(Из книги «Разноцветный мост»)
Что бы было, если бы… я вдруг превратился в капитана? Да… И у меня был бы большой парусный корабль. Я бы вместе с лисёнком отправился в плаванье…
Матросы подняли паруса, и наш корабль поплыл по океану. Мы быстро-быстро скользили по волнам, но уже чувствовалось приближение бури. Я сразу увидел её в подзорную трубу.
Лисёнок прыгал у меня в кармане и хотел тоже посмотреть в трубу.
– Подожди, Ладик, – сказал я и отдал команду матросам: – Все наверх, спустить паруса!
Нас сильно качало. А меня ещё раскачивал лисёнок. От нетерпения он всё время прыгал.
– Дай посмотреть, дай посмотреть! – сквозь шум ветра кричал лисёнок.
– Перестань раскачивать, и так трудно устоять на капитанском мостике. Ладно, иди ко мне, смотри.
Лисёнок вылез из кармана. Я дал ему поглядеть в трубу.
– Ой, боюсь, боюсь! – закричал лисёнок.
– Что такое?
Я взял у него подзорную трубу, поглядел и чуть её не выронил. Мне стало страшно.
Впереди из воды вынырнуло чудовище. У него было семь голов, семь хвостов и семь лап с перепонками между пальцев. Чудовище ударило наш корабль. Я пересилил страх и отдал команду матросам:
– Спустить плот на воду. Всем спасаться.
Плот с матросами поплыл по волнам, всё дальше от корабля.
Я решил сам сразиться с чудовищем. А Ладик сказал, что он меня не оставит.
Я поднял подзорную трубу и – трах! трах! – стал бить по головам чудовища, по его перепончатым лапам. Чудовище дико вскричало, зарычало и ушло под воду, увлекая за собой наш корабль.
Я очутился среди огромных волн. Они с шумом поднимали меня и бросали вниз.
И вдруг я услышал слабый голос лисёнка:
– Спасите!
Я подплыл к Ладику, схватил его одной рукой, а в другой я продолжал держать подзорную трубу. Теперь я мог плыть, только двигая ногами. Изловчившись, я сумел посмотреть в подзорную трубу, чтобы понять, куда нам двигаться. Впереди я увидел остров. И волны нас несли на остров.
Но сзади я уже слышал тяжёлое дыхание семи голов чудовища.
Мы выскочили на остров. Он был из белого-белого песка. Чудовище, конечно, нас настигнет. Придётся принимать последний, решительный бой.
Лисёнок наклонился и лизнул песок.
– Давай есть остров. Чтобы сделать тоннель.
– Как? – удивился я.
– А вот так. Мы можем спастись.– И лисенок сунул нос в песок.– Ешь. Это сахарный, сладкий песок…
Мы стали быстро-быстро есть, а ещё я оглядывался и смотрел в подзорную трубу.
Чудовище приближалось, потом влезло на остров. Но семь его ног и семь хвостов вязли в сахарном песке. А мы успели вырыть тоннель и побежали. Вдруг моя труба стукнулась о что-то твёрдое.
Трах! Деревянная дверь.
Что делать? Она заперта?
Ладик пощупал дверь. Потом сунул свой острый лисий нос в замочную скважину и повернул. Дверь открылась. Совершенно мокрые, мы вбежали в комнату и захлопнули за собой дверь… Я увидел стол. А за столом маму и папу.
Трах! Ударило снаружи в дверь.
– Что это такое? – спросил папа.
– Там чудовище. У него семь голов, семь хвостов и семь лап…
– Но уже ведь поздно,– сказала мама,– пора спать.
И папа подошёл к двери и крикнул:
– Чудовище! Пора спать.
Мы услышали, как за дверью разом зевнули семь голов.
– Спокойной ночи, – сказала мама.
– Спокойной ночи, спокойной ночи. Спокойной…– И, удаляясь, разом затопали семь лап – топ… топ… топ… И зашуршали семь хвостов.
– Ему повезло, – сказал Ладик. – Чудовище с сахарным песком – мое любимое кушанье. – А ещё лисёнок спросил: – Дверь крепко заперта?
– Да, – сказал я. – Очень крепко.
Если кто-нибудь придет и чего-нибудь найдет, — это значит Гулькин. Это он, обязательно он.
А жил Гулькин в королевском лесу, может быть, не так далеко, но зато высоко, на самом верху, на самой, самой высокой сосне. Гулькин – сосновая шишечка. Шишечка, да не простая: с ушками, носиком, и ручками, и ножками, остренькими глазками и с большим ртом.
Когда светило солнышко, Гулькин раньше всех видел первые солнечные лучи. И кричал на весь лес:
— Шик-брык-трык-лик-мик, здравствуй, солнышко!
И птицы подхватывали радостный солнечный крик Гулькина, и распевали на разные голоса.
А еще в королевском лесу жил король по имени Тим I. Как и полагается королям, — у него был двоорец, королева и дочка-принцесса.
Каждое утро король обходил свое королевство в своей любимой зелено-голубой бархатной куртке. Придворные советовали ходить ему в красной мантии, но король неизменно надевал свою куртку. Это бы ничего, да только король Тим I любил все, что ни увидит, прятать в свой правый карман. Даже облачка не пропускал, увидит – и в карман. Пока гуляет по королевству, столько облачков нахватает с неба да напихает в карман, что там собирались целые тучи.
Но вот беда – именно в правом кармане куртки короля Тима I была дырка. И ничего удивительного, что из туч получался дождь, из дырки поливало по всему королевству. Так что королевство стали называть мокрым. Выскочит из дворца дочь короля, принцесса, с прекрасным именем Тамболина, а тут такой ливень – жуть! И выглядела Тамболина, как мокрая курица. Кто ж такую замуж возьмет…
Однажды в королевстве разбушевался сильный ветер. Гулькин-шишечка раскачивался из стороны в сторону. Зато ветер прогнал все облака. На небе ярко светило солнышко. Король Тим I хотел солнышко сунуть в свой карман, да не мог дотянуться.
Разбушевавшийся ветер пригнал в лес принца из соседнего леса, из соседнего королевства. Принц был худенький, как стебелек, в красивой синей шляпе с пером. А в это время из дворца вышла принцесса Тимболина. Принц увидел Тимболину. Без дождя, при ярком солнечном свете, она сверкала, будто радуга.
Принц торжественно обратился к королю Тиму I:
— Я прошу руки Вашей дочери, иными словами, я хочу на ней жениться.
В этот солнечный день у короля было прекрасное натсроение, он с удовольствием обнял принца и машинально сунул его в карман. Придворные принялись искать жениха: ведь свадьба без жениха не бывает. И тут Гулькин-шишечка крикнул с верхушки сосны:
— Шик-брык-трык-лик-мик! Принц провалился в дырку и запутался в прошлогодней хвое.
— Папа! – вскричала принцесса Тимболина. – Скорее спрячь меня тоже в карман.
Король Тим I так и сделал. Конечно, принцесса тут же провалилась в дырку. Наверное, в сосновой хвое они нашли друг друга. Там же, под сосной, решили сыграть свадьбу.
И все в королевстве хвалили Гулькина. Кричали ему:
— Гулькин-мулькин молодец!
— Это для меня пустяки! – смеялся Гулькин. – Шик-брык-трык-лик-мик! Хорошо, когда светит солнышко.
Король Тим I попросил Гулькина спуститься с верхушки сосны, усадил его на главное место между женихом и невестой.
Королева, мать Тимболины, на радостях обещала королю Тиму I зашить в его куртке правый карман очень прочными солнечными нитками. Их подарило на свадьбу Солнце своими лучами.
А Гулькин танцевал с женихом и невестой и кричал: «Шик-брык-трык-лик-мик! Теперь королевство надо называть не мокрым, а солнечным!». Все с этим согласились. Отныне гербом королевства стала золотая сосна с шишечкой-человечком Гулькином.
Если кто-нибудь придет и чего-нибудь найдет, – это значит Гулькин. Это он, обязательно он.
А жил Гулькин в королевском лесу, может быть, не так далеко, но зато высоко, на самом верху, на самой, самой высокой сосне. Гулькин – сосновая шишечка. Шишечка, да не простая: с ушками, носиком, и ручками, и ножками, остренькими глазками и с большим ртом.
Когда светило солнышко, Гулькин раньше всех видел первые солнечные лучи. И кричал на весь лес:
– Шик-брык-трык-лик-мик, здравствуй, солнышко!
И птицы подхватывали радостный солнечный крик Гулькина, и распевали на разные голоса.
А еще в королевском лесу жил король по имени Тим I. Как и полагается королям, – у него был двоорец, королева и дочка-принцесса.
Каждое утро король обходил свое королевство в своей любимой зелено-голубой бархатной куртке. Придворные советовали ходить ему в красной мантии, но король неизменно надевал свою куртку. Это бы ничего, да только король Тим I любил все, что ни увидит, прятать в свой правый карман. Даже облачка не пропускал, увидит – и в карман. Пока гуляет по королевству, столько облачков нахватает с неба да напихает в карман, что там собирались целые тучи.
Но вот беда – именно в правом кармане куртки короля Тима I была дырка. И ничего удивительного, что из туч получался дождь, из дырки поливало по всему королевству. Так что королевство стали называть мокрым. Выскочит из дворца дочь короля, принцесса, с прекрасным именем Тамболина, а тут такой ливень – жуть! И выглядела Тамболина, как мокрая курица. Кто ж такую замуж возьмет…
Однажды в королевстве разбушевался сильный ветер. Гулькин-шишечка раскачивался из стороны в сторону. Зато ветер прогнал все облака. На небе ярко светило солнышко. Король Тим I хотел солнышко сунуть в свой карман, да не мог дотянуться.
Разбушевавшийся ветер пригнал в лес принца из соседнего леса, из соседнего королевства. Принц был худенький, как стебелек, в красивой синей шляпе с пером. А в это время из дворца вышла принцесса Тимболина. Принц увидел Тимболину. Без дождя, при ярком солнечном свете, она сверкала, будто радуга.
Принц торжественно обратился к королю Тиму I:
– Я прошу руки Вашей дочери, иными словами, я хочу на ней жениться.
В этот солнечный день у короля было прекрасное натсроение, он с удовольствием обнял принца и машинально сунул его в карман. Придворные принялись искать жениха: ведь свадьба без жениха не бывает. И тут Гулькин-шишечка крикнул с верхушки сосны:
– Шик-брык-трык-лик-мик! Принц провалился в дырку и запутался в прошлогодней хвое.
– Папа! – вскричала принцесса Тимболина. – Скорее спрячь меня тоже в карман.
Король Тим I так и сделал. Конечно, принцесса тут же провалилась в дырку. Наверное, в сосновой хвое они нашли друг друга. Там же, под сосной, решили сыграть свадьбу.
И все в королевстве хвалили Гулькина. Кричали ему:
– Гулькин-мулькин молодец!
– Это для меня пустяки! – смеялся Гулькин. – Шик-брык-трык-лик-мик! Хорошо, когда светит солнышко.
Король Тим I попросил Гулькина спуститься с верхушки сосны, усадил его на главное место между женихом и невестой.
Королева, мать Тимболины, на радостях обещала королю Тиму I зашить в его куртке правый карман очень прочными солнечными нитками. Их подарило на свадьбу Солнце своими лучами.
А Гулькин танцевал с женихом и невестой и кричал: «Шик-брык-трык-лик-мик! Теперь королевство надо называть не мокрым, а солнечным!». Все с этим согласились. Отныне гербом королевства стала золотая сосна с шишечкой-человечком Гулькином.
Что было бы, если бы я шёл по дороге. А на небе светило солнышко. На земле цвели красные, желтые, оранжевые, голубые и ещё всякие цветы. Погода прекрасная. Впереди ничего особенного. Только идет навстречу двугорбый верблюд и гремит вёдрами.
Ну что ж, – думаю я, – верблюд как верблюд. Только надо с ним вежливо поздороваться. И я говорю:
– Здравствуйте, верблюд. Вы, наверное, идете из пустыни?
– Да, из жёлтой-прежёлтой пустыни.
– А я просто гуляю.
– А я иду за водой. Видишь, мальчик, у меня через спину перекинуты вёдра. Моя жена – верблюдица привязала вёдра верёвкой и строго-настрого велела поскорее принести воды. Мы в пустыне очень хотим пить… У нас жажда.
– Тогда прекрасно, что мы встретились. Скорее залезайте, пожалуйста, ко мне в карман и я вам покажу, где есть вода.
Верблюд, гремя вёдрами, прыгнул ко мне в карман, а я полез за ним. Потому что я боялся, что он заблудится в лесу. Я повёл его по знакомой тропке к домику Лисёнка.
– Ладик! – позвал я.
Никто не ответил. И в домике никого не было. Я стал искать речку Быстрянку. И не находил. Что такое?
– Придётся возвращаться, – грустно сказал верблюд. Но тут под еловыми ветками я услышал Быстрянку.
– Да вот же она.
Выскочил Ладик, стал помогать мне откидывать ветки.
– Я боялся, что такой большой верблюд выпьет всю речку, – прошептал Лисёнок.
– Эх ты, – рассердился я, – Лучше давай скорее поедем в пустыню и всех напоим водой.
Когда верблюд вылез из моего кармана, мы с Ладиком сели на двугорбого верблюда и поехали в пустыню.
А там, среди жёлтого-прежёлтого безводного песка, верблюда давно ждали. И Ладик забирался ко мне в карман, наполняя вёдра водой из Быстрянки, и поил верблюдов и верблюжат, и ящериц, и птиц, и ещё выливал воду на колючие кусты пустыни. И все благодарили Лисёнка. А мне-то никто даже спасибо не сказал.
И когда из пустыни мы вернулись домой, я обо всём рассказал папе с мамой.
– Разве это справедливо? – спросил я громко, чтобы слышал Лисёнок.
– Не огорчайся, – сказал папа, – Главное ведь сделать доброе дело.
Я очень хотел поверить папе, но еще больше мне хотелось услышать… И я услышал тихий Ладикин голос из моего кармана:
«Прости меня…» И ещё тише: «Так прекрасно, так расчудесно прекрасно, когда тебя благодарят».
Есть на свете маленький-маленький городок Жур-Жур. В нём живу я и мои друзья. Улицы нашего городка неширокие. Летом прямо на улицах растёт трава, среди травы прыгают кузнечики, торопятся по своим делам жуки, перелетают с цветка на цветок бабочки – они тоже жители нашего городка. Для всех у нас хватает места. Через наш городок протекает узенькая речка Усуська. Она никогда не замолкает – ни днём, ни ночью, а шумит-переливается по камушкам, и кажется, будто весь наш городок журчит. Наверное, потому и назвали его Жур-Жур. Наша речка никогда не замерзает, даже холодной зимой, и всегда по ней плывут разноцветные бумажные кораблики. Счастливого вам плавания, кораблики!
Я живу недалеко от речки Усуськи, в маленьком домике под зелёной остроконечной крышей.
Моя улица называется Жук – Кривая горка. А почему она так называется?
О, это настоящая сказка! Слушайте.
В городке Жур-Жур жил-был Усатый Жук. Сам он спал на кровати, а свои огромные усы клал на окошко. Это были прекрасные усы. У меня тоже есть усы. Но, конечно же, не такие большие и не такие прекрасные, как у Жука.
Динь-дон! Динь-дон! Динь-дон! Динь-дон! Динь-дон!
Это в домике Жука на стене зазвонили часы. Удивительно! Они тоже были усатые. Вечером, чтобы Жук быстрее засыпал, часы пели ему песенку-баюкалку:
Динь-дон! Динь-дон!
Пусть к тебе со всех сторон –
Динь-дон! Динь-дон! —
Пришуршит усатый сон.
Шу-шу-шу!
Жу-жу-жу!
Рано утром разбужу.
И рано утром – динь-дон! – усатые часы будили Жука! Он поднимался и выходил из дома.
Все в городке знали, куда идёт Усатый Жук. Он шёл к речке. А на речке был мостик. Усатый Жук забирался на мостик и спускал усы в воду, купал их. Может, потому нашу речку и прозвали Усуськой.
Один час шагал Жук к речке Усуське. Один час купал усы. Один час возвращался домой.
И на обратном пути всегда поджидал его маленький Муравьишка с крохотными усиками. Этот Муравьишка специально прибегал на дорогу, чтобы поздороваться с Жуком и посмотреть на его прекрасные, великолепно вымытые усы.
– Доброе утро! – говорил Жуку Муравьишка.
– Доброе, – бурчал Жук, не останавливаясь.
– Смотрите не опоздайте к завтраку! – кричал Муравьишка.
– Я никогда не опаздываю,– гордо отвечал Жук и даже головы не поворачивал, неторопливо и размеренно шагал дальше.
– Подумаешь, какой важный! – ворчал Муравьишка и, топорща усики, бежал завтракать.
А между тем Жук подходил к своему дому, не спеша открывал дверь, и со стены раздавалось: динь-дон! Динь-дон! Усатые часы били восемь раз.
Жук садился за стол и начинал завтракать ровно в восемь часов утра. Всегда в одно и то же время.
И это хорошо знали все в нашем городке.
– Подумаешь, какой важный! – говорил про Жука Муравьишка своим приятелям.– Он никогда не опаздывает! А давайте придумаем что-нибудь такое, чтобы Жук опоздал.
Однажды, пока Жук купал свои усы в Усуське, Муравьишка и его приятели-муравьи принялись строить горку. Один тащил травинку, другой – соринку, третий – пушинку. И всё складывали в кучку прямо на дорогу, по которой должен был пройти Жук.
Тем временем Жук вытащил из речки свои усы, стряхнул с них воду и пошёл домой. Вдруг видит: посреди дороги большая горка. Жук удивился, покачал усами.
И тут он заметил внизу, у горки, чьи-то чёрные усики.
– Доброе утро! – пропищал Муравьишка.
– Доброе, – буркнул Жук и полез на горку.
– Смотрите не опоздайте к завтраку! – крикнул Муравьишка.
– Я никогда не опаздываю,– ответил Жук, а про себя подумал: «Я могу и по горке ходить так же быстро, как по дороге».
И он полез вверх, вверх, а потом вниз, вниз… Но когда Жук подошёл к своему дому, открыл дверь, со стены раздалось: «Динь!» – всего один удар…
Часы на стене ещё раньше отзвонили восемь. Жук опоздал. Усатые часы показывали восемь и ещё половинку. Жук снял их со стены и внимательно осмотрел. Но они были в полном порядке.
На следующее утро, как всегда, Жук отправился к речке. Погода была хорошей, дорога – прямой. За ночь муравьишки растащили горку, и Жук без приключений дошёл до речки. Залез на мостик и стал купать усы.
А тем временем Муравьишка и его приятели опять натащили целую горку. Теперь уж Муравьишка не прятался. Он поджидал Жука и улыбался.
Жук увидел горку, покачал усами и стал обходить её.
– Смотрите не опоздайте к завтраку! – засмеялся Муравьишка.
Жук ничего не ответил. А когда подошёл к своему дому, осторожно открыл дверь, со стены раздалось: «Динь!» – всего один удар.
Часы показывали восемь и ещё половинку. Значит, Жук опять опоздал.
На следующий день Жук обходил горку с другой стороны. И он снова опоздал. Жук пробовал и перелезать через горку, и обходить. И всегда опаздывал. Бедный Жук! Над ним смеялись теперь все муравьи.
Так было целую неделю. А в воскресенье в нашем городке поднялась тревога: пропал Жук. Утром он отправился к речке, но домой не вернулся.
Стали спрашивать, кто последний видел Жука.
И вот со слезами пришёл ко мне маленький Муравьишка. От него я узнал, что произошло утром в воскресенье.
Муравьишки, чтобы посмеяться над Жуком, опять построили горку на дороге. И когда Жук подошёл к горке, Муравьишка крикнул:
– Смотрите не опоздайте к завтраку!
– Чтобы не опоздать к завтраку, – тихо сказал Жук, – нельзя ходить по Кривой горке. Я пойду поищу прямую, самую короткую дорогу.
Жук покачал усами и повернул назад к мостику.
– Эй, Жук – Кривая горка! – закричал Муравьишка и выбежал на середину дороги.
И его приятели выскочили из-за кустов, заулюлюкали и захохотали:
– Кривая горка! Ого-го-го! Жук – Кривая горка! Жук – Кривая горка!
Жук не отвечал. Он шёл через мостик и дальше, дальше по дороге.
Вот что рассказал мне Муравьишка.
– Глупый Муравьишка, – сказал я. – Зачем вы дразнили Жука? Конечно, теперь ему не найти самой прямой, самой короткой дороги домой.
– Нет, не найти… – всхлипнул Муравьишка, и с его чёрных усишек упала слезинка. – А он такой гордый, ни за что не вернётся. Ни за что не вернётся…
– Но может случиться так, – сказал я, – что наш Жук найдёт самую длинную дорогу. Ведь Земля наша похожа на шар. И Жук может обойти вокруг Земли и снова прийти в наш городок Жур-Жур.
– Да уж ладно… – захныкал Муравьишка. – Пускай бы скорее возвращался!
Много лет прошло с тех пор. Никто не видел Жука в нашем городке. А в его домике усатые часы вечерами по-прежнему поют со стены песенку-баюкалку:
Динь-дон! Динь-дон
Пусть к тебе со всех сторон –
Динь-дон! Динь-дон! –
Пришуршит усатый сон.
Шу-шу-шу!
Жу-жу-жу!
Рано утром разбужу.
А только будить им некого…
Усатый Жук всё ползёт да ползёт. Может быть, вы, ребята, его встречали? Если встретите, не обижайте его, не смейтесь над ним, не закрывайте ему дорогу. Пускай он скорее вернётся к нам в городок Жур-Жур.
Из сборника «Что было бы, если бы…»
Вечером мы собрались ужинать. И случилось хорошее чудо: ни папа, ни мама не опоздали, и все сели за стол. А потом я стал просить клубничного варенья. И так уж опять чудесно случилось, что мама не сказала: «Много сладкого есть вредно».
В этот вечер мама просто подошла к буфету и достала большую банку клубничного варенья.
Когда я попил чаю, то стал придумывать замечательные вещи:
– Вот если бы я сразу вырос, то тогда…
– Так что бы было? – спросил папа.
– Сначала вытри лицо, – сказала мама и протянула мне салфетку.
Вечер был такой прекрасный, что я не стал спорить и вытер лицо, хотя ведь лицо от варенья не портится, а вот салфетка стала совсем некрасивая.
– Ну так что же? – напомнил папа.
– А вот что. Я бы тогда сразу пошёл туда, где запускают ракеты. И мне бы дали шлем с блестящими пряжками. И тёмной, тёмной ночью я полетел бы к далёкой планете.
– А мы бы остались дома… – вздохнула мама. – И тебе не было бы нас жалко?
– Да ведь я ещё не досказал… На той планете растут сладкие звёздочки. Я бы собрал их и скорей полетел бы домой. «Вот, возьми, мамочка, – сказал бы я тебе, – свари звёздное варенье».
– Какой же ты сластёна! – засмеялась мама.
– Нет, мамочка! Со звёздным вареньем у нас будет вечер ещё дружнее, ещё чудеснее.
– Спасибо, сынок, – сказала мама.
Когда я лёг спать, папа и мама долго сидели за столом, разговаривали и смеялись. А мне казалось, будто мы были ещё вместе, хотя я и лежал в постели.
Что было бы, если бы поезда назывались домами, а дома – поездами? Мамы назывались не мамами, а кондукторами, папы назывались не папами, а машинистами? Может, тогда мы ездили бы прямо в домах? Я бы отдал кондуктору билет, машинист бы дал сигнал: «У-у-у! Поехали!». Мы бы объездили все города, все страны и приехали в деревню к тёте Наташе.
Тётя Наташа нас давно ждёт. Она написала, что у коровы Седанки родился телёночек. Зовут его Лыско.
«Тётя Наташа! – крикнул бы я прямо из окна своего дома. – Мы приехали!»
Вот бы тётя Наташа удивилась. И Лыско тоже.
У мальчика заболел оловянный солдатик. Он был солдатик со знаменем, попросту сказать – знаменосец.
Он очень хорошо воевал, потому что шёл всё время впереди. И ничего не боялся, даже если сильно стреляли.
А когда он заболел, мальчик положил его в коробку с пластилином. Там была больница.
Вечером мальчик пришёл к папе и сказал:
– У меня заболел солдатик. Ему нужно лекарство.
– А что с ним? – спросил папа.
– У него всё болит: голова, ноги, руки. А руками он держит знамя. Помнишь, папа, как ты рассказывал? Был страшный бой. Стреляли пушки. А один солдат бежал впереди всех со знаменем. Другие солдаты увидели знамя и не испугались врагов. И победили.
– Помню,– сказал папа и достал конфету в красивой обёртке.– Вот, передай своему солдатику лекарство. Пускай быстрее выздоравливает.
Мальчик обрадовался и ушёл. А на следующий вечер сказал папе:
– Моему солдатику опять плохо, ему ещё надо лекарства.
– Ну что ж, ладно, – сказал папа и дал две конфеты в красивой обёртке.
Через день мальчик опять пришёл к папе:
– Беда! Солдатику совсем плохо. Ему ещё надо лекарства. Папа нахмурился, достал из коробки последнюю конфету в красивой обёртке и отдал мальчику.
Мальчик обрадовался и убежал. А утром он вдруг услышал:
– Что ж ты не заходишь меня навестить?
– Кто это? – спросил мальчик.
– Это я, твой оловянный солдатик.
– Мне было некогда,– сказал мальчик.
– А где моё лекарство?
– Какое лекарство? Зачем тебе конфеты? Ты же не настоящий, ты же оловянный.
Солдатик ничего не ответил.
Мальчик вскочил с постели, подбежал к коробке, а в коробке – пусто. Только на подушке из пластилина осталась вмятина от знамени.
Ушёл оловянный солдатик и унёс с собой знамя.
Когда я был маленький – не больше спичечного коробка, а может наоборот, – такой большой, как огненный столб, до самого неба, а может… ну, в общем, раньше, да очень раньше, я боялся черной комнаты.
Значит так: в черной-черной комнате жил черный-черный человек… И вот я его очень боялся. Но я никому не рассказывал – ни маме, ни папе. И однажды я решил войти в черную-черную комнату и стал стучать.
Топ… топ… топ… это же черный-черный человек?! А потом я понял, что это топало испуганное мое сердце. Тогда я устроил ловушку. В черной-черной комнате я оставил в окне между занавесками узенькие щелочки. И в эти узенькие щелочки пробирался золотой солнечный свет. Я стал из этого света делать золотые гвоздики. Я еще не знал, для чего, но верил: пригодятся.
И вот что случилось потом: во время черной-черной бури отвалился довольно большой кусок неба. Люди испугались, а папа с мамой забеспокоились. Но я сказал всем:
– Не волнуйтесь!
Взял у пожарников большую лестницу, а у нашего соседа – Сергея Ивановича – большой молоток. Залез на лестницу. И приколотил свои¬ми золотыми гвоздиками кусок неба на прежнее место.
Все закричали:
– Вот это да! Вот это вовремя!
Но никто на всем свете не узнал, что с этого времени я больше не боюсь черной-пречерной комнаты. Мое сердце не топает от страха, а радуется: все-таки хорошо, просто замечательно однажды не испугаться.
(Из сборника сказок «Разноцветный мост»)
Мы с Ладиком решили полететь к солнцу.
– Оно такое яркое, тёплое,– говорил лисёнок.– Я очень люблю подставлять свой нос под его лучи.
Лисёнок так горячо просил меня полететь к солнцу, что я согласился.
Только мы не знали, как это сделать.
– Давай заберёмся на крышу самого-самого-самого высокого дома и прыгнем… А?! – предложил Ладик. – Прыгнем прямо на солнце.
Мы пошли искать самый-самый-самый высокий дом в городе. Мы шли по улице и считали этажи: раз, два, три, четыре, пять… восемь… одиннадцать…
– Ладик, ты неправильно считаешь… И вообще, ты забыл наши волшебные слова: «Что было бы, если бы…»
Как только я их произнёс, мы оказались рядом с очень серьёзным мальчиком в очках. Он вертел в руках большую кастрюлю.
– Ты кто? – спросил я.
– Витя Машкин, изобретатель.
– А что ты изобретаешь?
– Косилку для травы.
Витя Машкин приделал к кастрюле колёса, а впереди электробритву.
– Папина, – пояснил Витя.
– Но мы хотели бы полететь на солнце, – сказал Ладик.
– Можно, – кратко согласился Машкин. Он был крайне неразговорчивый.
Машкин вынес из дома деревянные лопасти, плоскую металлическую коробку с железным колесом, а ещё мясорубку, кожаный привод и шлем. К винтам мясорубки он приделал длинные лопасти.
– Садитесь! – приказал Машкии и надел шлем.
Мы залезли в кастрюлю.
Машкин крутанул ручку мясорубки. Завертелись лопасти.
– А зачем коробка с колесом? – спросил Ладик.
– Солнечные батареи. Мы подключим их ближе к солнцу, там они активно заработают.
Кастрюля начала медленно подниматься… Вот мы достигли второго этажа дома, третьего, четвёртого…
– Ура! Летим! – закричал Ладик.
Машкин молча, не глядя по сторонам, крутил и крутил ручку мясорубки. Вот уж город остался внизу. Дома сделались маленькими, а люди просто как букашки.
Солнце приближалось. Машкин подключил привод к солнечным батареям. Лопасти заработали с невероятной быстротой, перед нашими глазами возникло сплошное радужное колесо. Оно бешено крутилось, сильнее, сильнее, сильнее… Эх, Машкин не всё расчислил! Раздался резкий треск – колесо исчезло, сломанные лопасти отвалились. Наступила полная тишина. Мы стали стремительно падать вниз…
– Боюсь! Боюсь! – закричал Ладик.
Но я успел сказать наши волшебные слова: «Что было бы, если бы…» И мы сразу оказались у нас в доме, к величайшему удивлению папы и мамы, прямо посреди стола.
Я очень люблю ездить, но меня никуда не пускали: ни на Южный полюс, ни на Северный, ни даже к бабушке в город Егорьевск. И вот однажды я сказал волшебные слова.
– Сарына-пына-пок!
И мы сразу очутились с мамой на вокзале. Там стоял поезд. Я подошёл к паровозу и спросил:
– Куда ты собрался ехать?
– В город Его-о-орьевск, к бабушке, – басом ответил паровоз.
– В город Егорьевск? К бабушке? Ведь нам тоже туда надо, – обрадовался я.
Мы сели в поезд и поехали. Мы ехали мимо домов, мимо больших и маленьких собак, мимо других поездов. И мы выехали на луг. Тут наш поезд вдруг остановился. Я, конечно, побежал поглядеть, что случилось.
– Почему мы стоим? – спросил я у паровоза.
– Посмотри, – ответил мне паровоз, – впереди идёт рыжая корова, а за ней рыжий телёнок. Пускай они перейдут через рельсы.
Корова кивнула нам и перешла через рельсы. А за ней побежал рыжий телёнок.
Наш паровоз загудел им вслед:
– Ду-у-у!
Рыжий телёнок остановился и замычал:
– Му-у-у!
Паровоз сердито:
— Ду-у-у-у!
А рыжий телёнок вытянул морду и ещё громче:
– Му-у-у-у-у-у-у!
Тогда наш паровоз как выпустит пары: тш-ш-ш-ш… Ударил пар в куст ольхи, а под кустом стоял телёнок. Посыпались на телёнка листья. Испугался он, побежал, только уже не рыжий, а пятнистый.
А мы поехали дальше. Мы ехали через поля, мимо деревень. А потом въехали в лес. Из окошка я увидел большой красный гриб. Паровоз запыхтел и остановился. Наверно, он тоже увидел красный гриб. Я подбежал к паровозу, кричу:
– Давай поглядим, как растёт гриб.
– Мо-жно-о-о! – прогудел паровоз.
И мы стали смотреть, как растёт красный гриб. Потом мы слушали, как поют птицы. Паровоз даже попробовал подсвистывать птицам: «Фьють-фью-фью». И я тоже попробовал: «Фьють-фью-фью».
Пока мы стояли, солнце спряталось за деревья. Сразу сделалось темно и страшно.
– Поедем поскорее, – сказал я паровозу.
– Не могу-у-у! Впереди путь закрыт.
Вдруг из темноты показались два огромных разноцветных глаза: красный и зелёный. Паровоз испугался, попятился.
– Гу! Гу! Гу! Не бойся, паровоз! Разве ты меня не узнал?
Паровоз зажёг фонарь и увидел сову.
– Не бойся, – сказала сова. – Я буду лететь впереди тебя. Если путь свободен, у меня загорится зелёный глаз. А если путь закрыт – загорится красный.
Мы подождали и увидели: впереди загорелся зелёный глаз.
– Поехали!– крикнул я паровозу. – Это сова подаёт нам сигнал.
И тогда мы помчались быстро-быстро, изо всех сил. И приехали в город Егорьевск.
– Что ж вы так долго ехали? – закричала нам с платформы бабушка.
А я сказал:
– Нет, мы быстро ехали. Очень быстро. Только рыжая корова с телёнком медленно дорогу переходили, и много птиц пело в лесу, и гриб на поляне долго рос. Посмотри, бабушка, какой он большой и красный! Я тебе его привёз в подарок.
Зеленая светлая Капелька покружилась и села на самый кончик черного носа Мишки. Мишка поднял лапу и хотел смахнуть Капельку.
– Не делай этого, – услышал Мишка. – А лучше посмотри на меня.
Мишка скосил глаза и увидел, что в этой маленькой капельке – огромный лес.
– Мишка! – позвала Капелька. – Иди ко мне.
Мишка вздохнул и полез на свой нос.
– Смотри не упади, – предупредила Капелька.
Когда Мишка забрался к себе на нос, он сразу вошел в лес. В лесу было солнечно и пахло земляникой, малиной, цветами. «Жу-жу», – услышал Мишка. И увидел пчелу.
– А как ты сюда попала? – спросил Мишка. – Ведь это мой нос.
– Я собираю пыльцу с цветов, – ответила пчела и зажужжала дальше по лесу.
Мишка огляделся. Кругом росли целые заросли малины. И самое приятное, что все переливалось, сверкало на солнце. Мишка полез в малинник. Горстями он отправлял малину в рот, но и запах солнечной земляники тянул черный Мишкин нос. Нет, жадность ни к чему хорошему не приводит. Мишка наклонился и покачнулся. Он хотел ухватиться за ветку малины, но не удержался, кубарем покатился со своего носа – вниз, вниз…
А внизу было озеро. В нем отражалось солнце. Так что Мишка упал прямо на солнце. Во все стороны полетели солнечные брызги. И они были разноцветные и насмешливые. Мишка хотел даже обидеться, но потом сам рассмеялся, поплыл к берегу. И оттого, что он был не злой Мишка, а добрый и веселый, над ним приветливо прожужжала пчела.
И она позвала его к своему домику, полному сладкого меда. Пчела угостила Мишку медом.
– Ну как, тебе хорошо? – услышал Мишка. Над его носом кружилась зеленая светлая Капелька.
Мишке было так солнечно, сладко, что он опять подумал: не залезть ли ему еще разок на свой собственный нос? Но… ведь наступает вечер – Солнышко ушло спать. И Мишка широко зевнул… Он лег в кровать, закрылся одеялом, да только нос – вот хитрец! – не прикрыл. Это чтобы зеленая Капелька с первыми лучами солнца опять села на кончик его черного носа.
Вот какой длинный заголовок получился.
Если кто скажет, что Софья Леонидовна Прокофьева – известный детский писатель – милый и добрый человек, никто не удивится. Доброту и мудрость чувствуют дети и животные. Но Софья Прокофьева – ещё и фантастический дрессировщик кошек. Да! Да! Да! Я сам тому свидетель. Своими глазами видел.
Её звали Кася. По внешнему виду она мало отличалась от помоечных кошек, правда, хвост у неё был пушистый.
Но вот Софья Леонидовна что-то шепнула ей на ухо, а потом громко, уже для меня, сказала:
– Кася, изобрази герб семьи.
И тотчас Кася прыгнула на шкаф. Положила переднюю лапу на голову гипсового мальчика. Хвост подняла кверху и замерла в позе зверя, которого изображают на рыцарских гербах.
– Какое слово ты шепнула Касе? – спросил я у Софьи Леонидовны.
– О, этому меня научили. Быстро закрой глаза, и увидишь – кто.
– Как же я увижу, если…
Но не стал спорить и закрыл глаза.
Сразу же я очутился в густом лесу. Около замшелого пня сидела Софья Леонидовна, а вокруг неё собрались семь гномов. На коленях у неё восседала Белоснежка.
– Ой-ля-ля! – Софья Леонидовна хлопнула в ладоши, и внутри пня загорелись окошки, открылась дверь.
Я понял, что это домик. Из открытой двери выбегали всё новые и новые гномы. Они кружились в хороводе, и с ними вместе – сама Сказочница.
Но это было только начало чудес. А потом я увидел море. По морю плыли старинные корабли. Моряки стояли вдоль бортов. И капитаны отдавали честь Сказочнице. Гудел ветер в парусах новых сказок Софьи Прокофьевой.
– Счастливого плаванья, – шептал я, не открывая глаз.
А где же «Жёлтый чемоданчик»? Её знаменитый «Жёлтый чемоданчик», известный и по фильмам, и по пьесам, и по книгам. Где он?
Ну конечно, он был в руках у Софьи Леонидовны…
Я готов был долго стоять с закрытыми глазами, потому что так лучше видны чудеса, которые Сказочница, оказывается, доставала из своего чемоданчика.
Когда солнце скрылось за верхушками леса, появилась принцесса в тонком серебристом платье. Она танцевала и потихоньку таяла, исчезала. И в этом не было ничего удивительного, потому что это была Астрель – принцесса сумерек, исчезающая в темноте…
Потом я всё-таки открыл глаза и спросил у Софьи Леонидовны, какое слово она шепнула Касе.
– А это ребята должны сами догадаться. Оно состоит из шести букв, начинается на «С», а кончается на «А».
Дорогие ребята! – это уже я говорю. – Уверен, что вы догадаетесь.
А ещё я хочу рассказать вам, что Софья Прокофьева была вначале не писательницей, а художницей. И по секрету могу ещё добавить: «Ждите от неё новых чудес. Она – самая настоящая Волшебница».
Никто не удивится, что мне захотелось от имени всех ребят подарить ей цветы. И я полетел над землей, правда, невысоко. В руках я держал букет, а сзади у меня, как у Каси, был пушистый хвост. Я поднимал его к небу.
У меня есть один знакомый медведь.
Он ужасный
растеряха,
растяпа,
неряха.
Он раскидывает игрушки по всей комнате. Он всё делает медленно. Медленно ест, медленно бегает, медленно засыпает. И ему все говорят:
быстрее, быстрее, быстрее!
Он всё на себя опрокидывает и проливает. Он пролил компот, опрокинул вазу с цветами, наступил на хвост собаке Кузе. А ещё он ест варенье лапой.
Вот какой это нехороший медведь. И мне за него очень попадает. И мама сердится. И папа сердится. Они даже думают, будто это не мой знакомый медведь – растеряха, растяпа, неряха,– а я сам.
А если мы уйдём с моим знакомым медведем? А если мы уйдём далеко-далеко в лес да будем жить совсем одни в медвежьей избушке и не придём домой… Что тогда?
Тогда папа с мамой без нас соскучатся.
Белый медведь пришёл к нам во двор. Кричит:
– Эй, с кем меняться?!
Конечно, мальчишки и девчонки обступили его, спрашивают:
– Чего меняешь?
– Северное сияние.
Ну, мы потащили из дома что можно и чего нельзя: велосипедное колесо, старинную монету, сломанную удочку… Пять мальчиков принесли даже кровать.
– Подождите, – остановил самый длинный из нас Витя-Витяй. – А пусть Мишка сначала покажет нам северное сияние.
Медведь снял лямки своего рюкзака и выпустил на небо северное сияние…
– Вот это да! Всё небо засверкало!
– Хочешь, отдам тебе все марки? – спросил Витя-Витяй.
Медведь отказался… И мы ещё и ещё таскали из дома разные вещи.
– Нет,– качал головой медведь,– видно, не поменяю.
Тогда одна девочка догадалась и принесла конфету «Мишка на севере». Настоящую, а не фантик.
Мишка поглядел, понюхал и согласился. И они даже ещё так поменялись: Мишка остался в нашем доме в девочкиной квартире и стал работать в цирке, а девочка с папой и мамой уехала на Север и забрала туда северное сияние и теперь любуется им, может быть, каждый день. Точно я не знаю. Но обмен получился честный.
Маленький красный оленёнок и маленький поло¬сатый тигрёнок играли с утра в прятки. Ты же знаешь такую игру?
Тигрёнок прятался, оленёнок искал. Оленёнок искал своего друга под кустом, в траве, за сосной. Там, где хвостик, у оленёнка белело пятнышко. И тигрёнок искал белое пятнышко под кустом, в траве, за сосной.
Но однажды во время игры их застал дождь. Такой очень сильный дождь. Малыши спрятались вместе под сосной.
А когда дождь кончился, над лесом повисла радуга. Ты же знаешь полосатую солнечную радугу? От неё ста¬новится крутом светло и весело.
– Она очень вкусная, – сказал тигрёнок и облизнулся. А потом ему захотелось похвастаться, и он сказал: – Когда я был маленький, я съел кусочек радуги. Вот отчего я теперь полосатенький.
Оленёнок ничего не ответил.
– И папа мой съел большой кусок радуги, – хва¬стался тигрёнок. – Вот почему мы, тигры, и раньше были полосатые.
Оленёнок опять ничего не ответил.
Тогда тигрёнок сказал:
– Мой дедушка съел огромный – вот такой – кусок радуги.
Оленёнок молчал.
Тигрёнок еще подумал и сказал:
– Папа моего дедушки, мой прадедушка, съел всю радугу. Вот так: а-а-а-а-а-а-а-м!
– А я не люблю жадных, — сказал красный оленёнок и побежал.
Издали оленёнок был похож на солнышко. Только у него сзади был пушистый хвостик и белое пятнышко. И он был похож на солнышко с белым пятнышком и пушистым хвостиком.
«Какой красивый», – подумал тигрёнок и облизнулся…
– Куда же ты? Эй! – закричал тигрёнок.
Но никто не откликнулся. Только над лесом всё ещё висела радуга.
«А может, мой прадедушка не ел радуги? Может, мы не такие уж полосатые?» – подумал тигрёнок.
(Нескладуха)
Пошла Улица запирать двери, а то ветер сильно дует. Закрыла Улица двери в одном, другом доме – всё равно откуда-то дует.
Думала-думала Улица, да вспомнила: окна я забыла закрыть. Пошла поскорее закрывать окна и форточки. Закрыла. Можно спать ложиться: нет, всё равно дует ветер. Улица побежала вдоль всех домов:
– Эй, закрывайте крепко-крепко окна и двери. А ветер всё дует и дует …. Откуда?
Вдруг Улица увидела: рядом с большими домами – малюсенький домик.
– Это чей?
– Мой.
Около домика стояла мышка. «Ах, вот откуда дует» – догадалась Улица и попросила мышку закрыть все окна и двери.
(Нескладуха)
Пошла Улица запирать двери, а то ветер сильно дует. Закрыла Улица двери в одном, другом доме — все равно откуда-то дуэт.
Думала-думала Улица, да вспомнила: окна я забыла закрыть. Пошла поскорее закрывать окна и форточки. Закрыла. Можно спать ложиться: нет, все равно дует ветер. Улица побежала вдоль всех домов:
— Эй, закрывайте крепко-крепко окна и двери.
А ветер все дует и дует …. Откуда?
Вдруг улица увидела: рядом с большими домами — малюсенький домик.
— Это чей?
— Мой.
Около домика стояла мышка. «Ах, вот откуда дует» — догадалась улица и попросила мышку закрыть все окна и двери.
«Некоторые любят собирать грибы, ягоды. А я вот собираю слова», – так начинается моя книжка «Зобенька и серебряный колокольчик». Зобенькой в вологодских деревнях называют плетеную берестяную корзинку с крышкой. А еще у меня есть ивовый прутик. На конце прутика я привязал маленький серебряный колокольчик. И зобенька, и колокольчик – волшебные.
Давно уже я понял, что в словах может прятаться и солнышко, и трава, и поле, и лес. Бывает, что слово пахнет нагретой земляникой или грибами. Слова текут, как река. Говорят: «речка петляет». Если ей встречаются на пути препятствия – камни, твердые глинистые берега, приходится их огибать. Зато берега зарастают ивой, малинником, травами, туда прилетают птицы. Каждая книжка состоит из слов, и они должны течь естественным путем, как река.
Слова бывают радостные, бывают и грустные. Однажды няня моего сына Андрея так сказала моей жене: «Что ж ты сгорилась, милая?». Неправда ли, как прекрасно она сказала? В этом слове можно услышать очень многое: и какое у тебя горе? И как ты сгорбилось, словно дерево, склонившееся под сильным ударом ветра. И я тебе сочувствую, – и ты не одна на земле, я рядом с тобой. Как много смысла в одном слове «сгорилась»!
В книжке «Зобенька и серебряный колокольчик» я нашел в поле летнее слово «кружавинка». Колокольчик зазвонил, и я сразу спрятал слово в свою волшебную корзинку и накрыл крышкой. Я иду и напеваю песню, которую сам придумал:
Оно в полях,
Оно в лесах,
Как зайчик прячется в кустах –
Попробуй-ка найди!
Оно летает в облаках –
Попробуй-ка поймай!
А может быть, уже давно,
А может быть уже давно,
Когда – не знаю я –
Спустилось вместе с солнышком
В далекие моря.
Но колокольчик зазвучит,
И к нам оно само спешит.
Оно – прекрасное,
Оно – чудесное,
Оно – удивительное СЛОВО.
А вы, ребята, не пробовали собирать слова? Если нет, попробуйте. Как найдете –пишите нам.
А я желаю вам удачи!
Пропал карандаш. Очень хороший карандаш: с одной стороны красный, с другой – синий. Его подарил мне папа, чтоб я учился рисовать.
Мама искала карандаш – не нашла.
Папа искал карандаш – не нашёл.
Вдруг слышим, кто-то пищит:
– Простите, это не вы потеряли карандаш?
– Мы! – обрадовались все. Посмотрели: маленькая мышка держит карандаш – с одной стороны красный, с другой синий.
– Да это же наш карандаш! – крикнула мама.– Где ты, мышка, его нашла?
– В мышеловке.
– Спасибо, мышка, – сказала мама. – Ты обязательно должна с нами позавтракать.
Все сели за стол. Мама повязала мышке салфетку, папа придвинул к ней ножик и вилку, а я дал ей свою чашку с голубыми цветочками.
– Посмотри, как мышка ест, – сказала мама, – ничего на тарелке не оставляет.
И правда, мышка съела сыр, манную кашу. Выпила кофе из маленькой чашечки с голубыми цветочками.
Когда все встали из-за стола, мама шепнула мне:
– Надо сделать мышке какой-нибудь подарок, верно?
– Верно, мама, – ответил я тоже шёпотом. – Давай уберём мышеловку!
Рано, рано утром разбудил меня стук в окошко. Я встал. Открыл форточку. А в форточку влетела синичка.
– Чрезвычайное происшествие, – затараторила синичка. – Ёжик спрятал речку Мокродонку.
– А почему вы решили, что это сделал Ежик?
– Я видела, как он спал, закрывшись сухими листьями, и довольно посапывал, приговаривая: «Речка… ой, какая чудесная речка!»
Не успел я всё хорошенько обдумать, как застучали в дверь. Пошёл открывать: на пороге стояли два крошечных человечка. Они были одеты в одинаковые овчинные тулупчики и одинаковые меховые шапки. Только лицо одного окружала рыжая круглая борода
– Здравствуй, мальчик. Мы слышали – пропала речка Мокродонка. А мы – строители, отец и сын – золотые руки.
– Очень приятно. А как вы можете помочь?
– Дай нам бумагу и карандаши, тогда всё сам увидишь.
Отец и сын – золотые руки моментально нарисовали цветными карандашами мост.
– Ну и что, мост? – спросонок я плохо понимал.
– Пойдём, – сказали отец и сын.
Мы вышли на улицу. На улице кружилась метель. Около собачьей будки сидел пес Трифон. Я знал, что Трифон любит поспать. Он мог смотреть и свои, и даже чужие сны.
– Трифон, – позвал я. – Помоги нам, может быть, Ёжик спрятал речку?
Мы стали подбираться к тому месту, где спал Ёжик.
– Какой сон он видит?
Трифон пополз вперёд, потом вернулся и рассказал, что Ёжик спит и видит тёплое солнышко, белые ромашки, зелёные ивы, а между ними – речку Мокродонку.
– Он спрятал! Он спрятал! – затвердила синичка.
– Иди разбуди Ёжика, – сказал я Трифону.
Трифон опустил голову: «Как же, разбуди – у него колючки». В это время отец и сын – золотые руки раскинули свой мост над тем местом, где раньше текла Мокродонка. Мост получился отличный.
– Идёмте, – пригласили они.
И мы пошли. Впереди летела синичка, за ней бежал Трифон, за ним – отец и сын – золотые руки, а сзади – я. Мы шли, и шли, и шли… Холодный ветер теплел, появилось на небе солнышко. А мы всё шли… Снег стаял с полей, они зазеленели… Отец и сын – золотые руки скинули свои тулупчики и меховые шапки… Вдруг мы услышали, как внизу зажурчала вода. Проснулась наша речка.
И когда кончился мост – всё уже было зелёным, даже борода у отца – золотые руки выросла, позеленела, пустила первые клейкие листочки.
– Нет, – сказал сын – золотые руки, – Ёжик не прятал речку, но тогда кто же её спрятал? Кто?
Мы хотели спросить об этом синичку, а вместо неё высоко-высоко в небе увидели весеннего жаворонка. Старый Трифон прыгал, лаял, играл с Ёжиком. Наверное, речку спрятал другой Ёжик. Как всё было совершенно другим, новым на этой стороне моста. На этой освободившейся от зимнего снега зелёной земле.
Исчезла принцесса, исчезла вместе с дворцом. Звали принцессу Зоя или даже Зойка. Но это не важно. И не так важно, что её дворец помещался в соседнем подъезде нашего дома. Важно другое: надо было её найти. Сначала я хотел сесть в быстроходную машину или в сверкающий сверхзвуковой истребитель, но, подумав, отверг этот план… И решил обратиться к сапогам-скороходам. Сапог-скороходов у меня под рукой не оказалось, зато в стенном шкафу стояли старые дедушкины валенки.
Я сунул ноги в валенки – и устремился на поиски пропавшей принцессы и её дворца. Пришлось пробираться сквозь дремучий лес, сквозь жестокую пургу – ох, как выручили дедушкины валенки! А потом я шёл по болотам… Не тонули дедушкины валенки ни в болоте, ни в озёрах, ни даже в океане. Я помню, как дедушка их нахваливал: «Ходкие валенки-катанки». И в горячих джунглях меня спасали валенки. На меня нападали тигры… но ходкие дедушкины валенки ни разу не подвели: я убегал от диких зверей.
Как-то ранним жарким утром, когда над землёй поднялся голубой туман, вдруг открылся сверкающий на солнце золотой дворец. Я уже не мог бежать – так устал – едва поднимал ноги в дедушкиных валенках. Бриллиантовые окна горели утренней зарёй. «Принцесса еще спит» – догадался я.
Изнемогая, теряя последние силы, я постучался в высокие двери. Долго стучался. Наконец, двери открылись. На пороге стояла заспанная принцесса Зойка.
– А, это ты? – сказала она, зевая. – Почему в валенках?
Ну как ей всё объяснить? И вдруг от её неосторожных слов дворец исчез, – и я оказался в подъезде нашего дома…
– Принцесса Зойка, – прошептал я так, чтобы она не услышала. – Ты… ты… ничего не поняла ни про меня, ни про валенки.
Я повернулся и пошёл к себе, тяжело ступая в огромных дедушкиных валенках.
Утром солнышко тихонько постучало в окошко и сказало:
– Мяу-у!
Проснулось молоко в блюдечке и сказало:
– Мяу-у!
Проснулось блюдечко и сказало:
– Мяу-у!
Проснулся котёнок и сказал:
– Доброе утро!
Котёнок подошёл к блюдечку. Выпил молоко. А потом погрел усы на солнышке. И солнышко опять сказало котёнку:
– Мяу-у!
Котёнок отодвинул мордочкой пустое блюдце и вдруг снова услышал:
– Мяу-у!
– Некогда мне с вами разговаривать, – рассердился котёнок. – У меня сегодня много-премного дел. Очень много дел.
Только почему-то глаза у котёнка сами собой закрылись, только почему-то голова сама легла на лапки.
– Мяу-у! Мя-у! – закричали разом солнце и блюдце.
– Да ведь я уже вам говорил доброе утро! – сказал им котёнок. И тут же заснул.
В курятнике кто-то тихонько постучал: тук-тук… А потом послышалось: крак!
Клуша Рыжуха замахала крыльями. А из разбитой яичной скорлупы выклюнулся цыплёнок, первый цыплёнок. Можно про него сказать–Желтячок. Потому что он был кругом жёлтый.
Цыплёнок затряс головой и сказал:
– Пин… пин… пи.
А в это время из-за леса выглянуло солнышко.
И по земле побежал солнечный лучик. Искупался в холодной реке, прокатился по крыше дома и заглянул в окошко. Желтячок зажмурился и притаился. Вдруг закудахтала клуша Рыжуха, залаял пёс Шустрый, громко замычала корова:
– Му-у! Пора на волю!
А цыплёнок подумал: «Сколько света и шума. Это всё я сделал?! Пин! Это всё я! Это я! Я!»
Нет, не надо смеяться над Желтячком. Ведь это было самое первое утро в его жизни. А как хорошо, как чудесно увидеть мир рано утром! Как хорошо жить на земле!
Из цикла «Что было бы, если бы…»
(Истории Леши, рассказанные его маме и папе)
Что было бы, если бы у папы на пиджаке оторвалась пуговица. И покатилась. А мы бы с лисёнком Ладиком нашли её.
– Как ты считаешь, Ладик, если влезть в одну из дырочек в пуговице, что там, по ту сторону?
– А в какую дырочку? Их четыре.
– Не знаю, пусть в ту, в которую влезешь.
Я стал держать пуговицу ребром, и лисёнок пролез в дырочку.
– Ладик, – крикнул я. – Теперь ты держи.
Я протиснулся не без труда в одну из нижних дырочек, спрыгнул вниз на узкую тропинку.
– Отпускай, – сказал я Ладику, и мы пошли. Мы шли молча. Я впереди, Ладик чуть позади.
– Леша, а ты не знаешь, здесь живут львы?
– Не думаю. Львы живут в Африке, а пуговица совсем недалеко откатилась от папиного пиджака… И тут кругом лес, а вон речка, как у меня в кармане. Мы просто идём по дорожке.
– Лёша, а что если Африка идет нам навстречу?
– Погоди… Что-то написано.
Я прочитал: «Страна деревянных лошадок».
Вот куда мы попали. На лугу, подняв голову и опустив голову, подняв одну ногу, и даже подняв две ноги, неподвижно стояли гнедые, белые, вороные – разные лошадки. И на крышах домов, тоже подняв голову, стояли деревянные лошадки.
– Эй, вы! Эй! – крикнул Ладик.
Полное молчание. Мы обошли всё кругом – никакого движения.
Уставшие, мы прилегли с ним под старым пнём.
И пень заговорил скрипучим таким голосом.
– Внизу подо мной норка. А в норке – мышка. А у мышки дудочка. Попробуйте на дудочке заиграть. Увидите, что получится.
Лисёнок не заставил повторять дважды. Он отыскал норку, длинным носом добрался до мышкиного дома… Мышка испугалась. Достала из сундука дудочку. Это была красивая резная дудочка… Я приложил её ко рту, и дудочка запела… Мы увидели, как лошадки зашевелились, потом стали прыгать, танцевать. И мы вместе с ними, так что время пролетело незаметно. Даже избы прыгали. А ещё мы катались на лошадках…
Дома папа с мамой встретили нас настоящей бурей.
– Лёша, ты не думаешь о нас, – кричала мама. – Ты не хочешь знать, что у нас есть нервы. В конце концов, мы прикуём тебя и Ладика на железную цепь.
Пришлось всё рассказать, как было.
– Цепь отменяется, – сказал папа. – Видишь, что получается, если ты не пришиваешь мне пуговицы.
– Сам мог бы пришить, – ответила мама.
– Я умею проводить электричество, вбивать гвозди, но пуговицы… Извини…
– Люди! – сказал я. – Не ссорьтесь, вас слышит маленький лисёнок
– Нет, – сказал Ладик. – Я не слышу, я давно уже сплю.
Жила-была гора: не очень большая, даже, можно сказать, не гора, а горка. Звали ее Бухта-барахта.
Я хорошо ее помню. Мальчики и девочки каждый день бегали к ней. Летом она разрешала нам собирать землянику и малину, а зимой мы скатывались с нее вниз: бухты-барахты, бухты-барахты…
Прибежим домой, а мамы спрашивают:
– Откуда вы такие явились? Небось с Бухты-барахты?!
– Да, с Бухты-барахты.
И мы смеялись. Мамы тоже смеялись – ведь гора нам дарила веселье.
Но как-то раз одна девочка неудачно скатилась вниз: она подвернула ногу. Ничего ужасного: нога поболела, да перестала. А девочка рассердилась, пригрозила горе.
– Ну, погоди, Бухта-барахта, я расскажу папе. Он тебя прогонит.
– За что? – удивилась Бухта-барахта. – Я не виновата.
– Никогда не прощаю обид, – сказала девочка.
– О, это напрасно, – вздохнула Бухта-барахта.
Прошло немного времени, и к Бухте-барахте подошел экскаватор. Он высоко поднял ковш, заскрежетал всеми своими железными зубьями:
– Уходи подобру-поздорову, пока я тебя не срыл.
Бухта-барахта вздохнула и пошла.
Куда она ушла, – мы не знаем. На ее месте сделали сквер со скамеечками, даже фонтан посередине. Очень красиво получилось.
Но мне почему-то жалко нашу горку. Где она теперь? Кто весело спрашивает дома:
– Ну откуда ты такой прибежал? – смеется, – неужели с Бухты-барахты?!
Это ещё мне папа рассказывал про звёзды. «Найди-ка на небе,– говорил он мне,– Большую Медведицу, Малую Медведицу и Полярную звезду». Я глядел-глядел и не находил…
Однажды вечером вышел я из дома и прямо у порога столкнулся с маленьким медвежонком.
– Ап-чхи! – медвежонок чихнул и посмотрел на меня.
– Чего ты расчихался?
– Ап-чхи! Да звёздная пыль в нос попала.
– Ты оттуда? – спросил я и показал на небо.
Медвежонок на это не ответил, но и без того было понятно: шёрстка медвежонка светилась серебряной звёздной пылью. Я пригласил его к себе домой, и мы стали играть…
Мы катались на машинах, играли в солдатики… Меня только смущало, что у Серебряного Мишутки (так я его прозвал) был длинный толстенький пушистый хвост и этим своим хвостом он сметал все мои игрушки.
– Нечестно, – кричал я, – убери хвост!
А Мишутка размахивал своим серебряным хвостом: всё кругом сверкало в серебряной пыли, а мои верные солдатики летали по комнате, как звёздочки.
Потом Мишутка ещё и ещё больше разошёлся, переворачивал стулья, столы, чашки, блюдца, тарелки… Трах!.. Шарах!.. Барах!..
– Перестань! – закричал я. – Мне от мамы с папой за тебя достанется!
В это время раздалось жуткое топанье, дверь распахнулась – на пороге стояла огромная Серебряная Медведица. Глаза её горели звездами. И она глядела глазами-звёздами на Мишуткин хвост.
– Что вы тут делаете? – спросила мама – Серебряная Медведица. У неё тоже, кстати, был большой-пребольшой хвост.
– Играем, – смущённо сказал Мишутка.
– Играешь? А кто же будет держать Полярную звезду? Капитаны кораблей не могут найти её на небе. А ну, марш домой! – И повернулась ко мне. – Дай мне, мальчик, попить. Упарилась, пока искала своего шалуна.
Я дал ей ковш. Она выпила воды, и ковшом стала подгонять своего Мишутку:
– На небо! Скорее на небо!
Когда вернулись мои папа с мамой – увидели, что в доме всё перевернуто. Они сначала не поверили моему рассказу. Но я их вывел на улицу.
К моему счастью, небо было чистым. И всем было хорошо видно: и наш ковш, и как Серебряный Мишутка держал на кончике хвоста Полярную звезду.
У меня есть тётя Катя. А с ней случилась ужасная, очень страшная история. Такая страшная, что я даже боюсь её рассказывать. Однажды было совсем, совсем темно. Все в нашем доме легли спать, и напротив в доме легли спать.
Из всех людей только моя тётя Катя ещё не ложилась. Вдруг – дзень, трах, бах! В окно прыгнул лесной волк.
– Ага, попалась! Теперь не уйдёшь.– И Серый Волчище положил свои огромные лапы на плечи тёти Кати. Тётя Катя испугалась, заплакала:
– Отпусти меня, Серый Волк! Не губи меня, Серый Волк.
– Нет. Я тебя съем.
– За что? За что ты на меня напал?
Серый Волк сверкнул зелёными глазищами, прорычал:
– Ты обещала повести Лёшу в цирк?
– Обещала, Серый Волк.
– А ты ходила с ним в цирк?
– Нет.
Серый Волк оскалился и показал свои огромные-преогромные клыки. И ещё громче зарычал.
– Ты обещала купить ему мороженое?
– Обещала, Серый Волк.
– А ты купила?
– Нет.
И тогда Серый Волк так зарычал, что стёкла задрожали.
– Р-р-р! Ры-ры! Обещала, а не сделала…
– Не ешь меня. Серый Волк,– прошептала тётя Катя.– Я… я теперь обязательно поведу Лёшу в цирк. И куплю ему мороженое. Только ты убери свои лапы, только не сверкай так страшно глазами, только не показывай свои клыки.
– Смотри, больше не забывай! – прорычал Серый Волк.– Я ведь ужасно не люблю, когда что-то обещают, а потом не делают.
Жил-был слон. А жил он не в Африке и не в Индии. И даже не в зоопарке. А в нашем доме. На пятом этаже. Под самой крышей. В пятнадцатой квартире.
Лежит слон на кровати, с боку на бок поворачи¬вается, только пружины звенят: дзень-длинь, трам-блинь, тах-тах, ох!
Что поделаешь, не спится. Вот и луна заглянула в окошко к слону. А он всё на кровати ворочается: дзень-длинь, трам-блинь, тах-тах, ох-ах, и-й-их!
Прибежали мы к слону: из первой квартиры, из второй квартиры – со всех этажей.
– Как? – удивился слон. – И вам не спится? У вас тоже бессонница?
– Да, – сказали мы. – И нам не спится. У нас у всех бессонница.
Слон хотел повернуться на своей кровати, чтобы всех получше увидеть, а мы как закричим:
– Ой! Только не вертись, пожалуйста, слон! Мы пришли тебя побаюкать.
– Спасибо, – сказал слон. – Я очень рад, что посе¬лился в вашем доме. – И он закрыл глаза. А мы собрались в кружок и стали напевать:
Идёт один слон – ах! Идёт второй слон – ах! Идёт третий слон – ах! Идёт четвёртый слон – ох! Идут сто слонов – ого-го! Идут тихонечко, Никто не кричит, Никто не дудит, Ногами не топает, Ушами не хлопает, А главное, главное – Кроватью не скрипит! Утром мы проснулись оттого, что в доме было совсем, совсем тихо. Даже удивительно. И сразу пошли навестить нашего слона из пятнадцатой квартиры.
Приходим, а слона нет. Кровать пустая. А на столе записка: «До свидания! Я ушёл. Мне потому не спалось, что я всю ночь вспоминал свою родную Африку».
(Отрывки из повести)
Когда я был маленький, папа читал мне старинную книгу. Переплет её был красный с золотом. Книга рассказывала о джиннах, волшебных садах и волшебной лампе. Однажды я остался один в квартире. Забрался в свой любимый угол за шкафом, задёрнул розовую занавеску с длинноклювыми птицами и открыл переплёт книги. Я увидел золотую дверь. Да, книга тоже оказалась волшебной: вместо букв и страниц передо мной была золотая дверь. Я тихонько толкнул дверь и вошёл. Там, за дверью, был сад. На деревьях висели диковинно большие яблоки, апельсины и лимоны. Запах их чудесно переплетался с запахом шиповника. Я хотел пройти по саду, чтоб увидеть дворец джинна, но не решился. С тех пор я часто отворял золотую дверь и свободно проходил через сад всё дальше и дальше – в эту большую и прекрасную книгу.
…Я уже знал, что фашисты напали на нашу страну. Рано утром их самолёты бомбили наши города, и наши стали отступать. Но я верил, что наши остановятся, они должны остановиться. И потом они помчатся вперед – «Ура! Ура-а-а!», – а впереди всех будет мой отец.
Отец так и ушёл на войну, не взяв меня с собой. Хотя я уже вырос, хотя я уже стал большим… Шли дни. Пришла холодная военная осень. А наши всё ещё не наступали. И тогда я принял решение. Я об этом никому не рассказывал, даже маме.
Вечером мама пришла с работы, а я сказал, что очень устал и хочу спать.
– Ну ложись, – сказала мама. – Ложись скорее.
– А ты посидишь со мной?
– Ладно, – сказала мама. Она, конечно, не догадывалась, что это будет последний наш вечер во время войны.
Я быстро разделся и лёг.
Над моей кроватью висели старинные часы с кукушкой. Из коричневого домика выглянула кукушка, закуковала тихонько: «Ку-ку! Ку-ку!» Мама погасила свет, села ко мне на кровать, протянула руку к моей голове и начала её гладить, чтоб я быстрее заснул.
– Мамочка, – прошептал я, – ты видишь, я уже вырос, и мне пора к папе… на войну.
– Ах ты мой торопыга-торопушечка! – говорила мама. – Подожди ещё немножко, спи пока.
…Я ещё полежал. Прислушался: мама занялась уборкой. Тогда я быстро поднялся и, не зажигая света, начал одеваться. Я подпоясался старым ремнём, который подарил мне папа, и осторожно подобрался к книге с золотым переплётом. …Приподнял переплёт и увидел золотую дверь. Да, я опять увидел золотую дверь. Я дёрнул за ручку. Дверь скрипнула, пропуская меня…
Я вышел на узкую улицу. Фонари не горели, а свет луны придавал домам таинственный и страшный вид. В канаве вдоль каменных стен, прятавших сады, журчала вода. Вдруг сзади послышался топот коней. Чтобы не быть раздавленным, я кинулся в канаву. И вовремя. Мимо промчался всадник в золотом развевающемся плаще. За ним ехали двое, но не так быстро. Они негромко переговаривались.
– Противник наступает, – сказал один из всадников.
– Да, бой тяжёлый будет, – ответил другой.
Они проехали, так и не заметив меня. Я полз по канаве и всё ещё надеялся, что опять выйду в тот сказочный сад, но кругом были незнакомые дома, тёмные, без огней… А в голове стучало.
«Значит, и сюда война добралась». Я повернул назад.
Прощай, сказочный сад!
Прощай, волшебная книга!
Ночью, когда мама заснула, я ушёл из дому.
Долго блуждал по тёмному городу, пока не выбрался на пустырь. Я решил, что там меня не найдут, лёг на траву и незаметно для себя заснул. Я спал, пока не рассвело. А когда открыл глаза, то увидел, что тоненькие травинки держат огромное солнце.
…Потом я перелезал через какие-то рельсы, полз под вагонами, пока кто-то не схватил меня за плечо.
Огромный человек в плаще склонился надо мной:
– Ты куда?! – услышал я грозный голос.
– Пустите!
Я вырвался и побежал. Вслед мне засвистели, загудели паровозы. Я добежал до запасного пути, нырнул под вагон, лёг на шпалы, зажал уши руками, скрючился. Там я пролежал, как мне показалось, несколько часов. За мной никто не приходил, и я вылез из своего убежища.
Я увидел, что лежал под вагоном с тёсом. И тут мне пришла в голову прекрасная мысль: там наверху можно сделать домик, а когда вагон тронется, то поедет и домик. И домик сам привезёт меня на войну. Я вскарабкался наверх, держась за железные поручни, и там наверху увидел домик, вернее, нору среди досок. Из норы вылез мальчик и сказал:
– Уходи отсюда! Это мой дом.
Я заплакал.
– Эй, ты, не реви, – сказал мальчик. – Слышишь?
Я слышал и плакал, плакал и не мог остановиться.
– Ладно, полезай ко мне, – позвал мальчик.
Я полез к нему в домик, и слёзы лились у меня по щекам. Я плакал и радовался, потому что был уже не один.
Я был не один – среди свистков, среди колёс, – не один, нас стало двое. Мальчика звали Витей. Он дал мне кусок хлеба, ломоть чёрного хлеба, и половину солёного огурца.
– Ешь, – сказал он. – Не плачь. Чего ты? Я не прогоню тебя.
Я перестал плакать и стал есть. Мой новый товарищ был черноглаз и очень худ. Тонкие пальцы перепачканы смолой от досок. Он был постарше, чем я. И так же, как я, ушёл из дому следом за отцом. А матери у Вити не было.
– Я отцов сын, – сказал он, – и к отцу пробираюсь.
– А как же ты найдёшь?
– Найду.
Там, среди тёса, мы сидели в домике. У нас были стены из тёса, и крыша из тёса, и если бы пошёл дождь, то он не замочил бы нас.
Я съел хлеб и огурец и немножко согрелся. Мне захотелось рассказать Вите про свою волшебную книгу. Я сказал, что знаю одну тайну.
– Поклянись никому не рассказывать.
– Клянусь, – сказал Витя.
– Нет, не так. Скажи: клянусь небом и землею, солнцем и водою, всем, что светит, всем, что греет, всем, что ходит, и всем, что летает, – клянусь!
Витя повторил всю клятву, и я ещё попросил его для верности три раза плюнуть через левое плечо. И тогда я сказал торжественно:
– А теперь слушай. Давно-давно, может быть, тысячу лет назад, а может, ещё больше, один мальчик нашёл на свалке старую железную лампу. Может быть, даже не на свалке, а где-нибудь на чердаке или в подвале, теперь трудно сказать, потому что это было очень давно. Сверху лампа была заржавлена, а внизу что-то было жёлтое, будто лампа светилась. Мальчик поднял лампу и тихонько потёр её рукавом… И сейчас же земля в подвале задрожала, и появился огромный джинн. Ноги у него были как столбы, а в его карманах свободно могли поместиться сто пятьдесят лошадей и даже больше, а голова его уходила в небо. И он сказал с неба глухим голосом: «Я твой раб, можешь мне приказывать что захочешь, я всё сделаю». Конечно, мальчик сначала очень испугался, а потом приказал построить дворец. И джинн сразу ему построил дворец. Мальчик стал жить в этом дворце, а потом, когда мальчик заснул, у него кто-то украл лампу. Мальчик всё хотел найти ту железную лампу, но так и не нашёл. И вот если бы…
Я посмотрел на Витю, потому что он был теперь моим товарищем, самым близким, дорогим товарищем, которому я открываю мою заветную тайну.
– Вот если бы нам найти ту лампу! Нужно чуточку потереть её – и появится джинн. И мы скажем ему: «Не надо нам ни дворцов, ни золота, ни серебра, а лучше помоги разгромить фашистов». Он как выскочит из-под земли, да как начнёт их швырять да крошить, они только будут пищать от страха. А джинн будет хватать их самолёты, их пушки и – трах, трах! – об землю. А потом о нас узнают все в мире. И все будут говорить: «Смотрите, вот эти два мальчика помогли победить врагов». И нас наградят орденами: тебе дадут орден и мне дадут орден.
Витя на это усмехнулся:
– А мне-то за что орден? Ведь это ты придумал.
– Ну и что ж? Мы с тобой теперь как братья, потому что ты поклялся. И пускай нам дадут всё поровну. Согласен?
Витя почесал в затылке.
– Давай ещё поклянёмся быть навеки братьями, – предложил я.
– Ну, это можно.
И мы поклялись, что всегда, во веки веков, будем братьями.
Так мы стали с Витей во веки веков братьями. И начали жить вместе в домике среди тёса на железнодорожном вагоне.
В тот вечер, когда я открыл Вите тайну, и мы стали с ним братьями, в тот вечер, когда мы лежали на досках около своего домика, я показал на звёзды:
– Видишь эту самую яркую звезду? – шёпотом спросил я.
– Ну? – тихо отозвался Витя.
– А теперь, – сказал я, – сложи указательные пальцы крест-накрест. – И я показал, как это сделать. – Подними руки над головой и подведи под малиновую звезду, понятно? Теперь пальцы опусти вниз, и куда покажет правый палец, там и находится волшебная лампа.
Мы с Витей сделали кресты и увидели, что лампа находится совсем недалеко. Правда, Витя думал, что лампа находится в каменном складе, на стенке которого написано: «Не курить!», но я показал дальше, где торчали крыши двух домов и за ними сад. Витя снова посмотрел через крест на звезду, опустил крест вниз, и его правый палец тоже указал на крыши двух домов.
Утром следующего дня мы отправились на поиски лампы, а утро было дождливым, пасмурным. На глинистой дороге привокзальной улицы ноги разъезжались, ботинки мои промокли, и я замёрз. Ещё с ночи я не мог отогреться. Внутри у меня всё дрожало. Мы пробирались вдоль забора.
– Вот этот дом, – прошептал Витя.
И в эту же секунду мы услышали глухое злобное рычание. За забором загремела железная цепь, заскрипела проволока, и рычание перешло в глухой лай.
– В этом доме, – сказал я. – Видишь, где сарай.
– Ага, – проговорил Витя, стуча зубами от холода.
– Так оно и должно быть, – сказал я и, глядя на дрожащего Витьку, сам костенея от холода, объяснил: – Эта собака должна охранять вход в подземелье.
– Давай придём сюда завтра, – сказал Витя. – А сейчас пойдём на вокзал, погреемся.
– Пойдём, – согласился я.
В вокзал нас не хотели сначала пускать, но Витька сказал, что мы отстали от поезда, и дяденька нас пропустил. В зале ожидания было трудно пройти между скамейками, чемоданами и спящими людьми. Витя вдруг поднял голову и тоненько запел:
– Помню городок провинциа-а-альный…
– Ты чего? – испугался я и дёрнул его за рукав. – Замолчи.
– Дурак, хлеба надо просить, – и опять запел: – Тихий, захолустный и печа-альный…
У Вити было очень худое лицо и жалобный голос, и сразу какая-то тётка, до глаз закутанная платком, поднялась с чемодана, пошарила в кармане широкого плаща, что-то там отломила и подала нам кусочек чёрного хлеба. И ещё дали ломоть. И ещё. А молоденький солдат протянул кусок сала. Витька пел, а я брал эти куски, собирал их и видел только руки, только руки дающие, а на лица не глядел. Мне было стыдно за себя, а ещё больше за Витьку, за этот его тонкий голос. Потом я взглянул на него и тогда увидел его глаза. Его далекие и строгие глаза, когда он пел.
Вечером в домике из тёса Витя сказал:
– Мне эту песню мать пела, когда я был маленький. А мотивов всяких – ух сколько у меня! Я по радио все запоминаю.
И он тихонько запел, подражая разным инструментам, а потом все они соединились, и получился целый оркестр, и я не понял, как это у него вышло.
Теперь я, взрослый дяденька, часто слушаю то, что напевал мне в ту холодную осень мой замерзший, мой голодный друг Витя. Всё это имеет прекрасные названия: адажио, соната, скерцо… И меня удивляет по сей день, как он мог так много помнить. И это так же, как тогда, примиряет меня с единственной песней, которую он пел ради хлеба и которой научил меня.
С той поры мы часто пели, собирая хлеб, хоть маленькие кусочки, хоть корочки, у людей, что сидели на чемоданах, на мешках, на сумках в общей толчее, среди гула тысяч голосов, у пассажиров, ожидающих поездов, а поезда не приходили, потому что шли военные составы… Иногда они останавливались. И военные щедро давали нам хлеба и даже колбасы. Я разучил «Городок», и когда Витя запевал «Помню городок…», я изо всех сил старался громко кричать, чтоб было длиннее и жалостливее: «… провинци-аа-а-льный…».
Пробираться в сад за лампой утром или днём было опасно, и мы пришли туда вечером. Мы подкопали под забором руками и палками, но немного, потому что послышался злобный лай собаки. А в следующий вечер мы проделали большой лаз, кинули туда на всякий случай кусочек колбасы, и лай прекратился.
– Кто полезет первый? – спросил я.
– Чей верх, тот и первый.
Я кинул палку. Витя поймал, потом я обхватил её рядом, потом он поставил свой кулак рядом с моим, потом я поставил кулак, потом снова Витя. Я высвободил одну руку и накрыл палку ладонью: мне лезть.
– Дай-ка мне с собой колбасы, – попросил я.
Витя дал мне колбасы и хлеба, и я полез под забор. Раздалось рычание, и огромный лохматый пёс кинулся на меня. Я вывалился обратно.
– Ну, чего? – спросил Витя.
– Овчарка, наверно, – сказал я, тяжело дыша. – Чуть не вцепилась в меня…
В этот вечер мы больше не рисковали, ушли к себе в свой домик на вагоне. А в следующий вечер лил дождик, но мы всё равно пошли к забору. Земля намокла, ноги расползались на глинистой дороге, и я рад был, что не мне лезть.
– Может, сперва приручим собаку получше? – сказал я.
– Нет, – вздохнул Витя. – Тут один солдат так говорил: «Плюнул на руки, не хватайся за ухи». Давай хлеб.
Прежде чем стать на коленки перед лазом, он долго уговаривал собаку, которая рычала за забором.
– Пёсик, хороший… не трогай нас. Мы тебе ничего плохого не сделаем. Бери хлеб, а колбасы принесём в другой раз…
Собака рычала. Когда она стала рычать не так грозно, он полез в дыру, держа перед собой хлеб.
И вдруг я услышал:
– Давай сюда, не бойся!
Я полез в дыру. И с удивлением увидел, что Витя спокойно гладит морду и шею небольшой собаки, привязанной на цепь.
– А это, наверно, другая, – сказал я. – Та была лохматая, прямо чудовище, честное слово!
Витя засмеялся.
– Нет, правда, – обиделся я. – Так бывает в заколдованных местах…
Я дал собаке ещё хлеба, и мы пошли искать вход в подземелье. Идти нам было недалеко. Рядом с домом мы увидели дверь погреба, и я понял, что это и есть вход в подземелье. Три каменных ступеньки. Мы осторожно спустились… Я толкнул дверь. Она скрипнула, подалась… и вдруг раздался страшный грохот. Витя закричал и бросился назад, я – за ним. Завыла собака, заскулила, земля дрожала под нашими ногами. И пока мы выбирались на улицу, ещё слышались взрывы, небо светилось. Мы бежали, оглушенные, испуганные, к своему вагону.
А когда прибежали, то увидели, что на путях стоит военный состав, а нашего вагона нет. Мы побежали к вокзалу. Рядом с вокзалом горел дом. Ночь над ним то раскалялась докрасна, то тускнела, и видны были на красном чёрные подвижные фигурки людей… И вдруг – белые халаты санитаров с носилками. И ещё носилки, и на них кто-то лежал… Я отвернулся.
– Гады… – сказал Витька каким-то другим, взрослым голосом. – Гады фашистские!
Мы не решались подойти ближе. Но теперь, когда глаза наши привыкли к темноте и свету, мы увидели, что и часть вокзального здания рухнула и что возле развалин тоже много красноармейцев, и… и опять санитары с носилками.
Витька схватил меня за руку.
– Я больше не буду искать лампу. Может, и лампы никакой нет. А фашисты есть. Я поеду на фронт. Ты как?
– И я!
Мы побежали к военному поезду. Кто-то крикнул, что в конце состава сажают призывников и гражданских. И мы со всеми побежали к концу состава. Там уже была такая страшная толкучка, что трудно было понять, кто всё-таки садится в вагон. Витька закричал, что у него отец там, и ринулся вперёд, я за ним. Какой-то военный стоял на площадке, расставив руки, и кричал, что никого больше сажать не будет. Но нас с Витей пропустил.
Поезд тронулся. Мы думали, что едем на фронт. Хоть не нашли лампу, зато едем на фронт. Но на первой же станции нас с Витей высадили и отправили в детскую колонию.
Так мы оказались в маленьком городке Ташино…
(Отрывки из повести)
Продолжение. Начало в номере 67
Детская колония… Динь-бом! – звонила церковь в маленьком городке Ташино. Да. С маленькой колокольней. Детская колония – снега, сугробы. Конечно, была и осень. И чёрная дорога через лес. Но я почему-то помню зиму. Первую военную зиму. В нашем городке Ташино всё было как в песне. В той песне, что мы с Витей пели на вокзале:
Помню городок провинциальный,
Тихий, захолустный и печальный,
Церковь и базар,
Городской бульвар…
Да, помню этот базар по воскресеньям. И городской бульвар – маленький такой, снегом засыпанный. Лежал всюду снег, снег. Суровая тогда была зима. Моя мама вскоре, как я убежал, ушла на фронт. И от неё не было вестей.
Мы жили не в самом городке, а рядом – может, километра полтора или два – в лесу. Среди леса стояли бревенчатые дома леспромхоза. Там и разместилась наша детская колония. Это были два дома. В одном доме жили мальчики, в другом – девочки. На крышах домов снег, под окнами сугробы, и лес у самых стен, и тропинка. Ночью её засыпает снегом, а утром мы её протаптываем. Идем в городок наш – Ташино. Там у нас столовая и школа.
Утром ещё темно. А возвращаемся вечером – опять темно. Звёзды светят. И в первые зимние дни я боялся: пойдём назад из Ташина, а тропинку потеряем, заблудимся в лесу, не вернёмся домой.
Отцы наши, а у кого и матери были далеко: в армии, на фронте. А мы шагали по лесу один за другим, один за другим. И уж не помню, кто это придумал. Кто-то придумал. Наверно, тот, кто больше всех смотрел на небо и видел, как падают звёзды. Когда мы возвращались из Ташина, шли по лесу, у нас была такая игра – собирать звёзды. Идём, идём, вдруг кто-нибудь крикнет «Чур, моя звезда!», и мы все смотрели на небо, кричали: «Чур, моя! Чур, моя!» Мы собирали звёзды в большую корзину. Они обжигали нам пальцы. Мы дули на руки, говорили: «Какие горячие! Фу! Фу!» Звёзды шевелились, потому что были ещё живые. Дома мы наклеивали их на бумагу. Красили их в красный цвет, чтоб они были ещё ярче. Ярче звёзд на небе. И писали на бумаге слова: «Дорогой папочка! Мы живём хорошо!..» Это были наши письма на фронт. В начале письма – красная звёздочка. А ещё мы писали, как живём, что на обед нам дали кашу. И каши очень много, целую тарелку. А ещё мы рисовали картинки. Чаще всего танки, самолёты. А однажды я нарисовал белочку. Она сидела на ветке. Мы её, правда, увидели ещё утром, когда шли в Ташино, только я её нарисовал красным карандашом и ветку тоже красным. Хотя та белка, которую мы видели, была уже по-зимнему серой.
Зимними вечерами мы любили сидеть у печки.
В печке горел огонь. Дверца у печки открыта, в комнате от этого всё освещено: и ребята, что сидели прямо на полу, и часть стенки, и кровати. Дрова у нас были хорошие, берёзовые – дружно горели. Кора на поленьях скручивалась от жара. А мы, бывало, сидим и смотрим, и тёплое дыхание печки шевелит наши волосы. Но самое удивительное наступает, когда прогорят дрова, и остаются угли. Тогда надо немножко дунуть в печку – и родится голубенький человечек. Он сначала очень смешной, беспомощный. Он машет голубенькими ручками, прыгает с уголька на уголёк. И он греет ручки об угольки, а потом убегает в тёмный, тёмный лес. Да, там далеко есть и лес. И в нём живут голубенькие человечки.
Однажды кто-то из ребят принёс патроны и бросил в печку. Набрал их, наверно, на полигоне, недалеко от Ташина. Сначала ничего, но потом патроны стали взрываться, и стало страшно, как будто к нам приблизилась война.
А вообще про войну мы, ребята, говорили редко. Вот раньше, давно, ещё до войны, тогда часто говорили. А сейчас нет. Мы, конечно, читали письма с фронта, показывали их друг другу, но всё же о войне старались не говорить.
Первый из нас получил письмо о гибели отца Валя Шевчук. Валя был молчаливый белоголовый паренёк. Он всё время читал или рисовал. А когда поднимал глаза, всех удивляло, какие они круглые и синие.
Раньше, когда Валя только что приехал в колонию, наши ташинские задиры дразнили его. ««Девочка Валя!», «Валя-Валентина!» Но он оказался парнем настоящим: никогда и ни на что не жаловался; по своей охоте ходил пилить брёвна для печки; когда погас свет, починил проводку.
Однажды Валя Шевчук показал нам свой альбом. Вернее, не весь альбом, а те листочки, где были нарисованы ташинцы. Ох и здорово получилось у него! Особенно Витька – ну прямо как живой! Только я, по-моему, не очень похоже вышел: нос коротенький, волосы взъерошенные, валенки драные. Нет, я всё же не такой. Но я не обиделся на Валю. Ничуточки! А как он пел! Они с Витей всегда запевали в два голоса, а уж потом остальные подхватывали. Я хорошо помню одну их песню:
На опушке леса
Старый дуб стоит…
– начинал Валя тихо-тихо, как будто рассказывал. Мы все замирали… И тут вступал Витя – голосом ровным, похожим на звук скрипки или на крик лесной птицы, пролетающей мимо:
А под этим дубом
Партизан лежит.
И мы видели, мы ясно видели, что произошло там, за лесом, и ещё за полями…
– Партизан лежит, – тихо вторил Валя.
А Витька уже дальше, дальше вёл нас вглубь горестных и непоправимых событий:
Он лежит не дышит,
И как будто спит,
Кудри золотые
Ветром шевелит.
Валя тихонько вторил:
– Ветром шевелит.
И точно на нас дул этот ветер, что проносится над полями, где сражаются наши отцы. Так мы чувствовали, так понимали эту песню. А еще я гордился моим другом Витей.
С Витей мы были неразлучные друзья. И койки наши стояли рядом. Витя давно не получал никаких писем и ничего не знал об отце. Он вырос и ещё больше похудел. Он редко смеялся и разговаривал негромко. Но ребята его слушались. И не только потому, что он был сильнее многих. У него характер был твёрдый, я так думаю. И потом, все любили, как он поёт и как изображает оркестр.
Но Витька любил и почудить. Помню, отрывал у своего пальто пуговицы и бросал их в печку – посмотреть, загорятся ли. Многое из той жизни в Ташине забылось, а вот как Витька бросал пуговицы в огонь, хорошо помню.
Когда мы приходили с улицы, то снимали валенки и ставили рядом с печкой. Сушили. Но не очень близко, чтоб не попал уголёк. И однажды, когда дрова уже прогорели, я показал Вите:
– Смотри! Вон там, видишь, чёрное болото. А на краю болота стоит маленький домик. В домике светится зелёный огонек. В домике всё зелёное: зелёный стол, зелёная кровать, зелёная лампа…
– Как до войны, – вздохнул Витя.
– А знаешь, кто там живёт? – шёпотом спросил я.
– Нет, – тоже шёпотом ответил Витя.
– Там живёт Зелёный Кузнечик. И он пока спит.
– А что он будет делать, когда проснётся? – спросил Витя.
Витя спросил: «А что будет, когда проснётся Зелёный Кузнечик?» Но тут кто-то из ребят закричал, уж не помню кто:
– Витька, тебе письмо!
Витя вскочил с полена – он сидел около печки на полене, – и мы тоже все повскакали, закружились вокруг Вити:
– Смотри, «Полевая почта».
– От отца! От отца! – закричали с разных сторон.
И уж не помню, Витя ли читал или кто другой, только письмо это помню хорошо.
«Дорогой Витя! Я воюю очень далеко, там, где всегда холодно, где на горах лежит снег. Я воюю на море. Море это очень холодное. Я воюю на подводной лодке. Мы топим корабли фашистов.
Утром, когда мы возвращаемся к себе на базу, домой, мы стреляем в воздух. Один залп – это один потопленный транспорт. Два – это два потопленных транспорта. С нами вместе воюет мальчик, его зовут Шурик. Он ещё не матрос, а юнга – сын флота. Мы его все очень любим. Все наши подводники шлют тебе привет. И просят, чтобы ты уповал на победу. Тебе шлёт привет юнга Шурик».
Витя наклеил красную звезду на бумагу. И мы все вместе написали Витиному папе ответ:
«Дорогой папа и юнга Шурик! Мы живём хорошо. И мы уповаем, раз вы нам велели, хотя мы не знаем, что это значит. Мы все шлём привет юнге Шурику, отважному моряку и сыну флота. Пусть он нам пришлёт фотографию. Твой навеки сын Витя. И его товарищи».
Письма… Письма… Я помню эти письма-треугольники с адресами «Полевая почта», они, как птицы с обожжёнными войной крыльями, летели к нам, ребятам, у которых не было рядом отцов и матерей.
А мы в Ташине, в детской колонии, не забывали, что идёт война, ни на минуту не забывали. И когда разговаривали, и когда смеялись, и когда рассказывали сказки (мы тогда много рассказывали сказок. Сядем около печки, рассказываем). Теперь я знаю, что значит слово «уповать», это слово очень старое, можно сказать старинное, и значит оно – надеяться, не терять надежду. «Уповать на победу» – верить в победу. Ах, как нам хотелось скорее увидеть эту победу, чтоб скорее вернулись наши матери и отцы, чтоб не погибли они…
…Была поздняя ночь, а мы с Витей не могли заснуть. На койке у окна плакал Валя Шевчук. Он закрывал голову подушкой, но всё равно мы слышали, как он плакал. И не спали. И не решались подойти к нему. Я сказал Вите:
– Давай подбросим в печку полешек.
Огонь разгорелся снова.
Жёлто-красное пламя. Пламя! Где-то там, за лесом, и ещё за лесом, и за речкой, за полями, оно было страшное, оно было – война. Охваченные пламенем, кружились деревья, тянулись ветками к небу. А с неба падали чёрные бомбы, и дрожала земля, горела земля.
– Вроде заснул… – кивнул Витя на Валину кровать. И вдруг зашептал: – Проклятые фашисты! Проклятые фашисты!..
– Эх, пацанам трудно на фронт попасть!
И вот тогда, в тот поздний вечер, мы размечтались с Витей об удивительном человеке:
– …Он захочет и станет большой-большой – до неба.
– А захочет – станет маленький, меньше муравья, хоть куда пролезет! Малюсенький такой – не углядишь.
– И чтоб смелый, никого не боялся…
– Ну, это ясно!
– И сильный, как…
– Ага… как схватит рукой дом – поднимет, как дунет – все враги разлетятся. А смеяться начнёт, так земля задрожит. Он смеяться любит…
– И чтоб добрый был…
– И чтоб белочек любил и этих… кошек или там… жуков малюсеньких.
– И чтоб никогда не умирал…
– Да. Никогда не умирал.
Мы этого очень хотели с Витей, и я спросил:
– А как ты, Витьк, думаешь: будут такие люди, а?
– Будут, конечно, только не скоро – лет через сто, а может, через тысячу…
– А вдруг мы его встретим пораньше, а?
Мы засмеялись, и Витя сказал:
– Ладно, закрывай печку, пошли спать.
У самой речки в кустах на тоненькой паутинке висел паучок. Он глядел далеко-далеко вперёд. А издали всё кажется маленьким. Большое дерево – маленьким деревцем. Вот таким. Большая гора – маленькой горкой. Вот такой.
Вдруг увидел паучок, как на маленькую горку взобрался маленький-маленький медведь. Вот такой.
Постоял медведь на горке, повертел своей маленькой головкой и пошёл мимо деревца.
«Куда это он собрался?» – подумал паучок, а сам раскачивается на своей паутинке: кач-кач, кач-кач… Качается паучок и дальше думает: «Вот-вот взойдёт солнце. А какое оно на вкус, солнце, – горькое или кислое? А может быть, сладкое? Хорошо бы поймать солнце».
Так подумал паучок и сейчас же принялся плести паутину: нитка к нитке, нитка к нитке.
Вдруг – плюх… плюх… плюх… Что такое?
А это пришёл медведь. И был он большой-большой. Вот такой.
Медведь залез в воду. Поплавал. А потом вылез из воды. И стал перекатываться с боку на бок по песку.
– Осторожнее! – пропищал паучок.
Медведь открыл глаза. Увидел маленького паучка,
– Ты зачем, малыш, сюда залез? – прорычал» медведь.
– Я хочу поймать солнце.
– Что? – удивился медведь.
– Солнце, – повторил паучок. – Видишь, какую прочную паутину я плету? А ты зачем, медведь, катаешься по песку?
– Я хочу сделаться жёлтым, – сказал медведь.
– Зачем жёлтым?
– Чтобы пчёлы меня не узнали, малыш. Пусть думают, что я не медведь, а жёлтая гора. Ведь ты знаешь, что бывают жёлтые горы.
– Знаю, знаю, – сказал паучок и тихонечко засмеялся: нос-то у медведя был не жёлтый, а чёрный. И он ещё фыркал этим чёрным носом. А горы так не делают.
«Глупый медведь. Большой, да глупый!» – думал паучок.
А медведь поднялся и пошёл. «Глупый паучок, – думал он, – маленький ещё, глупый. Разве солнце удержать такими паутинками?» И медведь громко засмеялся.
Он смеялся, пока не залез на ту гору, откуда пришёл, и не стал опять маленьким-маленьким – вот таким.