– Юлька, смотри!

Мне на ладонь лёг кусочек металла. Тяжёлый двухцветный конус, красный у наконечника, у основания чёрный.

– Подумаешь, пуля, – сказала я.

Мы стояли на берегу. Течение возле Ивановских порогов, в самом узком на Неве месте, было очень сильным. Мы смотрели, как вода бурлит и бьётся о камни.

– «Подумаешь, пуля», – противным голосом передразнил Юрик. – Это трассирующая пуля. Ты хоть знаешь, что это такое?

Я не знала. Хотя пулями удивить меня было трудно. Во время Великой Отечественной тут, на Ивановском пятачке – маленьком плацдарме, где наши бились за Ленинград – патронов было расстреляно великое множество. Гильзы, осколки, перекорёженные листы железа раскиданы были по всему берегу: и на песке, и под водой, и на крутых откосах из жёсткой глины. Всё ещё валялись, врастали в землю, хотя с войны прошло уже много лет.

– Трассирующая пуля, – объяснил Юрка, – может лететь и гореть. Подавать сигнал. Поджечь что-нибудь. Это тебе не обычная винтовочная!

Я кивнула, оценив важность находки. Винтовочных гильз у меня была целая куча: ржавые, покрытые коркой от воды и песка, зелёные от окиси и блестящие, выкопанные из глины, в которой они сохранились как новые. Я прятала их от предков во дворе, в игрушечном ведёрке. Ещё в гильзы можно было свистеть.

– Дарю! – великодушно объявил Юрка. – Можешь просверлить в ней дырку и носить на шее. Или как брелок.

Подарок был царский. Мы побрели вверх по тропинке, глядя под ноги: босыми пятками запросто можно было поймать стекло, или, того хуже – колючую проволоку. Она тоже осталась с войны – в наростах ржавчины, скрученная спиралью или разломанная на куски, валялась по берегу, часто совсем незаметная под водорослями и травой.

Мы шли по течению вверх, чтобы через пару километров зайти в воду и плыть обратно. Это было обычной забавой, и даже бабушки, которые летом отвечали за нас перед родителями, не сильно ругались.

Юрка был ныряльщик и следопыт, и рассказывал о своих находках, извлечённых с невского дна. Нырял он бесконечно, до мурашек и синих губ, заглядывал под каждый камень на дне, не сильно заботясь, что одна из найденных им железяк может взять и рвануть. Он вытаскивал добычу и тащил домой. Тайком от родителей устроил на чердаке целый склад: каски, патроны, штыки…

– Если отец узнает – убьёт, – заключил он. – Ну что, спускаемся?

За разговорами мы пришли. У самой воды пахло свежим. Всем известная рыбка, корюшка, на самом деле пахнет Невой. Это просто Нева пахнет свежими огурцами.

…Плыть по течению интересно. Вроде бы никуда не гребёшь, а гаражи для катеров, люди на берегу, деревья, что сползают к воде корнями наружу, проносятся мимо. А для тебя течение совсем не заметно.

И бакен впереди – большой железный буй, который показывает фарватер – тот, что с берега выглядит игрушкой, на фоне твоей еле торчащей над водой головы впечатляет. Кажется, что этот двухметровый монстр с облупленной краской взрезает волну и со свистом проносится мимо. Хотя ты точно знаешь, что он стоит на месте, а плывёшь как раз именно ты.

…Вечером я подошла с пулей к деду:

– Дедуль, не подскажешь, как можно просверлить вот тут дырку?

Он оторвался от газеты, и долго смотрел на пулю в моих руках. Потом снял очки, взглянул на меня и очень отчетливо произнес:

– Выб-ро-сить. Немедленно.

– Почему?! – от удивления голос у меня сорвался. – Это же пуля! Она же не может взорваться или выстрелить! Почему?!

Бабушка молча наблюдала за нами.

– А ты хоть раз видела… – начал дед и замолчал. Посмотрел на меня, на пулю, хотел было что-то сказать, потом махнул рукой и закончил твердо: – Выкинуть. Живо. Ты слышала?

– Да! – я вскочила и вылетела из дома, хлопнув дверью.

Спиной чувствовала, как он наблюдает за мной из окна. Всё кипело: что за глупости?! Это мне подарили! Мне! Почему я должна выбрасывать?!

Был большой соблазн схитрить и оставить подарок в кулаке, сделав вид, что кидаю. Но это нечестно. Я размахнулась и бросила пулю в траву, стараясь запомнить место падения. С дедом мы не разговаривали весь вечер.

Утром я вышла во двор, и, как ни в чем не бывало, двинулась к месту, которое приметила ещё вчера. Я хотела найти свой подарок.

– Что это ты там роешь, Юленька? – окликнула меня бабуля.

Засекла. Мне ничего не оставалось делать, как брякнуть:

– Да вот, цветы тут, трава…

– Цветы, травка, – ответила бабушка, – это хорошо. Это ты молодец. Иди-ка тогда, прополи мне настурции, очень уж они заросли, – и, усмехнувшись, скрылась на веранде.

За настурциями последовала морковка, потом горох. Ползая по грядкам, я ругала все пули на свете, их дарителей, а также деда и коварную бабулю, которая так ловко воспользовалась моей растерянностью.

Только к вечеру мне удалось вырваться на свободу. Юрка жил через дом от меня, и я увидела его во дворе. Вид он имел невесёлый. Руки были испачканы в краске, на голове красовалась шляпа из старых газет.

– Штрафной батальон, – подвёл он итог, выслушав мои новости. – А меня вчера батя засёк. На чердак влез за ножовкой, а тут я со своими железками…

– И чего? – выдохнула я.

– Выпорол. Выбросил. Выдал краску. Ещё ползабора осталось, – приятель был неразговорчив. – И неделю без Невы! А ты говоришь, – вздохнул он.

– Засада! И чего они оба взбеленились, – посочувствовала я. – До сих пор не пойму.

– А я вот, ты знаешь, понял, – Юрка сел на траву. – Как батя за ремень взялся, так прямо озарение нашло какое-то. – Он помолчал и закончил: – Дед твой эти самые пули в действии повидал. И сам стоял под ними. А мы с тобой, два кретина – сувениры, сувениры.

Он поднялся и со вздохом взялся за кисть.

А я побрела своей дорогой.

Туда, где над прохладной рябью Невы за синие леса другого берега катилось закатное рыжее солнце.

– Заходим-заходим, – деловито сказала Наташка. – Шапки не снимать, холодно.

Мы ввалились внутрь. Промороженный дом встретил неприветливо. Пахло холодным и кислым, стёкла раскрасило морозом, а от дыхания шёл пар.

Позади была поездка в электричке, пробежка от станции к даче и лихой штурм забора – калитку замело снегом, и пришлось перелезать и падать в сугроб с той стороны.

– Сперва какао, потом гулять, – предложила Лера.

Мы болтали и уплетали какао с печеньем. Я думала о том, как здорово, что от каникул осталось ещё целых три дня, и сегодняшний вечер можно будет провести в нашей компании, а к бабушке пойти попозже, когда девчонки поедут домой.

…Колоть дрова на морозе – очень смешное занятие. Каждая по очереди воевала с поленом, а остальные смеялись и советовали:

– Осторожней! Не попади себе в голову!

– Пааберегись!

– Девочка с топором – это страшная сила!

После такой разминки стало намного теплей. Мы растопили печь и, не сговариваясь, решили:

– Идём на Неву.

Фонари на улице горели через один. Мы бежали, оскальзываясь на льду. Заснеженный берег был пуст – ни лыжни, ни человечьего следа.

Зимняя река предлагала не меньше развлечений, чем летняя. Можно было скатываться под горку вниз, до самого льда, или прыгать с разбегу в сугробы, или падать на спину, раскинув руки, как крылья, чтоб отпечатать в снегу силуэт ангела.

Черные макушки камней, вмёрзших в лёд, чётко выделялись на белом фоне. Можно было прыгать с камня на камень. Можно…

– А слабо на тот берег сходить? – подала голос Ирка.

Мы знали, что кто-нибудь обязательно предложит и это. И, конечно, мы тут же откажемся – ну не самоубийцы же мы, в самом деле? В темноте, по льду, местами очень тонкому, под которым плещут холодные, смертельно опасные невские воды?

– Слабо, – заявили мы дружно на три голоса.

– И тебе слабо тоже, – сурово добавили специально для Ирки.

– Да я так, шучу, – невинно сказала она.

Но удочка была уже заброшена.

– А давайте только спустимся и посмотрим, какой там лёд, – предложила Наташа.

Мы скатились по берегу вниз. Было светло от снега и от луны, пронзительно-жёлтой, резко очерченной в морозной дымке.

– Потопаем? Ух ты, как крепко! – и мы стали носиться вдоль берега, проверяя льдины на прочность.

– Ой, смотрите, тропинка! – заметила Лера, – Интересно, куда она ведёт?

Мы подошли и увидели, что тропка во льду тянется к середине реки и пропадает во тьме.

– Так что же, получается, люди всё-таки туда ходят? – удивилась Наташа.

– Может, они до середины идут, а там – всё? — предположила я.

– А чего тогда утоптано?

Мы столпились у берега. Росло желание хоть немного пройти вперёд. Я не выдержала:

– Может, пройдём недалеко, посмотрим?

И мы пошли. Шаг за шагом удаляясь от берега. Место это мы хорошо знали, по лету тут был наш любимый пляж. Метров десять-пятнадцать от берега шла отмель с камнями, а дальше – обрыв, с большой глубиной и сильным течением. Тропинка оказалась широкой, а справа и слева от неё на белом льду выросли сугробы, словно кто-то с лопатой ходил и чистил дорожку.

– Как думаете, какой толщины лёд под нами? – спросила я, и мне никто не ответил.

Незаметно мы отошли от берега. Я оглянулась и камней на отмели уже не увидела. Мы были почти на середине.

Справа от нас в нескольких метрах показалась огромная полынья. Мы увидели, как вода, переливаясь через лёд, застыла прозрачным валом и образовала уродливый, как огромный пузырь, ледяной нарост.

– Может, хватит? – спросила Наташка.

– Да, девчонки, давайте-ка поворачивать, – согласилась Лера.

И всё-таки Ирке важно было сделать последний шаг. Хоть на пару метров дальше, чем все остальные. И она ещё немножко прошла к тому берегу.

Ну и что, подумаешь! Я тоже так могу. И я тоже прошла ещё немного.

Она посмотрела на меня и опять шагнула. Я тоже.

Шаг. Зачем нам это глупое состязание?

Ещё шаг. Это было похоже на гипноз.

Мы услышали позади рассерженные крики девчонок. Полынья плескалась совсем близко. Действительно, хватит. Кто-то должен остановиться. Ладно, раз Ирка хочет быть первой – пожалуйста, решила я и сказала:

– Всё, поворачиваем, – и услышала, как она произнесла ту же фразу.

Мы обе торопливо отошли от страшной, парящей в ночи полыньи.

– А ведь люди-то ходят, – разряжая обстановку, болтала Ирка на обратном пути. Девчонки не реагировали. Они злились на нас, потому что переволновались.

– Дуры, – не выдержала Наташка. — А если бы вы провалились?

Путь к берегу показался короче. Когда мы вернулись на отмель, настроение поднялось. Мы носились, перепрыгивая с камня на камень. Теперь можно было скакать хоть как стадо слонов. Не страшно, глубина тут не больше метра.

Камни обледенели, и удержаться на них стоило больших усилий. Одно неловкое движение – и я полетела вниз, угодив ногами меж двух камней.

– Крак! – хрустнула льдина.

– Бульк, – ледяная вода подтвердила, что на дворе, действительно, январь.

– Чвак! — неодобрительно откликнулись сапоги, хлебая воду.

– Аааа, – заорала я, почувствовав, что ноги ухнули в воду глубже, чем по колено.

На меня налетели девчонки и выдернули из ловушки. Прогулку пришлось завершить. Путь домой в мигом обледеневших прорезиненных сапогах напомнил первый выход на лёд неопытного фигуриста.

Дома меня завернули в одеяло, брюки повесили сушиться, а сапоги поставили на печь.

– Хорошо, что тебе в город не надо ехать, – заметила Наташка. – Точно бы заболела.

Потрескивали дрова, горел торшер, руки согревались о кружку с какао. Пахло дымком, наверно, коптила печь. Было уютно и жалко, что скоро подругам придётся уезжать, а мне идти к бабушке.

– А если бы я дальше пошла, – тихонько спросила у меня Ирка, – ты бы тоже?

Я не стала отвечать, хотя думала об этом же. Я сказала:

– Самое интересное, что холодная вода обжигает. У меня, когда провалилась, было ощущение, что в кипяток ноги сунула.

Ирка кивнула.

– Угу. Знаешь. Мы с тобой, действительно, дуры.

Мы смотрели на огонь в печке.

– В следующий раз на тот берег – обязательно! – подмигнула я.

– Это когда это? – заинтересовалась Лерка.

– Летом! – ответили мы хором и засмеялись.

Пора было собираться. Мы убирали со стола и вдруг услышали Наташкин крик:

– Что за гадость вы тут разлили? Всю печку измазали! Как это теперь убирать?!

Мы выскочили на кухню. Пахло паленой резиной. По плите на пол стекала тёмная дымящая жидкость, внизу собралась уже приличная лужица. Источник безобразия стоял на плите.

Это были оплавленные до размера домашних тапочек, сморщенные и ни на что не годные остатки моих сапог.