Голявкин выступил на первенстве города Баку по боксу 1947 года, получил грамоту за второе место, и целенаправленно, будто чувствуя себя во всеоружии, начал жизнь сначала.
Для российской художественной академии он ещё не созрел – не было среднего образования. Он сел на пароход до Красноводска с намерением поехать в Самарканд, там находился его друг Тогрул: по крайней мере, хоть с другом посоветоваться о том, как быть.
Он поступил в Самаркандское художественное училище, которое очень скоро было переведено в Ташкент. Потом он почему-то уехал оттуда и заканчивал уже Душанбинское художественное училище. Таким образом, Закавказье и республики Средней Азии он не только повидал, но буквально обжил. По пути появлялись новые друзья.
Об одном удивительном парне – Лёне Леонтьеве – я не могу забыть, хотя никогда его не видала.
Ни в Средней Азии, ни на Апшероне практически не бывает зимы, можно не тратиться на тёплую одежду, обходиться самым малым её количеством. Тем более что тогда никто не щеголял друг перед другом модным одеянием: недавно была война, одежды попросту не хватало. Студенты жили в государственных общежитиях, парни имели возможность учиться, им давали отсрочку от обязательной воинской службы.
С отличным дипломом об окончании художественного училища Голявкин поступил в Академию художеств в Ленинграде.
А тут холодно. Без тёплой одежды нельзя. На стипендию не оденешься и сейчас, не только тогда, в 1954 году, времена будто остановились, к лучшему не меняются. Отец дома был уже болен и не мог прислать денег.
Из Ташкента прислал ему денег на пальто Лёня Леонтьев. Видимо, он уже имел возможность зарабатывать художественным ремеслом.
В то время вещи покупали в основном на базарах: в Баку базар назывался «кубинкой», где-то «развалом», «перевозом», а в Ленинграде – «барахолкой».
Голявкин пошёл на барахолку и, обладая уже высоким вкусом художника, купил себе красивое пальто, какого никогда в жизни у него не бывало.
Пришёл в общежитие, надел пальто – оно оказалось женским. Все смеялись.
Он снова отправился на барахолку, теперь уже продавать неподходящее пальто, но ходить там часами, потрясать досадным пальто в надежде продать, долго не смог. Он обменял его у такого же продавца на шинель. В тёплой шинели многие тогда ходили. И Голявкин подумал, что ему будет отныне тепло. Всё равно другого варианта не находилось.
Когда он примерил шинель в общежитии – она оказалась мала и не застёгивалась, пришлось отдать её художнику – студенту более мелкого телосложения. Ни денег, ни пальто.
С досады он пишет Леонтьеву в Ташкент историю со злосчастным пальто.
И получает ответ.
«Пройдёт несколько месяцев, и твоя покупка пальто будет очень смешной, а пока вся эта история печальна. Самое плохое, что ты без пальто. У меня тоже был случай, когда я купил за 450 рублей женский костюм. Тогда было очень обидно, а сейчас смешно и польза есть, потому что теперь я не буду покупать женских вещей, они мне не нужны, в этом я сильно убеждён. Но всё-таки этим не нужно огорчаться. Не очень жалей потраченные так неудачно деньги. Смешно становится невольно, когда представишь тебя в женском наряде с серьёзным и довольным выражением лица…»
Вслед за письмом Лёня прислал деньги на новое пальто. И оно, наконец, было куплено правильно.
В следующем письме Лёня писал:
«У меня к тебе большая просьба – не старайся так, ну красноречиво, что ли, благодарить меня – это совсем не нужно. Всё должно быть как-то проще…»
– Я должен тебе достаточно много. Извини меня. Немного подожди. У меня сейчас препаршивое положение. Начинаются экзамены, очень тяжело и ничего не придумаешь так сразу, настроение невесёлое оттого что нечего жрать…– говорит Голявкин.
– Ты ничего мне не должен. Не вздумай, пожалуйста, мне долг отдавать.
– Почему?
– Твоим успехам я радуюсь от всей души. Я могу тебе только позавидовать, да и не только я.
– Чему позавидовать?
– Виктор, если я тебя действительно выручил такими незначительными суммами, то ты ни в коем случае не должен быть мне чем-нибудь обязанный, у тебя не должно быть такого чувства, будто я выручил тебя. Со временем ты уйдёшь очень далеко, и я тебе буду совсем не интересен – это я знаю, но на всякий случай знай, что есть где-то место, куда ты можешь приехать (если понадобится) как домой, говорю так не ради слёзной жалости, а ради справедливости на будущее.
– Но почему??
– Знаешь, идти далеко очень не просто, никому не объяснишь. Лично я этого не могу. Я очень рад, что хоть немного помог тебе деньгами…
Как сам Лёня Леонтьев жил в Ташкенте в пятидесятые годы, можно чуть-чуть представить по одному из его писем.
«Ко мне недавно в комнату заползла вечером змея. Я сильно разозлился и убил её. Вышвырнул на улицу и разрубил топором на шесть частей, несколько раз смотрел в окно туда, где лежали части. Около сидели два кота и задумчиво стерегли змеиные части. Изредка раздавался короткий кошачий вой и фырканье. Я быстро выглядывал, но коты по-прежнему молчаливо глядели в одну точку. Когда утром выглянул, котов уже не было. Не было изрубленной змеи. Коты, наверно, так ничего и не поняли, а змею съели крысы, которые вообще ни о чём не думают…
У тебя хорошая мать. Как некстати болезнь твоего отца. А я вот не знаю, что такое мать, отец. Мать помню неласковою, поэтому чувств к ней не сохранилось. К отцу тоже не испытываю тёплых чувств…
У меня живёт младший брат, да ещё сестра младшая как следует не встала на ноги, нуждается ещё в моей помощи…»
Лёня Леонтьев был отзывчивым, щедрым, бескорыстным и понимающим человеком. Это редко в жизни бывает.
Возможно – я надеюсь – ему тоже в жизни кто-то когда-то помог.
Голявкин жил летом в посёлке Лисий Нос под Ленинградом (!) в двухэтажном деревянном доме на улице Морские Дубки, что стоит на самом берегу Финского залива прямо на пляже. И жило в доме соседей полным-полно, словно в муравейнике.
Сидит он однажды на брёвнышке под старым раскидистым тополем, задумчиво смотрит вдаль: лодки качаются на волнах. А вверху самолёт чертит белую полосу на золотом небе.
Вдруг вбегает во двор мальчик Петя с радостным криком и показывает своей бабушке маленькую рыбку в стеклянной банке.
– Поймал! Поймал!! У меня будет жить рыбка.
– Не жилица твоя рыбка. У неё губа разорвана. Ты поранил её крючком. Накорми лучше рыбой кота, – говорит бабушка.
– Не хочу я отдавать мою рыбку вашему жирному коту! – говорит Петя.
– Тогда зачем ты её поймал?
– Там все ловят, а я, что, хуже? – занюнил Петя.
– Где ты поймал рыбку? – спрашивает Голявкин.
– В пруду.
– Ты мне его покажи, – Голявкин идёт с Петей к пруду.
Вокруг сидят мальчишки с удочками и ждут, когда клюнет глупая беспечная маленькая рыбка. Лысый берег истоптан детскими ногами. Разная дрянь набросана в воду.
– Неужели в этом пруду ещё может водиться рыба? – говорит Голявкин.
– Я поймал! – хвастается Петя.
«Значит, водится, иначе они бы тут не сидели», – думает Голявкин.
– А почему бы вам не ловить рыбу в заливе, близко отсюда? – спрашивает Голявкин.
– А тут ближе! – уверяют детские голоса.
Голявкин никогда не читал детям нотаций. Вообще много не говорил. Он уважал детей, писал для них рассказы, да и то короткие.
Тут, ни слова не говоря, он сделал вот что. Он выломил длинную гибкую ветку в зарослях сорного кустарника и сделал из нее удочку. Накопал червяков в листок лопуха. Пришёл к пруду и первым делом вытащил старую автопокрышку от колеса, которую сами же удильщики затолкали в воду. Он положил шину на берег и сел на неё, словно на пенёк. Приладил к леске червяка и стал ждать поклёвки. Скоро удочка дёрнулась, червячок был съеден, он прикрепил свежего. Он сидел среди удильщиков и у него одного беспрерывно клевало, а больше ни у кого удочка ни разу не дёрнулась. Похоже, рыбы косяком шли на сладкую наживку, минуя крючки.
Но ни одной рыбки он не поймал – вот что странно.
Мальчишки присмотрелись: в чём дело?
– Да у вас крючка нет на удочке!
Ребята стали на перебой предлагать крючки: каждый держал в запасе несколько штук безобразно острых крючков.
Голявкин удивился, но брать отказался.
Он скормил рыбам всех червяков и переломил удилище на мелкие части.
– Что это вы, дядя? – удивились мальчишки.
– Здесь нет здравого смысла! – сказал Голявкин. Он отнёс палки Петиной бабушке на растопку круглой ребристой домашней печки и, может быть, сел писать новый рассказ. Сам он обходился без печки, потому что лето и потому что молодой – и так жарко.
Мальчишки, конечно, не знали, что такое здравый смысл, никогда не слышали. Но, может, это что важное, раз взрослый дядька говорит. Поглядели в воду, походили вокруг пруда.
От неизвестного бывает неуютно, боязно и жутко. Скоро они смотали удочки. А потом и вовсе перестали сюда ходить. Здравого смысла нет – что же тут выудишь?
Берега пруда скоро обросли свежей зеленой травой. Раскрылись желтые кувшинки в воде по закраинам. Лягушки заквакали. Иногда бравая рыбешка вскакивала над водой, поблескивала на солнце и снова ныряла вглубь.
Иногда чей-то мальчонка подбегал к пруду, усаживался на обросшее свежей мягкой травкой колесо, как на пенёк, смотрел, как плавает утка со своим выводком, слушал, как она крякает – учит малых утят уму-разуму.
Возможно, мальчик догадывался, что это и есть здравый смысл, который он видит воочию.
Голявкин зашел к своему приятелю. Тот смотрел по телевизору передачу о любви и бережном отношении к животным и не мог оторваться. Он пригласил Голявкина досмотреть сюжет до конца.
Хозяйский кот при этом уселся на телевизор и с интересом смотрел в окно, что происходит на улице. Свой пушистый хвост он опустил прямо на экран и поводил им туда-сюда, из стороны в сторону – совсем загораживая экран. Попросту согнать его нельзя, раз речь идет о бережном отношении. Надо было дождаться, когда кот сам догадается слезть с телевизора или хотя бы убрать с экрана свой хвост.
Хозяин подошёл к коту и отвернул его хвост от экрана.
Кот недовольно мяукнул, опустил хвост на прежнее место и только чаще зашевелил им туда и обратно. Хозяину стало ещё неудобнее смотреть передачу.
На слова кот не реагировал, сколько не уговаривали, из-за хвоста почти невозможно стало следить за нравоучительной историей, мелькающей на экране, но сильно хотелось досмотреть её до конца.
Голявкин, видя безвыходность положения, посоветовал хозяину пойти на уловки.
– Ты запусти ему в морду комара, их у тебя как в комарином болоте, поймать не проблема. Кот погонится за комаром и соскочит с телевизора.
Кот комара не заметил в силу слабого кошачьего зрения. Даже ухом не повёл, зато хвостом водил по-прежнему.
Тогда Голявкин советует:
– Пусти муху прямо ему под нос.
Муха летала возле котового носа. Кот шевелил ушами и вертел башкой в сторону мухи. Но, видно, не верил в свои силы поймать вертихвостку.
Тогда Голявкин взял таракана, лениво ползущего по стене, и поставил его носом к носу с котом.
Кот махнул лапой, таракан поспешно удрал в щель к своим проворным собратьям. Приятель только беспомощно развёл руками.
Голявкин не сдавался: он заарканил мышонка, из тех, что шуршали в углу комнаты, и пустил его коту под нос.
Вот тут кот среагировал мгновенно: мышонок оказался внушительным объектом. Он спрыгнул с телевизора, погнался за мышонком, загнал его снова в угол и – освободил экран телевизора от своего хвоста. Хозяин мог свободно досматривать любимую передачу.
Голявкин понимал: для полной благостной картины не хватает крыс, змей, собак, ежей, лягушек и ещё каких-нибудь куяв…
Его кусали комары, роились мухи возле его носа и нахально, не спросясь садились прямо на лицо. Наконец, он встал и сказал:
– Я сейчас приду…
Ушёл. И больше сюда не вернулся.