб в море. В Кандалакшу можно попасть только летом по морю. Зимой море замерзает, и Камень отрезан на долгую полярную зиму.

До города было четыре часа ходу на большой поморской лодке – доре. Это даже не лодка, а скорее катер, бравший на борт пятнадцать-двадцать пассажиров. Капитан её, турок Хусейн, любил рассказывать пассажирам, как он однажды на этой доре пересёк Белое море, причалив у Архангельска, правда, далеко не все ему верили. Обычно дора курсировала два раза в неделю между Кандалакшей и Камнем, подвозя пассажиров. В остальные дни забирала рыбу у рыбаков на тонях, разбросанных вдоль всего Тёрского берега.

«Тоня» – маленькая избушка, в которой всё лето живут рыбаки, а Тёрский берег получил своё название из-за поморов, мужиков тёртых. Но дора забирала не всякую рыбу, а только сёмгу. Сигналом к тому, что поймана эта ценная рыба, служил белый флаг на шесте возле избушки. Тогда дора причаливала. Если флага не было, катер шёл дальше. Конечно, рыбаки ловили не только сёмгу, но и треску, зубатку, морского окуня. Сёмга – Царь-рыба. За ней велась основная охота. Есть её самим рыбакам запрещал «Рыбнадзор».

И вот завтра, как и в прошлом, и позапрошлом году, дед возьмёт Васю с собой на тоню. Особенно запомнилось Васе прошлое лето. Их тоня стояла на отшлифованном отливами и штормами скалистом берегу, упираясь в скалу, на которую любил залезать Вася. Оттуда открывался вид на многие десятки километров. Эх, увидеть бы Архангельск! Но Архангельск был далеко, на другой стороне моря. Иногда проплывали белые пассажирские корабли. С них доносилась музыка. Васе хотелось разглядеть в бинокль пассажиров. Кто они, куда плывут? В какие далёкие интересные страны. Вот бы сесть в такой пароход и плыть к неведомым землям. Скала, на которой он стоял, вдруг превращалась в нос корабля, а рыбацкая избушка – в капитанскую рубку. Когда смотришь с высоты на море, оно на горизонте сливается с небом. На тебя бегут облака, и кажется, что они стоят на месте, а плывёшь ты и скала, на которой ты стоишь. Но подходил дед, клал руку на плечо мальчика – ведение исчезало.

Вместе с дедом жили дядя Сеня и «большой» Вася, которого маленький Вася прозвал Му-Му. Большой Вася был глухонемой, но очень весёлый и добрый. У него жили две собаки – Шут и Шишка. Собаки были умные, но ужасно мешали собирать ягоды. Когда мальчик брал в руки бидон и направлялся в тундру, собаки непременно увязывались за ним. Деду это нравилось, потому что где-то рядом бродил медведь, Вася же старался прогнать их. Но Шут и Шишка не слушались. Они тоже собирали ягоды, выкусывая их из-под его ладоней, как будто им больше негде искать! Вся тундра сплошь была покрыта голубикой. Двухлитровый бидон заполнялся за пятнадцать-двадцать минут.

Ещё Вася помогал выбирать деду сети, усыплять сёмгу деревянной колотушкой. От правильности удара зависела сортность рыбы. Но в основном в сети попадала треска. Когда её чистили по-рыбацки – шкерили, вокруг кружили небольшие морские чайки глупыши, выхватывая тресковую печёнку прямо из рук. Гораздо интереснее глупышей была ручная ворона Гришка. Её воронёнком подобрал Му-му и приручил. Когда Гришка подрос, он не улетел, а жил вместе с рыбаками, считая себя полноправным членом артели. Дружил он и с Шутом, и с Шишкой – таскал их за хвосты, катался на спинах. Выщипывал из них линялую шерсть и утеплял своё гнездо.

Но самым интересным был Васин аквариум. Такого большого аквариума не было ни у одного мальчишки. Их изба стояла на каменной платформе. Недалеко от кромки моря было углубление. Во время большого шторма оно заполнялось водой, образовав маленькое озеро. Озеро было неглубоким, и в нём просматривался каждый камушек. Из этих камней на дне Вася соорудил множество сказочных дворцов и гротов. Когда в сети попадалась мелкая рыбёшка, Вася отбирал самых интересных и запускал в свой аквариум. Часами можно было наблюдать за жизнью собственного моря.

Но вот Гришка, большой любитель похулиганить, стал вылавливать мальков. И не для того чтобы их есть, пищи ему и так хватало, а из озорства. Однажды Вася запустил в аквариум большую зубатку. Гришка не обратил на неё никакого внимания. Но зубатке, видно, не понравились эти авианалёты, и она подстерегла его и тяпнула за лапу. У бедной птицы была сломана нога. Лечили её всей артелью, стянув лапу двумя дощечками и леской. Пока кость не срослась, Гришка смешно ковылял на своем «гипсе». Дед даже в шутку предлагал соорудить ему костыли.

Лето пролетело незаметно. Интересно, как поживает Гришка, Шут, Шишка. Бродит ли ещё медведь возле ягодника?

Вася возвращался из школы вместе с Лёнькой. Они были соседями не только по парте, их дома стояли друг против друга.

– Хочешь, возьму тебя с собой к тёплому Азовскому морю? – спросил Лёнька. – Дядя позволит.

– Нет, я поеду к деду на тоню!

Федя — бывалый моряк. С ним я познакомился на теплоходе, идущем к берегу южной Африки. В дальнее плавание он ходил четвёртый год. Его хозяин, корабельный врач, купил этого попугая в Бразилии и каждый раз, отправляясь в плавание, брал с собой. Не знаю, жил ли он до того у кого-нибудь в доме или обитал в амазонских джунглях. Как рассказывал его хозяин, к морской жизни Федя приспособился очень быстро и уже через две недели шлялся по всему кораблю, заглядывал в чужие каюты, выпрашивая лакомства. Крылья ему не подрезали, но он и не думал улетать. Правда, на стоянках его запирали в каюте.

У него была удивительная зрительная память. Наш сухогруз многопалубный, с множеством отсеков, трапов и кают с одинаковыми дверями, перепутать которые очень просто. Но Федор безошибочно находил свой дом и, кажется, знал весь экипаж в лицо. На второй год плавания он выучил русский язык и даже пел песни Высоцкого. Особенно хорошо у него получался куплет «Стрррашно аж жуть». Спал в ногах у хозяина, как кошка. Утром подкрадывался к голове и ждал его пробуждения. Врач притворялся, что ещё спит, и не открывал глаза. Тогда Федя осторожно трепал его за мочку уха приговаривая «Здррравствуй, дррружок».

Ещё обитал на корабле пёс Тузик. Как и все дворняжки, он не имел собственного жилого помещения и спал под брезентом спасательной шлюпки. Когда Федя выходил на палубу подышать морским воздухом, Тузик подбегал к нему, заискивающе махая хвостом. Попугай снисходительно разрешал поиграть с собой, однако соблюдал дистанцию, давая понять, что они в разных чинах. Федя общался только с комсоставом корабля, а пёс водил компанию с простыми матросами. Но у Тузика было своё преимущество перед попугаем. На стоянках пёс вместе с матросами сходил на берег. Видел другие страны. Попугай в это время сидел в каюте и с грустью смотрел в иллюминатор, как беспородный пёс сходит по трапу, не имея даже загранпаспорта. Хорошо, что Тузик не умел говорить и не мог рассказать, что видел на берегу, а то бы у Федора случился удар от зависти.

Когда мы переходили из северного в южное полушарие, на корабле был традиционный праздник Нептуна. Моряков, никогда не пересекавших экватор, Владыка Морей обливал морской водой и выдавал грамоту, свидетельствующую об этом переходе. Была такая грамота и у попугая. Федор важно прогуливался между вновь обращенными, снисходительно поглядывая на них. Он-то принял это крещение четыре года назад.

Постепенно характер Федора стал портиться. Он возомнил себя очень важной персоной. Мало того, что без спроса заходил в чужие каюты, но и брал там любую понравившуюся вещь. Это ему сходило с рук, и Федя становился всё более нахальным.

На кораблях строгая дисциплина. Даже сесть или выйти из-за обеденного стола можно, лишь спросив разрешения у капитана. Попугай не признавал никакой дисциплины. Входя в кают-компанию, не только не спрашивал разрешения у капитана, но и занимал самое лучшее место. Видно, мнил себя тут чином выше всех. В конце концов, он так зазнался, что хозяин решил списать его на берег под присмотр своего двенадцатилетнего сына, которому, как я думаю, он теперь рассказывает байки о своих морских подвигах.