Когда мама была маленькой, у неё дома не было животных.

Бабушка Аня, мамина мама, считала, что животным не место в городской квартире. Они только скачут по столам и разносят заразу.

Ещё бабушка говорила, что кошки и собаки постоянно болеют стригущим лишаём. Это такая страшная заразная болезнь, когда на голове у тебя появляется лысое пятно. С каждым днём оно становится всё больше и больше, а потом ты совсем остаёшься без волос. А потом бабушка вычитала в одной толковой научной книжечке, что кошки и собаки – разносчики глистов. Личинки водятся у них прямо в шерсти. Поэтому, погладив собаку, нужно срочно бежать мыть руки горячей водой с мылом.

Иными словами, бабушкины взгляды на животных были очень твёрдыми, и рядом с ней кошки и собаки жить никак не могли. Это вовсе не означает, утверждала бабушка, что она не любит животных. Она их очень даже любит – только на расстоянии. В доказательство бабушка водила маму в зоопарк и в Уголок дедушки Дурова. Кроме зоопарка и Уголка Дурова, животные могли жить в деревне, где у них есть будка во дворе или коврик на крылечке и определенные «функции» – лаять на воров и ловить мышей. К тому же, у неё был еще один весомый аргумент: для животных жить в городе – сплошная мука. Ни одно нормальное живое существо не может чувствовать себя уютно в каменном мешке.

Но ни страх остаться лысой, ни – тем более – какие-то личинки глистов не могли заставить маленькую маму отказаться от желания иметь щенка или котёнка прямо сейчас, и она постоянно предпринимала попытки завести живое существо в каменном мешке.

Все они заканчивались одинаково. У бабушки, обнаружившей в своём доме какое-нибудь четвероногое, вытягивалось лицо и делались страшные глаза. «Я или он!» – говорила бабушка, разворачивалась и уходила в кухню, громко закрыв за собой дверь. Мама всегда сразу понимала: на самом деле выбора нет. Действительно, через пять минут бабушка возвращалась и добавляла: «Даю тебе сутки. Чтобы завтра к вечеру его здесь не было!»

Только Мухтару удалось прожить у мамы дольше других – почти сорок часов.

Недалеко от маминой школы была пожарная часть. Там жили пожарные. Хотя мама ни с кем из них лично не была знакома, пожарные маме нравились: ведь они то и дело спасали людей из огня. После уроков мама специально шла домой длинной дорогой – чтобы пройти мимо пожарной части. Особенно интересно было, если ты, ни о чём не подозревая, идёшь мимо, а огромные чёрные ворота вдруг начинают открываться – медленно-медленно, всегда не до конца. Щель от ворот оказывается не очень большой, но глубокой – будто провал в другой, таинственный мир. И там, в глубине двора, стоит красная пожарная машина. С лестницами.

Но в этот раз мама не смотрела на ворота и не мечтала увидеть в щёлку пожарную машину. Она дошла до проходной и остановилась, как будто её приклеили. На ступеньках будки сидел очень большой дяденька в какой-то специальной одежде. Руки у него тоже были очень большие. Это были просто огромные руки. И этими огромными руками он гладил малюсенького щенка, который посапывал рядом с ним на крылечке. Дяденька посмотрел на маму, посмотрел на щенка и спросил:

– Нравится? Ну, так и забирай! А то его мамка на работе. Ей некогда с ним нянькаться.

Маленькая мама не успела задуматься, на какой именно работе находится сейчас собака, родившая этого замечательного щенка. Но было ясно: щенок почему-то остался сиротой и очень нуждается в ком-нибудь, кто заменил бы ему отсутствующую родительницу. Внутри мамы забили барабаны и завыли сирены. Барабаны били от счастья. Сирены объявляли тревогу. От всего этого у мамы дрожали руки, которые она протянула, чтобы взять щенка.

– Ты его пару дней из соски покорми. А потом он сам есть научится. Ну, пока! Меня дядя Вася зовут. Я тут сторож.

Мама прижала щенка к груди. Он был мягкий, тёплый и тяжёленький. Щенок немного повозился у мамы на руках, а потом пригрелся и засопел. На очень лёгких ногах мама шла домой, а внутри у неё пел новый, неизвестный голос: «Ты мой маленький, ты мой миленький, ты мой тёпленький, мой мохнатенький!»

Дома мама положила щенка на кровать, и под ним тут же появилась мокрое пятно. «Ай-я-яй! – посетовала мама взрослым голосом. – Что нам скажут?» Что скажут – и не только по поводу мокрого одеяла, – лучше было не задумываться. По крайней мере, пока. На ближайшие часы у мамы и так было полно дел. Во-первых, нужно было купить молока. Во-вторых, раздобыть соску. В-третьих, для первого и второго нужны были деньги, которых у мамы не было. Мама схватила пустые молочные бутылки и помчалась в магазин.

Две пустые бутылки можно было обменять в магазине на одну полную бутылку молока или кефира, поэтому проблема с кормлением щенка частично решалась. Но соски у мамы не было. И специальной бутылочки, на которую можно было бы натянуть эту соску, тоже не было.

Однако счастье иметь мохнатого ребёнка было так велико, что затягивало в свою воронку всех окружающих.

– Тётенька, – сказала мама продавщице, выдававшей молоко. – Мне нужно щенка покормить. Он ещё маленький и сам есть не умеет. У вас нет бутылочки какой-нибудь подходящей?

– Щенка? – Лицо продавщицы вмиг подобрело. – Постой-ка… Вот есть тут одна. В ней, кажется, глюкоза была. Один доктор со «Скорой помощи» оставил. Только помой хорошенько.

Через минуту мама уже держала в руках бутылочку с узким горлышком и чёрточками на боку.

– Соска-то есть? На бутылочку надеть?

Мама замотала головой:

– Нету.

– Ещё пустая бутылка есть?

– Тоже нету.

– На вот, – продавщица протянула маме пять копеек. – Соску в аптеке купишь. А деньги потом отдашь. Да, будешь молоко в бутылку наливать, подогрей сначала. Не сильно. Чуть-чуть. Чтобы пальцу тепло было.

Мама зажала в ладони заветный пятачок и бросилась в аптеку.

Раздобыв молоко, соску и бутылку, мама бегом помчалась домой.

Щенка на кровати не оказалось. Зато рядом с кроватью блестела свежая лужица. Маму кинула в лужицу старую газету и полезла под кровать. Щенок сидел в самом дальнем тёмном углу и дрожал всем телом.

Мама попыталась вытащить его из-под кровати. Чтобы залезть поглубже, ей тоже пришлось встать на четвереньки. «С кем поведешься, от того наберешься», – мама совершенно некстати вспомнила бабушкину приговорку. Её руки теперь были, как ноги. И это было очень неудобно.

Наконец мама с трудом дотянулась до щенка, ухватила его одной рукой за передние лапы и стала пятиться назад. «Если кто-нибудь на меня сейчас посмотрит, он увидит мои трусы», – думала маленькая мама, выползая из-под кровати. На секунду ей даже показалось, будто она слышит противный хохоток Тольки Мозглякова: «Гы-гы-гы! У Маринки трусы видны!» Но она не могла одёрнуть платье, потому что двумя руками держала пыльного щенка, увешанного паутиной и какими-то стружками.

Наконец щенок был помещён в старую картонную коробку и, по всем внешним и внутренним признакам, готов к кормлению.

Следуя полученным инструкциям, мама согрела молоко, налила его в бутылочку и натянула на бутылку соску. Затем разыскала толстую штопальную иглу, проделала в соске дырку и поднесла её к щенячьей мордочке. Щенок скулил, но не понимал, что хочет от него мама. И очень скоро она почувствовала себя так же, как Джой Адамсон, которая работала в Африке, в заповеднике, и однажды нашла львят погибшей львицы. Она хотела спасти львят, но никак не могла найти способ их накормить: львята не умели сосать соску. Об этом мама читала в книжке «Рожденная свободной».

Потом мама почувствовала себя, как Лидия Чаплина. Лидия Чаплина работала в зоопарке, и ей пришлось бороться за жизнь новорожденного рысёнка, которого отказалась кормить его мама-рысь. Рысь сама родилась в зоопарке и не понимала, как ухаживать за собственными малышами. Об этом маленькая мама тоже читала в книжке.

После пяти минут бесполезных попыток она уже ощущала себя такой же несчастной, как Джой Адамсон и Лидия Чаплина вместе взятые. В конце концов, мама решилась сделать щенку немного больно, разжала ему челюсти и в образовавшуюся сбоку щель запихнула соску. Щенок смешно и неловко зажевал, стало слышно, как он сглатывает. Когда молока в бутылочке стало на треть меньше, щенок уже спал, завалившись на бочок. Живот у него сделался тугим и круглым, как игрушечный барабанчик. А мама снова была счастлива.

Перед возвращением бабушки с работы мама ещё раз покормила щенка, поменяла ему успевшую подмокнуть подстилку и спрятала коробку под шкаф в тёмной комнате. Мама думала, что бабушка завтра работает в первую смену. Рано утром она уйдёт на работу и, может быть, не заметит щенка. Что будет дальше, мама решила пока не загадывать.

Бабушка вернулась домой, они очень мирно поужинали и немного поболтали о том – о сём. Мама во всём соглашалась с бабушкой, без напоминания помыла посуду и раньше обычного пошла спать. Она даже решила не читать перед сном, чтобы быстрее погасить свет в комнате. Бабушка тоже скоро легла, потому что вставать ей нужно было в шесть часов. Мама вздохнула поглубже, посмотрела на жёлтый фонарь за окном и закрыла глаза.

В три часа ночи глаза пришлось срочно открыть. Жёлтый фонарь всё так же качался за окном, щенок тоненько и жалобно скулил в своей картонной коробке под шкафом, а бабушка громко и испуганно причитала:

– Боже мой! Что это такое?

Мама пробовала её успокоить: мол, не волнуйся. Это мыши пищат. За стеной у соседей. Мама совсем забыла, что мыши не имели никакого права водиться в городской квартире. Мамина ложь была столь неправдоподобна, что тут же навела бабушку на истинный след преступления. Щенок был обнаружен, и ему, как и всем его предшественникам, отвели стандартный срок пребывания в доме.

Утром бабушка ушла на работу. Мама покормила щенка, отправилась в школу, получила там две тройки за невнимательность и бегом вернулась домой. Она опять кормила щенка, носила его на руках и слушала голос, который пел внутри: «Ты мой маленький, мой мохнатенький!» Но ближе к вечеру голос становился всё глуше, глуше, и с приходом бабушки совсем затих. Мама завернула щенка в старую детскую пелёнку и пошла к пожарной части.

– Ты чего? – спросил дядя Вася.

– Мне не разрешают щенка дома держать, – сказала мама ужасные слова. – Можно, я его здесь оставлю и буду приходить кормить?

– Не разрешают, значит? Ладно, приходи, – согласился дядя Вася.

Теперь мама каждый день ходила в пожарную часть, в проходную к дяде Васе. Щенок уже ел сам, из миски, и бродил по двору в поисках новых впечатлений. Дядя Вася согласился назвать щенка Мухтаром. Так звали одну знаменитую милицейскую овчарку («самца»), которая совершила подвиг – спасла людей от бандитов. В пионерском лагере мама смотрела фильм «Ко мне, Мухтар!» Ей очень понравились и фильм, и собака. После этого она решила, что овчарка – её любимая порода, а Мухтар – любимое собачье имя (для «самцов»).

Не было никаких оснований заподозрить щенка в том, что кто-то из его дедушек или бабушек имел в родственниках овчарку. Он был лохматый, грязно-белый, с коричневыми пятнами на спине и огромными, лопоухими ушами. Но когда мама звала: «Ко мне, Мухтар!», он тут же срывался с места и нёсся к ней на предельно возможной щенячьей скорости, путаясь в ушах и в лапах.

– Ишь ты, – удивлялся дядя Вася. – Как слушает-то! Преданный! Помнит, что ты его из соски кормила.

Через некоторое время мама обнаружила у щенка за ушами какие-то жёлтые корочки.

– Это что – лишай? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Лишай? Да нет, не должно бы, – не очень уверенно ответил дядя Вася. – Болел я лишаём-то. Не очень похоже. Надо его помыть, вот что. А то он тут бегает, где придется. Корочки размокнут и отпадут. А лишай… Да нет, не должно.

Тазик мама принесла из дома, а мыло ей выдал дядя Вася. Сейчас в магазинах продаются специальные шампуни и спреи для собак и кошек. Раньше ничего такого не было. Было только мыло под названием «ДДТ». Одна из букв «Д» означала «дезинфекция». Пахло оно отвратительно. Но с его помощью выводили всё, что угодно, даже вшей.

Мама нагрела кипятильником воды, налила в тазик и посадила туда Мухтара. Мухтар не возражал. Тёплая вода ему нравилась, и купанию он радовался. Но мама не могла радоваться вместе с ним. Она мыла щенка, а сама всё время думала про лишай. Дядя Вася не смог развеять маминых опасений: корочки могли оказаться чем угодно.

– Возможно, я скоро облысею, – тихонько шептала мама щенку, взбивая пену в собачьей шерсти. – Но я же не могу тебя вот так бросить? Быть может, ты вылечишься. Мы должны попробовать.

Мама успокаивала ничего не подозревающего Мухтара, но чувствовала, что между ней и щенком вырастает какая-то преграда, и тяжёлый, липкий страх мешает ей любить щенка по-прежнему.

Она вылила на Мухтара кувшин воды, смывая мыло, вытерла его сухой тряпкой, выплеснула заразную воду из тазика и пошла домой. Дома мама долго разглядывала себя в зеркало, пытаясь представить, каково ей будет жить без косичек. Бабушка вернулась с работы. Мама смотрела на неё и думала: она пока ещё ничего не знает. А ей, может быть, очень скоро придётся воспитывать лысую дочку.

Неделю мама не приходила к проходной. За это время щенок заметно подрос.

Жёлтые корки за ушами после купания исчезли. Скорее всего, это были просто подсохшие царапины: щенок чесался от блох, которые обжились в щенячьей шерсти с первых дней его появления на свет.

Мухтар носился по двору и приветствовал смешным тявканьем всё, что движется. За время маминого отсутствия щенка обнаружили другие дети. Мама пришла, увидела, что с Мухтаром играют чужие, и почувствовала, будто её ужалили изнутри – прямо туда, где, свернувшись в клубок, спят разные человеческие чувства. «Но ведь это не их щенок! – с гневной обидой подумала мама и требовательно крикнула: – Мухтар, ко мне!»

Мухтар, услышав мамин голос, на секунду замешкался, потом вывернулся из общей кучи детей и помчался ей навстречу, хлопая ушами. Мама погладила его по голове, всем своим видом показывая, кто здесь главный, подошла к будке и села на крылечко. Щенок повертелся возле неё, но, не дождавшись приглашения поиграть, снова помчался за кем-то из бегущих. Мама ещё немного посидела и пошла домой.

Теперь, возвращаясь из школы, она всё время заставала рядом с проходной весело резвящуюся компанию. Дети бросали щенку палки, боролись с ним за мяч, просто бегали наперегонки и угощали, кто чем мог.

Мама не подходила близко. «Мухтар, ко мне!» – кричала она издалека. И Мухтар тут же вырывался из чьих-нибудь объятий и мчался к маме.

«Привет, мохнатенький, – говорила мама противным взрослым голосом, поглаживая щенка. – У тебя всё в порядке? Ну, беги, играй!» И щенок мчался обратно. А мама, убедившись в своей власти, брела домой. Посидеть у проходной она приходила всё реже и реже.

В начале лета щенок исчез. А вместе с ним – и веселая компания.

– Мальчик тут один ходил. Мишей звать, – сообщил дядя Вася. – Попросил разрешения щенка в деревню взять. У него там бабушка живёт. Я разрешил. А то начальник ругается. Говорит, серьёзный объект, а тут детский сад устроили. Так что – уехал Мухтар. Будет теперь бабке дом сторожить.

Мама пришла домой, села на диван и заплакала. Она не двигалась, не морщилась, не шмыгала носом, а просто смотрела в одну точку на стене, и слёзы вытекали из глаз сами собой, не встречая никаких препятствий. Потом в дверь позвонили. Пришел Борька Шалимов, чтобы позвать маму гулять.

– Ты чего? – спросил он, увидев, как блестят у мамы щёки.

– Мухтара в деревню увезли. Дом сторожить, – сказала мама.

– В деревне здорово! – сказал Борька. Но потом ещё раз посмотрел на маму и добавил: – Хотя жаль немного…

(Из книги «Мохнатый ребенок». Печатается с сокращениями. Другие рассказы про кота Марсика читайте в №№ 83, 68, 95)

Пока в доме жил Крыса, никто не вспоминал про собаку. Но Крысы не стало. И пустующее собачье место кто-то должен был занять.

Незадолго до Нового года мама принесла домой сухой аквариум с ящерицами. В школе во время каникул их совершенно некому будет кормить, объяснила она папе. Пару дней ящерицы могли обходиться без пищи, но речь шла о двух неделях!

А мальчикам будет очень интересно понаблюдать за поведением этих животных. Тем более что ящериц надо кормить с пинцета. Живым кормом.

– Живым кормом? – папа почувствовал неладное.

– Да ты не волнуйся. Живой корм вот тут. В консервной банке. Технология отработана, – быстро-быстро заговорила мама.

Но папа не клюнул на слово «технология». Его подозрительность возросла ещё больше:

– А что там, в банке?

– Там в банке, – замялась мама, – всего лишь тараканы. Кормовые.

– Какие кормовые тараканы?

– Ну, такие редкие бразильские тараканы, которых едят вот эти самые ящерицы. А сами тараканы едят всякие отходы: картофельные очистки и гнилую капусту. Берешь такого таракана пинцетом и подносишь ящерице к носу. Надо некоторое время махать тараканом у неё перед носом, чтобы ящерица его заметила и схватила. Проблем с размножением у тараканов нет. Они всё время размножаются, без всякого усилия со стороны. Так что и проблем с кормлением ящериц не будет. А края банки смазаны вазелином. Ни один таракан не выберется. Хочешь посмотреть? – и мама доверительно протянула папе банку.

– Не хочу, – с тихой угрозой произнес папа. – Учти: если я увижу дома хоть одного кормового таракана…

– Ну, что ты такой подозрительный? – мама усмотрела в папиных словах признаки уступчивости. – Почему ты всегда предполагаешь худшее? Ящерицы – очень интересные животные. От них веет древностью. Посмотреть – просто уменьшенная копия динозавров. Знаешь, осенью мы со школьниками ходили на экскурсию в лес с биологом Митей. (Помнишь, один знакомый из музея?) Он привёл нас к зарослям папоротника и предложил лечь на спину – чтобы лицо было ниже листьев. Вот так, говорит, выглядели первобытные леса в эпоху динозавров. Когда поедем в лес, можем вместе попробовать. Незабываемое впечатление!

– Я не буду лежать мордой в папоротниках из-за какого-то биолога Мити! – папин голос стал набирать силу. – Речь вообще не о папоротниках. И не о ящерицах. Хотя эти животные совершенно не могут вызвать у нормального человека хоть каплю тёплых чувств! Речь о тараканах.

– Но мы же не можем обречь ящериц на голодную смерть, – мама решила, что против этого аргумента не сможет устоять даже папа. – А кроме тараканов подходящего живого корма для них не подобрали. Больше они ничего не едят.

Тут папа громко плюхнулся в кресло и закрылся от мамы книжкой с видом человека, которому все вокруг желают смерти. А мама отправилась устанавливать аквариум с ящерицами в мальчишеской комнате.

Она положила на подоконник широкую деревянную доску, проверила, чтобы аквариум не качался. А рядом с батареей пристроила крупную консервную банку из под селёдки, полную кормовых, бесперебойно размножающихся тараканов.

Гришке ящерицы понравились. Костику они понравились не так сильно. Но он понимал: кто-то должен занять место собаки. Ящерицы вылезали из своего укрытия только под вечер и застывали в неподвижной позе. Только горло у них шевелилось. Мама объясняла, как кормить ящериц.

– Каждая ящерица должна съедать по два-три таракана в день, не меньше, – объяснила она. – Но им нужно время, чтобы собраться для охоты. Поэтому процесс кормления может несколько растянуться. Тот, кто кормит, не должен торопиться.

Костик решил, что Гришке больше подходит роль опекуна ящериц. Поэтому он слушал мамины инструкции с праздным интересом. А Гришка воспринял возложенные на него функции с энтузиазмом и заверил маму, что все будет «o’key». Ящерицы ни за что не помрут за каникулы с голоду!

Маму радовали перспективы пребывания ящериц в доме. Наконец-то Гришке будет о ком заботиться. Биология биологией, но уход за живыми существами наука заменить не может. Конечно, мальчику придётся собственными руками скармливать одних животных другим, да ещё и живьём. Но надо смотреть фактам в лицо: всё в жизни устроено по принципу пищевых цепочек.

Через неделю папа сказал маме:

– Ты знаешь, что со мной сегодня случилось? Ночью я пошёл в туалет.

– Ну, это бывает, – насторожившаяся было мама перевела дух.

– Нет, это не всё. Пока я там сидел, под ванной раздался страшный скрип.

– Неужели привидение? – удивилась мама.

– Я не знал, что думать. Никогда не слышал ничего подобного. А я – сама понимаешь – был совершенно беспомощен. Я мог потерять самообладание.

– Да, да, да, – понимающе закивала мама. Она была вполне согласна с папой, что при таких обстоятельствах легко потерять самообладание.

– И вдруг из-под ванны выполз вот такой… – папа развел руки на полметра, – …вот такой таракан. Я схватил тапок и стал его бить.

– Молодец! – маме понравилось папино бесстрашие.

– Но ему было хоть бы хны, – тут папа выдержал паузу и очень внимательно посмотрел на маму. – Это, случайно, не ваш с Гришкой таракан?

– Нет, нет, нет, – замотала головой мама. – Наши тараканы сидят в банке, смазанной вазелином. И что же – ты с ним справился?

– Мне потребовалось десять минут. Целых десять минут на одного таракана! Очень прошу тебя: проверь свою банку.

Мама клятвенно заверила папу: по содержанию тараканов приняты беспрецедентные меры безопасности. На всякий случай она пошла и заглянула в их вместилище. Тараканы мирно кормились и размножались в искусственно созданной для них помойке.

Но через три дня папа снова сообщил маме о ночном госте. На этот раз таракан появился в кухне. Он был ещё больше первого и напоминал чёрный фашистский танк. Папа расправился с ним молотком: со времени последних событий в туалете молоток постоянно находился у него под рукой.

А ещё через неделю мама затеяла генеральную уборку. Она оторвала папу от творчества и попросила его минутку подержать аквариум с ящерицами.

– Надо протереть подоконник!

Папа взял аквариум и прижал его к груди. А мама сняла с подоконника деревянный щит, служивший аквариуму подставкой. Она сняла его, чтобы поставить на пол, у батареи. Но тут…

– А-а-ар-рр-а! – вытаращив глаза, завопил папа. Нет, не завопил. Зарычал. Через пару секунд в его рычании стали различаться слова, доказывавшие: папа вполне мог иметь собаку.

Мама посмотрела на подоконник и почувствовала, что сейчас грохнется в обморок.

Под щитом, на подоконнике обнаружилось огромное чёрное-прёчерное пятно. Это пятно шевелилось, нацелив в разные стороны многочисленные усы-антенны. Секунда, две, три – и на папу и маму, шевеля усами, двинулись чёрные тараканьи танки. Каждый танк был в непробиваемой броне размером со спичечный коробок. Маме даже показалось, она различает на тараканьих панцирях силуэты свастики – точно такие же, как в фильмах про войну, которые они с папой смотрели в детстве. Тараканы явно хотели застать безоружных противников врасплох, окружить их и захватить весь многоэтажный дом.

– Держи своих ящериц, – заорал папа.

Мама схватила аквариум, а папа бросился в самую гущу тараканьего полчища, принялся прыгать, давить врагов и кидаться в них разными предметами. – Срочно неси мне зимние ботинки и молоток, – закричал он маме.

Мама кое-как пристроила аквариум на диване и бросилась в прихожую. А папа всё танцевал посреди комнаты танец смерти и извергал страшные ругательства.

Через полчаса весь пол в комнате был усеян чёрными трупами, у папы со лба градом катился пот, волосы торчали в разные стороны, и вид у него был страшный и отчаянный.

Мама чувствовала себя самым несчастным человеком на земле, и из глубины своего несчастья вдруг узрела ужасную истину: «У Кого-то не хватило терпения трясти пинцетом у ящериц перед носом! И этот Кто-то просто выпускал тараканов в аквариум! Надеялся, что ящерицы сами с ними разберутся. А у аквариума края не были смазаны вазелином!»

Мама посмотрела на растерзанного папу, поняла, что сейчас заплачет, и пошла за веником и за помойным ведром.

– Посмотри внимательно, нет ли живых, – устало сказал папа и опустился на диван. Его локоть уткнулся в стекло. Из аквариума на папу смотрела ящерица и шевелила горлом.

– Фу ты, чёрт! – сказал папа и отпихнул аквариум.

Мама подметала поле боя и капала слезами прямо на тараканов. Живых среди них не обнаружилось.

– Вот если бы у нас была собака, – эта мысль всегда утешала маму в невыносимых ситуациях, – мы бы научились быть внимательными. Никто из нас не стал бы выпускать тараканов в аквариум. Может, мы вообще бы отправили ящериц на каникулы куда-нибудь в другое место. Если бы у нас была собака…

Тут папа почувствовал, что ему очень жалко маму. Она всегда хотела собаку, подумал он, ещё тогда, когда они вместе спасали лягушек. Но мама почти не умеет ругаться и поэтому не может воспитывать щенка. Не то что он, папа… Вот сейчас он с помощью слов, молотка и ботинок в одиночку победил целое полчище тараканов… И он почти воспитал Костика и Гришку. Он даже маму почти воспитал.

– Когда я был маленьким, – сказал папа неожиданно спокойным голосом, – меня отправляли летом к бабушке в город Покров. Там жила старая и мудрая кошка Нюська. Помнишь, я рассказывал?

– Помню, конечно, помню, – всхлипнула мама.

– Ну, вот и давай заведём котёнка, – неожиданно предложил папа.

– Ой, давай! – мама ещё не перестала всхлипывать, но уже улыбалась.

– Кошка – это, знаешь ли, лучше, чем собака. Она не такая возбудимая. Не лезет лизаться. Не лает на гостей. Кошка – это почти человек. Только в шубе.

– И она совсем не мешает заниматься творчеством. С ней ведь не надо гулять, когда у тебя высокая температура, – поддержала папу мама. Потом немного помолчала и добавила: – И совсем не надо ругаться!

Тут папа посмотрел на маму, мама посмотрела на папу, потом они вместе посмотрели на дохлых тараканов и засмеялись.

(Из книги «Мохнатый ребенок». Печатается с сокращениями. Другие рассказы про кота Марсика читайте в №№ 87, 68, 95)

Марсик величиной с ладошку не просто занял место собаки. Он занял место целого человека. С утра до вечера все только и говорили: «Где наш Марсик? Что он делает? Иди сюда, котик! Ах ты пушистик! Ах, Марсюлик! Ах, Пусюлик!»

А Марсюлик-Пусюлик рос, как князь Гвидон. Через неделю он уже был размером с две ладошки. Ещё через неделю – с три. А потом, глядя на Марсика, разлёгшегося на диване кверху пузом, лапы – в разные стороны, мы стали всерьёз подозревать: если дело и дальше так пойдёт, диван скоро будет ему мал.

– Может, его папа был лев? – с испугом спрашивала мама. – Как ты думаешь, насколько он ещё вырастет?

– Не думаю, чтобы под Загорском водились львы, – говорил папа, но смотрел на Марсика очень задумчиво.

Незадолго до майских праздников мама сказала папе, что у нас с зарплаты осталось немного денег, и можно было бы купить в дом какую-нибудь не очень дорогую вещь, чтобы обновить обстановку.

– Я тоже об этом думал, – сказал папа. – Об одной вещи.

Взял деньги и уехал в магазин.

– Вот, – торжественно сказал папа, вернувшись с покупкой. – Новая вещь для обновления обстановки.

– Что это? – изумилась мама.

– Догадайся с трёх раз!

– Похоже на корыто. Ты думаешь, это то, что нам надо?

– Без сомненья, – твердо заявил папа и развернул свёрток. – Вот. Новый туалет для Марсика. Импортный.

– Ой, – сказала мама. – Этот туалет займёт половину нашего коридора. Он похож на бездонную бочку. Ты правда думаешь, что Марсик будет ростом со своего папу-льва?

– Лучше перестраховаться, – уверенно заявил папа и насыпал в туалет три килограмма наполнителя «Чистые лапки».

Марсик заинтересовался происходящим, тут же влез в своё новое импортное корыто, стал там вертеться и всё обнюхивать.

– По-моему, он с комфортом мог бы тут жить, – заметила мама.

– Но ведь он ещё подрастет! Быть может, и этот туалет скоро будет ему мал.

Марсик, судя по всему, был солидарен с папой. Он обновил покупку и стал закапывать следы содеянного. «Чистые лапки» полетели во все стороны.

– Вот видишь, – удовлетворенно заметил папа. – Как раз то, что нужно! Бортики загнуты внутрь. По крайней мере, большая часть содержимого будет оставаться внутри.

Мама вздохнула и пошла за веником.

– Только не думай, что я поверю, будто ты самый чистоплотный кот на свете, – сказала она Марсику. – Вот скажи, когда ты в последний раз умывался?

Марсик, и правда, не любил вылизываться. Лизнёт пару раз свою манишку – и дело с концом.

– А кто будет содержать в чистоте попку? – безрезультатно взывала мама.

Как только Марсику купили новый туалет, он перестал расти с такой катастрофической быстротой. Мама сказала, что это импортное корыто, наверное, заговорённое. А папа сказал, что даже котам приятно пользоваться качественными вещами, сделанными с умом.

Но тут у Марсика в жизни начался новый этап. Окружающие стали подозревать его в странном происхождении.

Не успели мы освободиться от тревоги за местных жителей в связи с появлением львов под Загорском, как возникла новая гипотеза о происхождении котёнка. На этот раз её связывали с другими дикими животными.

Я мечтал о фотоаппарате, и бабушка Аня сделала мне подарок. Точнее, я этот подарок выпросил. В счёт будущего дня рождения. До дня рождения было ещё целых три месяца. Но я сказал бабушке, что фотоаппарат нужен мне срочно, прямо сейчас. Кто знает, что случится через три месяца. Может быть, я к этому времени уже умру от тоски. И подарок просто некому будет дарить. И тогда окружающим ничего не останется, как снимать новеньким, так и не попавшим в руки к хозяину фотоаппаратиком памятник на моей могилке. Бабушка решила не испытывать судьбу и выдала мне деньги на покупку.

Несколько дней я почти без остановки щёлкал всё вокруг: маму, папу, Гришку, столы, стулья, стопки книг, цветы на подоконнике, вид за окном, вид под окном, носки в тазу, немытую посуду на кухне. Но почти на всех моих снимках – на фоне книг, носков, посуды и цветочных горшков – оказывался Марсик. Вот Марсик сидит, вот лежит, вот лежит кверху животом, вот Марсик крупным планом, вот крупным планом Марсиковы усы, вот Марсикова лапа на столе и т.д. и т.п. Изведя кучу плёнок, я сдал их в мастерскую и стал ждать результата. Результат оказался неожиданным.

Девушка, выдававшая фотографии, взглянула на номер квитанции, заговорщически кивнула и скрылась за чёрной занавеской. Скоро из-за занавески появился длинный тощий парень с пакетом в руках.

– Это твои фотографии? С котёнком? – очень учтиво, с подчеркнутой внимательностью уточнил он.

– Да, – я почувствовал смутную тревогу. – Плохо получились?

– Да нет, нормально. Я тут знаешь что подумал? Может, эти фотографии послать куда-нибудь? В журнал какой или в научное общество?

Я встревожился ещё больше.

– Вы не отдадите мне мои фотографии?

– Да, нет, бери, – парень с явной неохотой протянул мне конверт. – Просто, я думал, может, у вас кот породы какой особой? У него взгляд необычный.

– Необычный?

– Ну, да. Волчий взгляд. Особенно вот тут, на этом снимке. Может, это не простой кот, а гибрид какой-нибудь?

Я пожал плечами и обещал поточнее узнать у мамы с папой.

– Узнаешь – заходи, расскажешь. Может, его на выставку куда послать? Я имею в виду, фотки? Редкость всё-таки. Можно денег заработать.

По дороге я несколько раз останавливался, вытаскивал фотографию из конверта и с подозрением на неё смотрел. Марсик на ней выглядел злобным и взъерошенным, с заострённой мордой и круглыми близко посаженными глазами. Глаза смотрели откуда-то из глубины и обещали при первой же возможности разорвать вас на кусочки. «Правда, на волчонка похож», – с удивлением подумал я.

– Вот, – сказал я дома, вынимая фотографии, – говорят, Марсик – гибрид.

– Гибрид? Какой гибрид? – не поняла мама.

– Вроде как кошки с волком.

– Что за глупости? С чего ты взял?

– Это не я. Это парень из мастерской. Хотел послать мою фотографию в какой-нибудь журнал. Или в книгу рекордов Гиннеса. Говорит, у Марсика волчий взгляд.

Гибрид кошки с волком в это время прокрался на кухню и, воспользовавшись замешательством, возникшим ввиду неясности его происхождения, стянул со стола салфетку.

Взгляды Марсика на жизнь почти целиком определялись фразой: «Вся жизнь – игра!» Все существа вокруг котёнка были призваны реализовывать эту философскую формулу, то есть играть с Марсиком: догонять его, прятаться от него, с помощью верёвочки изображать нечто среднее между ужом, мышкой и птичкой. А он, Марсик, был храбрым, страшным, хищным. Он дыбил шерсть, прижимал уши, выгибал спину, чтобы до смерти напугать противника – в смысле, верёвочку, чью-нибудь руку или ногу. Он прятался за холмиком из покрывала, выслеживая беспечную добычу, скачущую всего в десяти сантиметрах от его носа. Марсик был уверен, что добыча (верёвка) глупа и наивна, а его, Марсика, из-за холмика совершенно не видно, потому что он уткнулся в него носом, и наружу торчат только треугольнички его ушей и круглые жёлтые глаза – как у Гришкиного крокодила, часами стерегущего добычу в воде. Всё остальное – бурое, мохнатое и весьма заметное – не в счёт. Минуты две-три Марсик лежал тихо-тихо, прижавшись животом к дивану. Потом его зад приподнимался, а лапы, прикреплённые к этой части туловища, начинали выплясывать на месте странный танец. Остальной Марсик был как спортсмен, застывший в низком старте в ожидании команды «Марш!» Эту команду Марсик давал себе сам, прыгал на верёвочку, затем отскакивал и нёсся из одной комнаты в другую, топая по паркету своими толстыми, короткими, разъезжающимися в стороны лапами и рискуя не вписаться в поворот. В этот момент ему очень подходила кличка Бегемот.

Когда Марсик хотел играть, он приходил, выбирал кого-нибудь из нас, вставал на задние лапы, а передними мягко, лишь слегка выпуская коготки, похлопывал избранника по руке. Избранник в это время мог есть, или мыть посуду, или сидеть за компьютером. Не было никаких уважительных причин, освобождавших от почётной обязанности дергать за верёвочку.

Откупиться от Марсика можно было только салфетками.

Бумажные салфетки были его страстью. Из салфетки скатывался шарик, который подбрасывали в воздух. Марсик взвивался вслед за шариком, конечно же, промахивался и делал вид, что всё так и задумано: он с самого начала планировал схватить шарик после того, как тот приземлится. А прыгнул он с единственной целью – навести на жертву (на салфетку) ужас. После этого Марсик бросался на шарик и катал его по полу, пока тот не переставал быть шариком. После этого он ещё некоторое время таскал остатки салфетки в зубах, как мышь, пойманную во время трудной охоты в полевых условиях.

Но Марсик не всегда ждал, пока ему кинут шарик. Иногда он добывал салфетки без спроса. Например, приходил, когда все обедали или ужинали, усаживался на свободный стул и некоторое время делал вид, будто ему очень нравится сидеть в такой приятной компании. Настолько нравится, что он даже позволит себе положить передние лапы на стол – только кончики в белых перчатках. Все видят, что они белые? Вот и хорошо. А на них можно устроить голову. Вот так. Против этого компания, конечно же, не будет возражать. Хотя Марсик отлично знал: залезать на обеденный стол теми же самыми лапами, которыми он хотя и не общается с мышами и крысами, но всё же ходит по полу, ему категорически запрещено. И поскольку других лап у него не было, это правило почти никогда не нарушалось. Даже сейчас размещение передних лап на обеденном столе не могло в полной мере считаться нарушением, потому что Марсик клал их на самый краешек. А компания следила за ним с притворным спокойствием и любопытством. Через некоторое время, усыпив бдительность жующих, Марсик намечал себе жертву в виде недалеко лежащей салфетки. В какой-то момент он быстро вытягивал лапу, молниеносным движением подцеплял салфетку когтем, спрыгивал вместе с ней на пол и затевал борьбу, ради которой и было устроено всё это представление.

Но однажды ночью, когда никто не мог проследить за выполнением правила не лазить на обеденный стол, Марсик самым разбойным образом стащил со стола и растерзал на полу недельный запас новеньких, разноцветных салфеток. Приглушенный шум битвы заставил маму подняться раньше обычного. Она вышла в кухню и обнаружила, что весь пол усыпан рваными бумажками. И ещё мелкие клочки висят у Марсика на манишке, и несколько клочков – у хвоста. И он очень доволен жизнью, которая, как было уже сказано, есть игра.

– Ах ты, безобразник, – сказала мама, еле сдерживая смех, и принялась убирать мусор. Но салфетки на ночь больше не оставляли. А на кухонный стол некоторое время ставили три больших кастрюли – вместо ночных сторожей, охраняющих его поверхность.

И вот Марсик стащил со стола салфетку и принялся её трепать. А мы поглядывали на него и рассматривали фотографию.

– Ну, да. Что-то есть, – папа с интересом вертел снимок в руках. – Взгляд действительно волчий. Я, правда, думаю, что это случайный эффект. Так сказать, результат качества аппаратуры, помноженный на мастерство фотографа.

– Сынок, поставь фотографию на видное место, – сказала мама. – Всё-таки это один из первых твоих снимков. Да ещё такой оригинальный!

Я прислонил фотографию к полке для дисков и подумал, что Марсик – даже с таким взглядом – получился довольно выразительным.

Пришёл Гришка.

– Пойдём, я тебе кое-то покажу. Фотку с волчонком. На Марсика похож, – позвал я его.

Гришка заинтересовался. Но удивить его я не смог: фотографии на столе не было.

– Слушай, что-то не пойму: я сегодня получил из мастерской фотографии. Одну – с Марсиком – вот сюда поставил.

– Ты же говорил, с волчонком?

– Там Марсик на волчонка похож. В фотоателье мне даже не хотели фотографии отдавать. Сказали, редкий зверь – гибрид волка с кошкой.

– Да ну? – восхитился Гришка. – Может, правда? – и стал искать Марсика глазами.

Марсик сидел под столом, повернувшись ко всему остальному миру задом, и был чем-то очень занят. Наружу торчал только хвост, молчаливое свидетельство того, что дело Марсика – серьёзное, и не стоит беспокоить его по пустякам.

Слушай, что он там делает?

Я заглянул под стол.

– Марсик! Ты что ешь? А-а-а-а… А ну, отдай! – я осторожно ухватил котёнка за ноги и вытянул наружу. Вместе с предметом, целиком поглотившим его внимание. А именно – с собственным изжёванным и изгрызенным портретом, на котором остался только волчий взгляд, а контуры изображения были полностью сведены на нет.

– Мам, ты посмотри, что он сделал! – закричал я, отбирая у Марсика остатки своего фотографического шедевра.

– Ай-я-яй! – покачала головой мама, глядя на Марсика.

Она всегда ему так говорила, а Марсик делал вид, что понимает. Все-все слова. И что он поступил плохо. И что так не поступают приличные коты. Приличные коты не берут без спроса чужие вещи с письменных столов, хотя им и можно залезать на эти столы своими лапами. А Марсик, конечно же, кот из приличной семьи. Но это надо каждый раз заново подтверждать. Примерным поведением и выполнением установленных правил.

После такой односторонней беседы с пассивным участием Марсика мама почему-то всегда успокаивалась. Хотя, если смотреть фактам в лицо, пришлось бы признать: Марсик знает только два слова. Одно из них – его собственное имя – «Марсик», другое – «нельзя». А все остальные слова звучат для него примерно так: «Мяу-мяу-мяу-мяу!» Иногда длиннее, иногда короче.

– Слушай, может, он обиделся на вас за все эти подозрения? Будто его отец – волк, а он – не вполне кот? А? – хохотал Гришка. – А вообще это было бы здорово – гибрид кота с волком!

Все решили принять Гришкину версию – про оскорблённое Марсиково достоинство – и на некоторое время забыли как про фотографию, так и про сложные гипотезы о происхождении котёнка.

До тех пор, пока у нас в кухне не засорилась раковина.

Прочищать засор пришёл сантехник Серёжа. Он быстро всё сделал, скрутил свой шланг, снял перчатки и собрался уходить. Но как раз в это время Марсик появился в кухне, чтобы навестить свою миску.

– Ого! – сказал Серёжа. – Ну и кот у вас!

– Что вы, это не кот, это котёнок, – поправила его мама. – Ему всего четыре месяца.

– Тем более, – веско сказал Серёжа. Хотя что «тем более», было не совсем ясно. Марсик стал хрумкать свой сухой корм, а Серёжа продолжал на него смотреть и минуты через две вынес свой приговор. – Ценный кот. Монгольский.

– Монгольский? Почему монгольский? – удивился папа.

– Есть такие монгольские коты. Пушистые. Вот такого окраса. В степи живут. Он, небось, у вас темноту любит? В щели разные залезать?

– Да, любит, – растерялась мама. – Но разве не все кошки охотятся ночью?

– Монгольские коты, они особенно темноту любят. Потому что в норах живут. Ладно, пока. Пошёл я.

Папа протянул Серёже сто рублей. Серёжа засунул деньги в карман спецовки, ещё раз взглянул на Марсика и сказал, уже скрываясь за дверью: – Ценный кот!

– Что-что? Татаро-монгольский? – ржал Гришка. – Вы же его из деревни привезли! Со среднерусской возвышенности! Или это результат кровосмешения в ходе трёхсотлетнего ига? Папа, так сказать, кот-монгол, а мама местная.

– Не ёрничай, – оборвала мама зарвавшегося Гришку. – Собачку «японский хин» видел? За ней что, хозяева в Японию ездят? Нет. В московском клубе собаководов покупают. И английского дога тоже. «Монгольский» – просто название породы. В этом что-то есть.

Марсик действительно любил залезать в разные щели, дырки и тоннели. Он, например, обожал смотреть, как стелят постель. То есть, не смотреть, а участвовать в процессе. Как только кто-нибудь встряхивал простынёй, Марсик тут же прибегал и садился в самой середине кровати. Всё остальное стелилось ему на голову. Сначала вверх-вниз взлетал пододеяльник, потом – одеяло или покрывало. Наконец всё это опускалось на Марсика, и он оказывался в тёмной и мрачной пещере, выход из которой можно было проложить, только проползая на пузе некоторое расстояние. Это было приключение, и Марсик никогда не упускал возможности в нём поучаствовать.

– Степные коты действительно существуют, – сказала мама. – И они действительно крупных размеров. В Монголии много степей. Наверное, они и там водятся. Правда, эти коты вряд ли живут в норах. Скорее всего, просто мышкуют и поэтому не боятся залезать в разные земляные дыры. Почему бы не допустить, что у Марсика в роду есть какой-нибудь степной кот? Это более вероятно, чем лев или волк. Эй, Марсик! Ты где?

Марсик сидел на мамином столе, не проявляя никакого интереса к своей родословной. Он опять что-то жевал.

– Марсик! Что это у тебя?

На этот раз Марсик со смаком обкусывал фотографии с маминого школьного праздника, которые аккуратной стопочкой лежали на письменном столе.

– Ну, что ты наделал?

Миф об оскорблённом самолюбии Марсика в связи с подозрениями о его связях с волками был бесповоротно развеян. Никаких претензий к маминым ученикам в костюмах бабочек и жуков у него быть не могло.

– Кажется, я кое-что поняла, – сказала мама и достала пакет с новым свитером (совершенно новым!), который она недавно купила папе.

Марсик услышал шелест, тут же насторожился, перебрался со стола, где уже не было ничего интересного (остатки фотографий у него отобрали), на диван, направился к пакету и стал деловито его обследовать, пытаясь добраться до клеевого края.

– Ты разоблачил себя, Марсик! – торжественно сказала мама. – Не знаю, есть ли в тебе монгольская кровь. Но очевидно: ты наглая наркоманская морда, помешанная на клее! Это у тебя по наследству или как?

Марсик не ответил и продолжил свои попытки засунуть голову в пакет. Мама отобрала у него зловредную игрушку, зашуршала пакетом, зашипела страшным голосом и захлопала в ладоши:
– Ш-ш-ш! Лови Пож-ж-жирателя фотографий!

Марсик тут же задрал хвост и весело побежал спасаться. Потом вернулся с полдороги и выглянул из-за косяка: бегут за ним или не бегут?

Мама шутливо затопала ногами:
– Сейчас догоню, стра-ш-ш-шный котище! Сын ехидны и утконос-с-с-са!

Марсик тут же дунул обратно, вспрыгнул на подоконник и, сверкая глазами, высматривал оттуда столь необходимого для жизненного тонуса врага.

– Монгольской ехидны и загорского утконоса, – уточнила мама вслед Марсику. – Сынок, подёргай немного верёвочку. Пойду ужин готовить.

Больше происхождение Марсика мы не обсуждали.

(Глава из повести «Мохнатый ребёнок», печатается с сокращениями. Другие рассказы про кота Марсика читайте в №№ 87, 83, 95)

Марсик любил сидеть на подоконнике. Мама специально сдвинула цветочные горшки, чтобы Марсик мог с комфортом устроиться у окошка и наблюдать мир «за стеклом». Марсик сидел на подоконнике и «считал» ворон. Появление каждой птицы было сигналом к большой охоте. Уши Марсика напряжённо сдвигались вперёд, он вытягивал шею и пригибался, готовясь к прыжку. Ещё немного – и Марсик непременно, просто обязательно поймал бы эту ворону. Прямо за хвост. Если бы она – вот ведь зловредное существо! – не исчезла за границами оконной рамы. Тут несправедливо обойдённый судьбой охотник оглядывался вокруг, ища способ справиться с разочарованием, и принимал решение заняться прополкой!

По весне мама высаживала в маленькие горшки крошечные росточки новых цветов. Они были ещё слабенькими и не успели хорошенько схватиться за землю корешками. Марсик некоторое время оценивающе смотрел на эти ростки и приходил к выводу: их присутствие на подоконнике совершенно неуместно. После этого он хватал какой-нибудь росточек зубами за маленький листик, раскачивал его и вытаскивал из горшка. Некоторые растеньица Марсик бросал тут же – рядом с горшком. А некоторые таскал в зубах по всей квартире – как мышку. Следы его сельскохозяйственной деятельности обнаруживались то на полу, то на кровати. Даже в ванной.

– Зачем ты это сделал? Чем эти бедные кустики тебя не устраивают? – пыталась мама найти объяснение настойчивому желанию Марсика искоренять зелёные насаждения и грозилась, что начнёт сдавать его в наём в крестьянские хозяйства. Там он будет трудиться от зари до зари, пропалывая свёклу и морковку. Правда, есть опасность, что после Марсиковой работы на грядках вообще ничего не останется…

Потом гладила Марсика и говорила:

– Скучно тебе, котик – в каменном мешке. Вот ты и придумываешь себе хоть какие-то развлечения.

– Скоро лето, Марсик. На дачу поедем, – обещал я коту. – У нас там тоже есть грядки. А полоть никто не любит. Будешь главным!

Солнышко, и правда, припекало совсем по-летнему, манило на улицу и обещало новую жизнь. На деревьях лопались почки, из земли пробивалась молоденькая травка, а у моего старшего брата Гришки пробивались молоденькие усики. В связи с этими особыми обстоятельствами ему в голову пришла свежая, как весенние почки, идея – завести себе девушку.

– Можно завести собаку или кошку. На худой конец, крысу, – возмущалась мама. – Но девушку! В девушку можно влюбиться. О девушке можно мечтать. На девушке можно жениться, наконец! Но завести…

– Маман, у тебя устаревшие взгляды! – важно разъяснял Гришка. – Сейчас все заводят девушек. Представь: идёшь ты по улице. Ну, идёшь себе и – ничего такого. А если ты с девушкой идёшь, сразу видно: ты крут!

– Это из чего же видно?

– Ну, ты её за руку держишь или обнимаешь. Вот и видно.

– А из чего видно, что это ты девушку завёл? Может, это она тебя завела? Вот Марсик, например, уверен, что это он нас себе завёл. Правда, Марсик?

Но Марсик не мог ответить ничего вразумительного. А я, хоть и подозревал в маминых словах опасную правду, всё-таки был на стороне Гришки. В глубине души я тоже мечтал завести себе девушку, чтобы ходить с ней, держа её за руку, и говорить приятелям: «Знакомьтесь: МОЯ девушка!»

Пожалуй, так я не мечтал даже о собаке.

Я ехал по набережной на велосипеде и вдруг услышал:
– Эй, чувак! Стой!

Передо мной стоял Гришка и держал за руку незнакомую девушку. На девушке была короткая розовая маечка, которая очень шла к её светлым волосам. Между маечкой и джинсами светилась полоска голого живота. Свободной от Гришки рукой девушка прижимала к розовой маечке книжку в ярко-коричневой глянцевой обложке. Я сразу отметил, что обложка очень красиво блестит на фоне розовой маечки. Девушка так держала книжку, что можно было прочитать – «Гарри Поттер». Сверху на маечке были написаны буквы «I love…» Но что именно «I love», загораживала книжка. Поэтому получалось «I love Гарри Поттер».

– Знакомься! Это Лена! МОЯ девушка! – сказал Гришка.

Я не очень знал, что говорят в таких случаях – когда впервые встречают брата с ЕГО девушкой. Поэтому я довольно глупо улыбнулся и спросил:

– Вы чего тут делаете?

– Мы-то? – Гришка с веселой покровительственностью взглянул на Лену. – Мы гуляем. На солнышке греемся.

Я чувствовал, что Гришка прямо-таки раздувается от гордости, и, не зная, что делать дальше, стал дёргать велосипедный звонок. «Дзинь… Дзинь… Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь».

– Ты это, как думаешь, если Лену к нам в гости привести? Ну, на обед? Мама не испугается?

– А чего ей бояться? – я почувствовал себя полноценным представителем маминых интересов, и мой вопрос прозвучал почти вызывающе.

На самом деле я не был вполне уверен, что маме нечего бояться. Я искал какие-нибудь веские аргументы, чтобы убедить себя и Лену с Гришкой, будто это действительно так. Но все аргументы вдруг куда-то делись. И я брякнул первое, что пришло в голову:

– Ей сейчас бояться некогда. Она про Винни-Пуха думает.

– Про Винни-Пуха? – удивилась Лена.

– Винни-Пух – мамин любимый литературный медведь, – с каждой минутой я чувствовал себя всё глупее. – Ему в этом году исполняется семьдесят лет. В октябре день рождения праздновать будут.

– Это какой Винни-Пух – из мультика? – уточнила Лена. – Он что – такой старый? А я-то думала, он маленький! Он же малюська – Винни-Пух! – Лена переливчато засмеялась и запела:
Я тучка, тучка, тучка,

Я вовсе не медведь!

Гришка тоже стал хохотать и подпевать густым баритоном:

Ах, как приятно тучке

По небу лететь!

Он замахал руками, изображая нечто среднее между тучкой и пчелой, и стал кружиться вокруг Лены.

– Малюська! Из мультика! А такой старый! – продолжала заливаться Лена.

– Ну, вообще-то он не из мультика, – я почувствовал, что начинаю злиться от этой их беспричинной коллективной радости. – Он из книжки. Это потом про него мультик сняли. И он не старый. Просто его давно придумали. А мама школьный праздник готовит. Ей сейчас про другое думать некогда. Поэтому она не испугается, – сделал я неожиданный вывод. – Так что – приходите.

И потом, чтобы сменить тему, кивнул на блестящую обложку, которую Лена прижимала к животу. На «I love Гарри Поттер»:
– Читаешь? Нравится?

– Очень! – Лена произнесла это с особым выражением лица, позволяющим безошибочно опознать в ней духовное существо. – Правда, я пока немного прочитала: пять страниц с начала и три – с конца.

– С конца? – я не то чтобы удивился. Просто решил уточнить.

– Ну, знаешь, за героев всегда так волнуешься, пока читаешь. Прямо все нервы себе истреплешь, – тут Лена немного скосила глаза, чтобы взглянуть на себя в зеркальце на руле моего велосипеда и оценить урон, нанесенный своему внешнему виду. Урон, видимо, оказался не столь сильным, как она предполагала, и Лена уже совершенно спокойно подытожила: – Вот я и смотрю сразу, чем кончится. Чтобы не очень волноваться. К тому же, надо быть в курсе.

– В курсе чего?

– Ну, спросит тебя кто-нибудь, чем всё кончилось. А ты не знаешь. Не прочитал ещё. И неловко как-то. Вот и хочется быть в курсе.

– А-а! – тут я решил, что пора прощаться. – Ну, я поехал! Пока!

– Пока-пока, – мило улыбнулась Лена.

– Пока, брат. До встречи! – на прощанье Гришка решил подпустить немного семейной теплоты.

– Мам, Гришкину девушку Леной зовут. Она «Гарри Поттера» читает, – поделился я с мамой свежей информацией. – И ещё – они на обед к нам придут. В воскресенье.

– В воскресенье?

– Я их пригласил. Нечаянно. Само как-то получилось.

Мама вздохнула:

– Придётся отменять репетицию, – и вдруг засуетилась. – Может, котлетки пожарить? Папы, правда, не будет. Он в это воскресенье работает. Но, может, оно и к лучшему. Давай, мы сначала сами… Ну, познакомимся поближе.

В воскресенье Гришка с Леной пришли к нам на обед. На Лене была короткая голубая маечка, под которой светилась полоска голого живота. Одной рукой Лена держалась за Гришку, а другой прижимала к себе книжку в тёмно-лиловой обложке с белыми разводами. Сверху на маечке можно было прочитать слова «Всё будет», а на обложке – «Мураками». Получалось «Всё будет Мураками».

– Ты что, «Гарри Поттера» прочитала уже? – удивился я.

– У меня ещё будет время, – уклончиво ответила Лена. – А Мураками – тоже очень модный писатель. И обложка, видишь, какая красивая.

Чтобы лишний раз убедиться в собственных словах, Лена взглянула на себя в зеркало. Я тоже должен был признать, что лиловая обложка Мураками действительно подходит к маечке. Гораздо лучше, чем коричневый «Гарри Поттер».

– И что же – вам нравится Мураками? – церемонно вмешалась мама.

– Ой, очень нравится. Правда, я пока немного прочитала: пять страниц с начала и три – с конца. Знаете, так волнуешься за героев, пока читаешь. Прямо все нервы себе истреплешь. Вот я и смотрю сразу, чем кончится.

Тут я почувствовал себя Архимедом, который открыл Новый Закон.

Архимед жил во времена древних греков и прославился тем, что полез купаться в ванну, до краёв наполненную водой. Гришка всегда поступал так же: наливал полную ванну воды, влезал в неё, и вода выплескивалась на пол. Возникала огромная лужа, грозившая просочиться на голову соседям, живущим этажом ниже. Тут обычно прибегал папа, вытаскивал Гришку из ванной и заставлял вытирать лужу.

С Архимедом всё обстояло иначе. Возможно, у него просто не было папы. Или он жил на первом этаже. Архимед влез в полную ванну, в результате чего на полу образовалась лужа. И так как из ванны его вытаскивать было некому, Архимед совершенно спокойно посмотрел на лужу, потом на себя, и пришел к выводу, что ОН ВЫТЕСНИЛ ВОДУ. Столько воды, сколько места занял сам. В результате Архимед понял, что открыл Новый Закон – закон вытеснения жидкости – и помчался по городу с криком «Эврика!»

Я тоже чуть не закричал «Эврика», потому что тоже открыл Новый закон. Закон чтения. Называется «Малюська», или «Пять плюс три». Читаешь пять страниц с начала, три с конца – и всегда в курсе!

Я увидел, что мама тоже догадалась о существовании Нового закона и поэтому смотрит на Лену как-то не так. Не совсем так, как надо.

– А вы, Лена, значит, не любите волноваться? – очень вежливо уточнила она.

Гришка почуял неладное и тоже решил перейти на личности.

– Зато маман у нас волноваться любит, – хохотнул он. – Правда, маман? Ты всё время волнуешься – по поводу и без повода? А вот и Марсик пришёл! – Гришка решил, что Марсик поможет разрядить обстановку. – Смотри, Марсик, это Лена! Моя девушка.

Марсик вытянул шею и стал нюхать, чем пахнет от Гришкиной девушки.

– Ой, какой котик! – заверещала Лена и присела на корточки. – Ой, какой хорошенький! А что это у него мордочка такая несимметричная? Слева щёчка чёрная, а справа – с белым пятнышком? Замазать надо! А то некрасиво. Пусть обе щечки одинаковыми будут. Иди, иди сюда! Меня все кошки любят, – заявила она, слегка повернувшись к нам. – Сразу на руки идут.

– Но Марсик ни к кому не идёт на руки, – осторожно заметила мама. – Он очень самостоятельный и не любит, когда ему навязывают ласки.

– Ну, да! Не любит! Сейчас полюбит – как миленький! – Лена вдруг хищно ухватила Марсика и прижала к себе. – Вот и славненько!

Марсик напрягся и замер. Потом вдруг дёрнулся, упёрся задними лапами в голый Ленин живот, вывернулся из рук и дал стрекоча.

– Ай!

У Лены на голой полоске под маечкой стали проступать красные следы Марсиковых когтей. Как в детской книжке «Волшебные картинки».

– Ну, вот! Я же предупреждала! Подожди! Я сейчас «Перекись» достану, – от расстройства мама без предупреждения перешла на «ты».

Пока она прижигала следы когтей на Ленином животе, Гришка суетился вокруг, подбадривая Лену глупыми шуточками и сомнительными обещаниями, что «до свадьбы у неё всё заживёт».

– Вы что же – и не накажите его? – в голосе Лены появились капризные нотки. – За то, что царапается?

– Мы никогда не наказываем Марсика, – сухо заметила мама. – Он прекрасно понимает слово «нельзя». К тому же он поцарапал тебя нечаянно – потому что испугался.

– Ну, ладно, Ленка! Сама виновата! – Гришка вдруг перекинулся на мамину сторону. – Не надо было его хватать. Чего ж теперь жаловаться?

– Но как я пойду по улице с такими метками? Что обо мне люди подумают? – Лена немного скосила глаза и, ища утешения, незаметно посмотрела на себя в зеркало.

Я хотел сказать, что можно держать «Мурками» чуть пониже, и тогда красных точек не будет видно.

Но мама предложила более усовершенствованный вариант.

– Я одолжу тебе жидкую пудру. Наложишь пару слоев, и следов не будет заметно, – заверила она Лену. – А сейчас давайте обедать. Вы же на обед пришли?

– Давайте, давайте! – засуетился Гришка. – У нас сегодня что? Неужели котлетки?

– Котлетки, котлетки, – примирительно заворчала мама.

– Обожаю котлетки. Ленка, проходи. Ой, маман, знаешь, мы тебе подарок принесли. Вот. Лена выбирала!

Гришка бросился обратно в прихожую, притащил в кухню пакет и достал оттуда маленький колючий кактус в горшочке.

– Правда, забавный? – Лена уже расслабилась и позволила себе снова незаметно взглянуть в зеркало.

К колючкам кактуса были прицеплены бумажки, изображающие глаза и нос.

– Гриша сказал, вы не любите срезанные цветы. И мы решили подарить вам цветок в горшочке. Вам нравится?

– А зачем кактусу глаза? – не поняла мама.

– Маман, ну ты совсем! Это ж для прикола! Как в анекдоте: сидит в горшке грустный кактус. Его спрашивают: кактус, кактус, ты чего грустишь? А он отвечает: я не кактус. Я ёжик. В норе застрял.

– С глазами так с глазами, – вяло согласилась мама. – Пусть пока здесь постоит. А вы идите мыть руки.

Гришка повёл Лену на экскурсию по квартире, а мама принялась накрывать на стол. Она ходила из кухни в комнату, а Лена с Гришкой ходили из одной комнаты в другую, из комнаты в ванную и обратно. И я тоже ходил туда-сюда. Поэтому прошло изрядно времени, когда мы все, наконец, снова собрались в кухне. Стол был накрыт, как на Новый год. И там, среди тарелок с салатами, между селедочницей и фаршированными помидорами, стоял маленький цветочный горшочек. Вокруг него была рассыпана земля. А внутри, где должен был сидеть кактус с глазами, ничего не было.

– Где же кактус? – удивилась Лена.

Все благоразумно промолчали. Я искал глазами Марсика, но его не было видно. «Кактус ведь колючий, – подумал я рассеянно. – За что же Марсик его ухватил? Неужели – за колючки?»

Мама быстро смахнула со стола землю и скомандовала:
– Всё. Давайте рассаживаться! Лена, ты куда хочешь сесть? Садись в это кресло. Мы всегда усаживаем в него дорогих гостей.

Все могло сложиться иначе, не будь у нас в кухне настенного шкафчика. Дело даже не шкафчике, а в зеркале, которое украшало его дверцу. Потому что не будь этого зеркала, Лена, быть может, лишний раз взглянула бы на место для дорогих гостей, куда ей предстояло сесть. А так она смотрела на себя в зеркало, и садилась в кресло спиной, придерживая его за ручки. И когда она села в это кресло, её лицо вдруг странно вытянулось. А глаза и рот внезапно стали круглыми. Секунду – другую Лена смотрела мимо нас невидящими круглыми глазами, а её рот сначала был просто круглым и всё. Потом раздался оглушительный визг. Лена вскочила с кресла и, не переставая визжать, кинулась в ванную комнату.

– Неужели? – ахнула мама. – Неужели Марсик бросил кактус в кресле?

– Нет здесь никакого кактуса, – сообщил я, исследуя покинутую Леной поверхность. – Одни глаза.

Я показал на прилипшие к ворсинкам кресла кусочки бумаги.

– Тем хуже для Лены! – горько констатировала мама.

Несмотря на трагичность ситуации, Гришка не мог не восхититься кровожадностью Марсикова поступка.

– Это что – кошачья вендетта? Месть за то, что его хотели сделать симметричным? – уточнил он.

– Не надо наделять Марсика качествами Люцифера. (Люцифер был коварным царём преисподней.) – раздражённо оборвала Гришку мама. – Он не хотел ничего плохого. Бросил кактус, где пришлось. Без всяких задних мыслей.

Я подумал, что нам вряд ли удастся объяснить это Лене.

Лена перестала визжать. Она заперлась в ванной и включила там воду, чтобы заглушить свои рыдания и наши бесполезные попытки прийти ей на помощь. Не могла же она сказать: «Освободите меня, пожалуйста, от этого кактуса! Он воткнулся в меня там-то и там-то!» Она даже Гришке не могла этого сказать, потому что хоть Лена и была Гришкиной девушкой, но не до такой же степени! Поэтому Лена одиноко страдала в ванной и как-то спасала себя сама. Потом мама поила её успокоительным. Но это мало помогло.

Потому что, в конце концов, Лена сказала Гришке, что больше не желает знать ни его, ни его зловредного кота. При этом Лена очень выразительно окинула взглядом нас всех, чтобы мы на свой счёт тоже не заблуждались. Хлопнула дверью и ушла, так и не воспользовавшись пудрой. Будто бы мы нарочно подложили ей в кресло кактус.

Прошло несколько дней. Гришка пытался вернуть окружающему миру прежние очертания, но у него ничего не получалось. Он звонил Лене, но она бросала трубку. Он стоял у неё под окном, но она не выходила. Потом Лена вдруг позвонила сама и заявила, что готова снова стать Гришкиной девушкой, если он принесёт к её ногам шкуру своего гадкого кота.

– Она ведь не знает, что это Марсик вырвал кактус из горшка? – удивился я.

– Может, догадалась? – предположил Гришка.

– Скажешь! Где ты ещё видел котов, способных к прополке? К тому же, Марсик не знал, что она сядет в это кресло. Он ни в чём не виноват!

– Да она просто глупая какая-то! – вдруг сказал Гришка. – Ещё закрасить его хотела. Помнишь? Все кошки её любят! Прям уж!

– Слушай, а может, мама была права. Может, она считает, будто это она тебя завела, а не ты её?

– Ну, ты уж скажешь!

Но Гришка внезапно утешился. И мы с ним решили, что нам пока не стоит заводить девушек. Вот завели Марсика – и хватит.

…Крыса был мужского пола. Вообще-то для животных разных полов обычно существуют специальные слова: волк – волчица, медведь – медведица, воробей – воробьиха. Иногда такие слова звучат совсем не похоже друг на друга: пес – собака, конь – лошадь, петух – курица. Но они всё-таки есть. Для крысы же никаких специальных слов придумать не потрудились. Она – «крыса», и он почему-то тоже «крыса». Полагается говорить «самец крысы» или что-нибудь в этом роде. Но маме это сочетание решительно не нравилось. Разве можно в обычной жизни так говорить о животном?

– У тебя кто?

– У меня пес (кот, хомячок). А у тебя кто?

– У меня – самец крысы.

Все были согласны с мамой. Поэтому крысу звали просто «Крыса», и говорили: Крыса поел, Крыса поспал, Крыса залез. Ничего страшного, говорила мама. Ведь зовут же некоторых человеческих девочек «Саша» или «Женя». Почему же крысиных мальчиков не могут звать «Крыса»?

Крыса был даром любви. Так сказала мама, представляя Крысу папе. И хотя Крыса, как и многие другие, появился у нас в доме из-за Гришки, папа не смог его отвергнуть.

К моменту начала этой истории Гришка учился в биологической школе. Время от времени он ездил в гости к бабушке Ане – поесть котлеток. А после этого надевал резиновые сапоги, брал сачок, трёхлитровую банку, обвязанную вокруг горлышка верёвкой, и отправлялся к пруду.

Недалеко от пруда стояли дома.

В одном из домов теперь жила девочка Лиза. Девочка Лиза училась в гимназии, а в свободное от учёбы время сочиняла стихи.

Сочинение стихов похоже на приготовление супа. Внутри у человека что-то томится, бурлит и кипит, а потом выплёскивается наружу. В результате получаются стихи.

Легче всего писать стихи, когда внутри томится и бурлит неземной восторг или неземная печаль. Они, как правило, проникают в человека при шуме морских волн или при свете зари – то есть из воды и из воздуха, в чём на собственном опыте убедились многие поколения поэтов. В этом состояла некоторая сложность. На заре Лизе было не до стихов: она ещё спала. А когда просыпалась, ей нужно было идти в гимназию. У моря Лиза тоже оказывалась только раз в год, во время летних каникул, когда ездила с мамой и папой в Геленджик.

Чтобы как-то восполнить недостаток природного материала для стихов, Лиза ходила гулять к пруду. Она надевала длинную юбку до пят, накидывала на плечи пёструю мамину шаль, клала в сумочку изящный блокнотик в кожаном переплёте, ручку с ангелочком на колпачке и выходила на асфальтовый бережок. Лиза ходила туда-сюда вдоль перил, потом останавливалась и, глядя на своё отражение, строго спрашивала:

– Ну?

Вода в пруду морщилась от напряжения, а Лиза внимательно прислушивалась к себе. Ощутив внутри что-то вроде неземной печали, она присаживалась на скамейку, доставала из сумочки блокнотик и записывала:

Красная роза в саду зацвела.
Красная роза с тобой нас свела.
Красная роза упала на грудь.
Ты про меня никогда не забудь!
Красную розу ты, может, погубишь,
Но про меня никогда не забудешь!

Вот в такой момент Гришка и появился на берегу. Он поставил банку, закинул сачок в воду и стал ждать, пока в этот сачок кто-нибудь заплывёт. Но никто не заплывал. И вокруг тоже никого не было. Кроме Лизы, которая что-то писала в блокнотике. Гришка посмотрел на Лизу, на её длинную юбку, шаль и ангелочка и понимающе спросил:

– Стихи?

– Стихи, – вызывающе ответила Лиза и дернула плечами. – А что?

– Про цветочки?

– Откуда ты знаешь? – удивилась Лиза.

– Да все девчонки пишут про цветочки, – с видом знатока женской поэзии заметил Гришка и в качестве образца процитировал классические, с его точки зрения, строки:

Ромашка, ромашка,
Не будь какашкой.
Он меня любит,
В душу не плюнет.

Лиза так возмутилась, что ангелочек на колпачке ручки чуть не взлетел.

– А про что же пишут мальчишки?

– Мальчишки? Мальчишки пишут про крокодилов, – заявил Гришка со всей серьёзностью, на которую был способен.

– Очень умно! – Лиза не могла избавиться от ощущения, что над ней смеются. – И что же такого замечательного можно написать про крокодилов? Поэму о крокодиловых слезах?

– Можно-можно, – авторитетно настаивал Гришка.

Игрушки, конфеты
Мне не дарите.
Всё это, всё это
Вы заберите.
Мне крокодила
Такого большого,
Такого живого
Лучше купите!

– Это кто сочинил? – удивилась Лиза.

– Я. В детстве. Мне даже нос за это сломали, – скромно признался Гришка.

– Нос? За стихи?

– За стихи. Чтобы не сочинял про крокодилов. Операцию делать пришлось. Но – не помогло, – Гришка развел руками и с прискорбием добавил: – У меня до сих пор нос кривой.

– А так незаметно, – Лиза смотрела на Гришку с неподдельным сочувствием.

– Ты вот с этой стороны посмотри. Видишь?

И Гришка стал поворачиваться то тем, то этим боком, демонстрируя Лизе трагическую неустранимость старой раны, полученной во время дуэли за честь крокодиловой поэзии.

Он заставил Лизу признать, что нос у него – действительно кривой, кривой на всю жизнь, и Лизино сердце впервые за многие годы преисполнилось неземной печали без всякой помощи шума моря. После этого Гришка вытащил сачок и продемонстрировал свой улов. Состоял он из одной единственной, отчаянно извивающейся пиявки.

Гришка посадил пиявку в банку и некоторое время наслаждался ее телодвижениями и ужасом Лизы.

– Да ты не бойся. Эта пиявка не страшная. Она даже кожу прокусить не может, не то что кровь сосать, – покровительственно комментировал он устрашающие пляски пиявки. – Хочешь, покажу?

Гришка смело запустил руку в банку, ухватил пиявку и вытащил из воды. Пиявка тут же присосалась к его ладони. Гришка посмеивался и на глазах у потрясенной Лизы покачивал ладонью из стороны в сторону, болтая пиявкой, пока та не сорвалась и не упала в пруд.

– Ладно, пусть плывет, – великодушно разрешил Гришка. – Мне тоже пора. А то завтра зачёт. По химии. У нас химия, знаешь, какая сложная? На уровне института, – тут Гришка очень правдоподобно вздохнул, потому что к зачёту готов не был. – А в следующие выходные придёшь? Стихи сочинять? Поболтаем!

Лиза пришла в следующие выходные. И ещё через выходные. Но никаких стихов она уже больше не сочиняла. Вместо неземной печали и неземного восторга её сердце, голова, и какие-то другие, ранее неизвестные слои существа были до отказа забиты рассказами об опасностях и приключениях из жизни начинающего биолога. С видом менестреля, призванного завладеть чувствами толпы, Гришка повествовал о ловле тритонов в водоёмах с отвесными берегами, о хищном растении под названием «росянка», которое требовалось отыскивать на гиблых болотах, о личинках ручейника, обитавших среди ядовитых зарослей борщевика. Рассказывая, он выразительно качал головой, отбрасывая кудри со лба, размахивал руками, подпрыгивал, приседал на корточки и говорил, говорил, говорил – без всяких пауз, не давая Лизе опомниться. «Ой!», «Ай», – только и могла вставить Лиза. «Да что ты!» было самой длинной фразой, которую она произнесла за всё время знакомства после первой встречи.

Но в какой-то момент Лиза почувствовала: в нескончаемый поток историй о водомерках и плавунцах ей пора вставить своё слово. Иначе её сердце просто разорвётся от вполне земных, но невысказанных чувств.

– Гриша, – сказала она, собрав в кулак всё своё мужество и силы, чтобы прервать повествование об очередном насекомоядном монстре, – мне нужно тебе что-то сказать. Что-то важное. Ты должен назначить для этого место и время.

– А-а-а, – Гришка, затормозивший рассказ на всём ходу, с трудом осознал вопрос. – Знаешь, у меня через неделю день рождения. Я опять сюда приеду, к бабушке. Хочешь – приходи. Она пирог испечёт. «Бедный студент». Так пирог называется. Потому что для него продуктов мало надо. Бабушка его после войны делать научилась. Но он вкусный. Она в него орехи кладет и варенье. Так что это уже не совсем «Студент», а вроде как «Профессор». Придёшь?

– Обязательно, – сказала Лиза и пришла к Гришке на день рождения.

Лиза пришла на день рождения и принесла Гришке подарок. Точнее, два подарка: большую чёрную крысу и признание в любви. Эту крысу какой-то редкой породы Лизин дядя принёс ей из лаборатории. Специально для Гришки.

Крыса сидела в клетке. К клетке была привязана розовая ленточка с бумажным сердечком, сложенным книжечкой. Внутри было написано: «Гриша, я тебя люблю!»

Лиза вручила имениннику клетку и стала ждать, что будет дальше.

Крыса Гришке понравилась:

– Ого! – сказал он. – Крыса!

Потом повертел в руках бумажное сердечко и спросил:

– Это что? Мне, да? Хм!

Снова повертел сердечко и ещё раз сказал:

– Мне, да? Хм!

После этого он понял, что ничего нового к ранее сказанному добавить уже не может. Неожиданно ему на помощь пришла бабушка. Она принесла пирог «Бедный студент», который был почти «Профессор», отрезала Лизе большой-большой кусок и стала смотреть, как Лиза будет есть. А Лиза откусила совсем немного, какую-то крошечку, и вдруг расплакалась.

Тут Гришка тоже расстроился – из-за Лизы и из-за бумажного сердца. Он утешительно толкнул Лизу в плечо и сказал: ««Ну, Лизка, ты это… Не парься! Би хэппи!»

После чего Лиза вытерла слёзы и ушла.

А крыса осталась. С бабушкой Аней. Потому что Гришка на следующий день в спешном порядке уехал в биологический лагерь. На прощание он и бабушку потрепал по плечу: «Бабуль, ты это – не парься! Крыса в клетке. Она тебя не съест. Подливай ей из лейки воду. Прямо через прутья. И засовывай в эту щель хлеб с сыром. Ну, всё! Пока!»

Я делал уроки, когда позвонила мама.

– Сынок! Срочно поезжай к бабушке Ане. Какая-то девочка подарила Гришке на день рождения крысу. Гришка уехал в лагерь, а крыса сбежала. Бабушка страшно напугана. Ничего не может делать. А у меня совещание. Я освобожусь только через час. Придётся тебе самому спасать бабушку. Эта крыса, ты её не бойся. Она, скорее всего, лабораторная. Должна даваться в руки. Только запомни: нельзя делать резких движений. В крайнем случае, поймай её тряпкой… Ну, это ж надо: оставить крысу бабушке! Ба-буш-ке! – воскликнула она, возмущаясь очевидной нелепостью ситуации, и повесила трубку.

Я никогда не имел дела с крысами. Всё, что я о них знал, не внушало доверия: крыса Шушера из сказки про Буратино, крысиный Король из сказки про Щелкунчика, Водяная крыса из сказки про оловянного Солдатика. Ещё я знал, что у нас в доме год назад травили крыс, которые жили в мусоропроводе. Так что в народе крысу явно не считали другом человека. Я приготовился к худшему и отправился выручать бабушку из беды.

– Свои, бабуль, открывай! – скомандовал я как можно более бодрым голосом, позвонив в дверь.

Бабушка долго возилась, стараясь не греметь: отперла сначала один замок, потом другой, сняла с двери цепочку и, наконец, впустила меня в прихожую. Двери в комнату были плотно закрыты. Бабушка двигалась на цыпочках.

– Тсс, – сказала она и приложила палец к губам.

– Что – тсс?

– Крыса спит, не разбуди!

– Где спит? Она же сбежала?

– Сбежала, а потом легла спать, – объяснила бабушка и поманила меня рукой. – Вон там, на столе, – бабушка чуть-чуть приоткрыла дверь в комнату. – Видишь – клетка. А рядом с клеткой спит крыса.

Я заглянул в щёлочку и перевёл дух.

– Бабуля, крыса сидит в клетке.

– Как в клетке? А кто же лежит рядом с клеткой?

– Рядом с клеткой лежит тапок.

– Какой тапок? Откуда на столе тапок?

– Ну, может, ты кидалась в крысу, – предположил я.

– Ты что! – испугалась бабушка. – Как я могла? Чтобы её разозлить?

– Или в Гришку, – предложил я другой вариант развития событий.

– Не кидалась я в Гришку тапками, – обиделась бабушка. – Он съел «Бедный студент», собрался и уехал.

– Ну, значит, тапками кидался Гришка, – выдвинул я новое предположение. – В рюкзак. Один тапок попал в цель и уехал с Гришкой в лагерь, а другой пролетел мимо и остался дома.

– Да вот он, другой, гляди! Под столом лежит, – опровергла мои слова бабушка, предъявляя вещественное доказательство.

– Бабуль, а чего ты всё шёпотом говоришь? Крыса же в клетке.

– Да, да, в клетке, – расслабилась бабушка и заговорила в полный голос. – Но ты её всё-таки забери. А то вдруг она завтра сбежит?

– Сбежать отсюда невозможно, – заметил я, осматривая добротную клетку, сделанную по всем правилам содержания грызунов – с двумя маленькими боковыми дверцами, открывающейся крышей и встроенной поилкой. – Но крысу я заберу. Чтобы ты зря не волновалась.

Я вполне мог увезти Крысу в клетке. Но не захотел: ведь я готовился к испытанию всю дорогу. Открыв крышу, я медленно протянул в клетку руку и издал неожиданный для самого себя звук:

– Тц-тц-тц!

Кто-то внутри меня знал, как разговаривать с крысами. Крыса, судя по всему, меня понял, вытянул в мою сторону мордочку, задвигал усиками, потом продвинулся вперед и наступил мне на ладонь передними лапами.

На каждой крысиной лапке было четыре пальчика. И эти маленькие пальчики теперь держали меня за большой палец вытянутой руки. Почему-то я совершенно перестал бояться, вынул Крысу из клетки, придерживая второй рукой сзади, и прижал к себе. Крыса не возражал. Похоже, ему это даже понравилось. Шёрстка у него была жёсткая, но гладкая. И ещё он был теплый, живой и какой-то… мой.

Бабушка помогла мне надеть пальто. Я стал застёгивать пуговицы, позволив Крысе высунуть нос наружу. Потом он завозился и сделал попытку залезть мне под мышку. Наконец устроился и затих. Я взял клетку в свободную руку и поехал домой.

Дома меня поджидала взволнованная мама.

– Ты справился? И она даже на руки пошла? Ну, покажи! Покажи скорее.

Я расстегнул пальто, и Крыса высунул нос.

– Ого, какая крупная! Чёрная. А хвост-то, хвост. Ну, что за хвост приделали этим животным! Слушай, да это, кажется, мальчик, – сказала мама, взглянув на крысу сзади. – Я тоже хочу погладить. Хороший, хороший, не бойся. Мы тебя не обидим. Ну, пойдём его устраивать. Давай в твоей комнате. Смотри-ка, тут к клетке бумажка прицеплена.

Я так волновался при знакомстве с Крысой, что не обратил внимания на картонное сердечко. Теперь мы с мамой внимательно его разглядывали.

– Вот как всё непросто, – заметила мама и обратилась к Крысе: – Оказывается, ты особенный! Как ты думаешь, наш папа это поймет?

Крыса шевельнул усиками, ухватил из только что наполненной кормушки семечко и стал грызть его с видом существа, рассчитывающего на всеобщую любовь.

«Это не просто крыса, – сказала мама вернувшемуся с работы папе. – Это дар первой любви. А ты всегда внимательно относился к человеческим чувствам!».

Папа молча смотрел на Крысу и думал о том, какие причудливые формы может принимать любовь. Я открыл клетку и взял Крысу на руки. Он влез мне на плечо, свесил хвост вниз и ухватился лапками за ворот свитера. «Надо же, какие пальцы! – удивился папа. – Как у пианиста! Ну, а хвост… Подумаешь, хвост!» И все поняли, что Крыса в своих расчётах был прав.

Крыса жил в клетке, но ему достались все наши чувства, которые раньше пропадали без дела. Его любили все. Однако, по общему молчаливому признанию, Крыса считался моим зверьком. Даже вернувшийся из лагеря Гришка этого не оспаривал.

Через некоторое время мы стали выпускать Крысу погулять по комнате. Крыса не был шустрым, всегда двигался осторожно и обдуманно. Он освоил маршрут из клетки через журнальный столик до большого старого кресла. В этом кресле Крыса устроил себе запасное гнездо. Я приподнимал покрывало, чтобы он мог под него залезть, и клал перед входом в «тоннель» газету. Крыса высовывал мордочку, ухватывал газету передними лапами и начинал быстро-быстро резать её зубами на маленькие кусочки. Кусочки утаскивались под покрывало, вглубь кресла, и использовались для строительства крысиного жилища.

Папа называл кресло «крысиной дачей». Там Крыса спал днем, а на ночь его водворяли в клетку.

Мы все привыкли к Крысе, и он не переставал нас забавлять. Но со временем его поведение странным образом изменилось. Он стал почти болезненно нуждаться в людях.

– Сегодня я зашёл в комнату, и Крыса попросился ко мне на руки, – с удивлением рассказывал папа. – Сидел у клетки, увидел меня, тут же слез на пол, доковылял до моей ноги, поднялся на задние лапы и стал перебирать лапами по штанине брюк. Пришлось полчаса носить его на руках.

– Он слишком часто просится на руки, – заметила мама. – Вам не кажется?

«Просто ему у нас хорошо», думал я. Крыса и раньше был ласковый. А теперь ко всем нам привык и стал еще ласковее.

Но мама со мной не согласилась.

– Ему плохо, – сказала она. – Быть может, он стал слишком стар, и ему хочется больше тепла.

Однажды, когда Крыса был «на даче», я позвал его привычным «тц-тц-тц». Но он не вылез. Я, почувствовав неладное, поднял покрывало. Крыса лежал, свернувшись калачиком в гнезде из кусочков газеты, но бок его не вздымался вверх-вниз. Я осторожно до него дотронулся. Он был совсем холодный.

– Умер, – сказала мама. – От старости. Это надо было предвидеть. Крысиный век недолог. Не больше трёх лет. А он, судя по всему, достался нам уже в зрелом возрасте.

Я похоронил крысу. Через три дня мы с Гришкой вытащили на помойку старое кресло. На нем и раньше никто не сидел, а теперь это было бы совсем неправильно. Кресло давно принадлежало Крысе. Тем более что Крыса использовал обшивку для своих строительных работ, а один из углов – в качестве дачной уборной.

– Ты смотри, как всё обустроил: здесь – спальня, здесь – кладовка… Надо было предвидеть, – опять вздохнула мама.

До сих пор не знаю, что мама имела в виду. Ведь я не смог бы любить Крысу меньше, если бы знал, что он скоро умрёт. У него были такие смешные пальчики…

Когда мне пришло время поступать в школу, меня отдали учиться не в обычную школу, а в интернат. В интернате дети не только учились, но ещё и жили: ели, гуляли и даже оставались спать ночью. В интернате работал учителем мой папа. Интернатские ребята любили моего папу, а он очень любил свой интернат и считал его самым лучшим местом для детей. Вот меня туда и отдали. Папа работал с утра до позднего вечера. Иногда он дежурил по ночам – чтобы следить за детьми и охранять их сон. Поэтому видела я его только по дороге в школу. Этого времени мне совершенно не хватало, чтобы любить папу, как любили его другие дети. Зато я любила свою учительницу. Ее звали Валентина Ивановна. Она была молодая и очень красивая. И она была моя первая учительница. Какими бывают другие учительницы, я не знала. Хотя папа тоже был учителем, он был не в счет.

Валентину Ивановну я любила, но на уроках было скучно. Сначала я думала, что она красивая, и это немножко помогало терпеть. Но потом надо было придумывать что-нибудь ещё. И за это – за то, что мне скучно – меня часто ставили в угол. Я, правда, думаю, что Валентина Ивановна меня тоже любила. Я была отличницей. В нашем втором классе было двое отличников – я и Саша Мельник. И нас никогда не наказывали указкой. Если учительница хотела меня наказать, она переставала со мной разговаривать и не обращала на меня внимания. Я несколько дней ходила за ней по пятам и умоляла простить. Я очень страдала. Но меня никогда не били.

А других наказывали. Если уроки не выучил или написал грязно, учительница подходила и требовала положить руки на стол. А потом хлопала по рукам указкой. Меня не хлопали, но я точно знаю, что это было больно. Даже смотреть было больно. Одного мальчика, который был двоечником, очень часто наказывали. Когда его били указкой по рукам, его лицо кривилось.

Однажды во втором классе мы писали диктант. На следующий день Валентина Ивановна вошла в класс с гневно поджатыми губами и велела дежурным раздать тетради. А потом сказала очень строго:

– Кто получил двойки – встаньте!

Поднялись все, кроме меня и Саши Мельника. У нас были тройки.

– Идите к доске!

К доске вызывали для наказания.

Двоечники вышили и понуро выстроились у доски. Валентина Ивановна смерила взглядом нас с Сашей Мельником и ехидно спросила:

– А что у вас?

– Тройка, – сказали мы хором.

–

Вы считаете, что тройка – хорошая оценка?

Конечно, мы так не считали.

– Вот и идите к доске!

Мы встали к доске, и нас охватило чувство причастности к общему горю. Валентина Ивановна выдержала паузу, окинула всех уничтожающим взглядом и задала риторический вопрос:

– Ну? И что же я со всеми вами должна делать?

Все в классе знали, что надо делать с такими, как мы. И от этого было так тоскливо, что даже воздуха не хватало. Вопрос Валентины Ивановны повис прямо над нами. И мы все прямо видели: он принял форму топора, которым отрубают головы преступникам. Надо было что-то сделать, что-то сказать. Но все молчали.

И вдруг эту невыносимую тяжесть пронзил звонкий голос Саши Мельника:

– Побить нас указкой!

– Да? – ехидно спросила Валентина Ивановна и сделала паузу. – Вас много, а я – одна!

Вздрогнувший, было, класс снова тупо замер.

И тогда голос Саши Мельника прозвенел с новой, отчаянной силой:

– А мы сами себя побьем!

Это было РЕШЕНИЕ. Саша стоял немного впереди. Я видела его стриженый ежик. Ежик торчал вверх самым героическим образом. И я почувствовала, как в моей груди разливается чувство небывалого восторга.

– Да? – снова спросила Валентина Ивановна, и было видно, что ей интересно. Неужели ей, как и мне, целых два года было тоже скучно сидеть в классе? – Ну… Пожалуйста! И кто первый?

Конечно, первым был Саша. Он шагнул вперед и положил на учительский стол левую руку. А в правую взял указку и стукнул себя три раза по руке.

—

Достаточно, – сказала Валентина Ивановна. – Для этой руки.

Саша переложил указку в другую руку и ударил себя по правой руке. Получилось чуть-чуть слабее: в левой руке немного меньше силы.

– Достаточно, – снова сказала Валентина Ивановна. – Кто следующий?

Я решила быть следующей.

У нас в пионерском лагере на главной аллее был памятник героически погибшей партизанке Зое Космодемьянской. Зою долго пытали фашисты, а она все равно ничего не сказала врагам. Я часто гуляла по этой аллее (там еще дорожки были посыпаны битым кирпичом, и росли флоксы). И я очень хорошо помнила, КАК стояла Зоя на своем постаменте: с гордо поднятой головой, плечи бесстрашно развернуты, руки сжаты в кулаки и отведены назад. Когда никто не видел, я иногда тренировалась так стоять – на всякий случай, если меня когда-нибудь будут пытать фашисты. И я точно знала, как надо совершать геройский поступок.

До стола было три шага. Когда я шагала, я чувствовала, что очень похожа на тот памятник. Что я – герой. Как Зоя Космодемьянская. А указка – это как будто тебя будут пытать. И я взяла указку и ударила себя изо всех сил. Это было очень важно – ударить по-честному, изо всех сил. Краешком сознания я отметила, что мне больно. Значит, все в порядке.

– Достаточно, – сказала Валентина Ивановна.

Дальше все было, как во сне. За спиной раздавалось: «Достаточно. Достаточно…». А я, словно по воздуху, летела к своему месту, и меня переполняли гордость и восторг – от сознания собственной способности совершить подвиг.

Но дома я почему-то об этом не рассказала. Видимо, я тогда не смогла бы об этом рассказать, как надо. Я рассказала об этом только много лет спустя, когда стала взрослой. А мой папа к этому времени получил звание заслуженного учителя и давно не работал в интернате. Он работал в элитной гимназии и любил свою гимназию, как когда-то интернат. Но интернат он тоже продолжал любить. И когда я рассказала ему про свой подвиг, у него сильно испортилось настроение: «Знаешь, – сказал он, – Валя, кажется, умерла».

А еще я рассказала эту историю одному своему приятелю. Он долго молчал, а потом сказал: «Пожалуй, тебе можно быть учительницей». И я стала учительницей.

(Из книги «Мохнатый ребенок». Печатается с сокращениями. Другие рассказы про кота Марсика читайте в №№ 87, 83, 68)

За три дня до отъезда на дачу мама с папой отправились в зоомагазин покупать для Марсика перевозку.

Сумки и клетки-перевозки занимали целую полку. Их было видов семь или восемь. Поэтому мама с папой растерялись.

– Вы не посоветуете, что нам купить? – немного смущаясь, обратился к продавцу папа. – Какую перевозку для кота?

– Да хоть эту! Не перевозка – мечта! – сказал продавец и достал с полки клетку величиной с небольшой дом. У клетки были цветные застёжки, резные ставеньки, ажурные решётки на окнах и пять открывающихся дверок.

– И сколько стоит эта мечта? – осторожно поинтересовалась мама.

Продавец назвал цену. Мама тихонько ахнула. «Если мы купим эту мечту, – шепнула она папе, – то долгое время не сможем мечтать ни о чём другом».

– А ещё что-нибудь вы можете предложить? – снова вежливо спросил продавца папа.

– Да у нас всё хорошее, – увильнул продавец от прямого ответа. – У вас кто? Кот? Вот и представьте себя на его месте. В какой перевозке вы бы сами хотели ехать? Какая вам кажется уютной, ту и покупайте!

– Я бы чувствовала себя очень уютно вот в этой симпатичной маленькой сумочке, – тут же сказала мама, указывая на самую простенькую и дешёвую перевозку.

– Ты рассуждаешь, как кошка, которая по размерам намного меньше Марсика, – возразил папа. – Марсик не сможет здесь даже лечь. Лично я с удовольствием путешествовал бы вот здесь, – и папа ласково погладил изящный домик, похожий на тот, что уже показывал продавец, но немного меньших размеров, с одноцветными застёжками и всего с тремя дверцами.

– Ты же всё равно пока остаёшься дома, – мама поторопилась напомнить папе, что отпуск у него ещё не начался, и вести Марсика на дачу придётся ей. – К тому же, скажи, зачем коту в дороге этот узкий балкончик под окном?

– Ну, это для красоты. Чтобы хозяева радовались внешнему виду кошачьего дома.

– Меня этот балкончик совсем не радует, – насупилась мама. – Он меня огорчает. Потому что за него придётся дополнительно платить. А Марсику, который будет сидеть внутри, всё равно, есть снаружи какой-то бессмысленный балкон или нет.

– Ну, ладно, – вздохнул папа, расставаясь с мечтой о путешествии в доме с балкончиком. – Давай купим вот эту. Она не очень большая, но и не маленькая. Здесь Марсик сможет лечь, и вентиляция хорошая.

Марсику перевозка очень понравилась. Он ведь не знал, что ему придётся в ней куда-то ехать. Поэтому тут же влез в новый домик и стал хитро оттуда на всех посматривать. А мама с папой радовались, что сделали правильный выбор.

Но в день отъезда всё изменилось. Не было времени ждать, пока Марсик решит навестить передвижной домик по собственной инициативе: пришлось его туда запихнуть. Когда решётчатую дверцу закрыли, Марсик стал жалобно мяукать и царапать решётку лапой.

«Марсик, надо потерпеть, – стала успокаивать его мама. – Вот приедем в Покров, там будет травка и свежий воздух. Все неприятности окупятся. Поверь!»

Марсик слышал, как мама долго говорила: «Мяу-мяу-мяу. Мяу-мяу-мяу, мяу-мяу-мяу, мяу-мяу-мя». Но почему его надо было запирать, не понимал. Когда мы сели в машину, от страха, от запаха бензина, от звуков двигателя, от дрожания и дребезжания своего домика и оттого, что всё происходит против его воли, Марсик начал кричать в полный голос. Наше коллективное сострадательное «Мяу-мяу!» его совершенно не успокаивало. Он высунул язык, тяжело дышал и капал слюной.

Мама надеялась, что в пути Марсика укачает, и он заснет. Через некоторое время он действительно тяжело задремал, но на каждом светофоре просыпался и жалобно мяукал. Так что мы всю дорогу приговаривали: «Ничего-ничего! Ничего-ничего! Скоро доедем! Скоро доедем!»

Когда же мы, наконец, добрались до дома, несчастный Марсик, обретя свободу, тут же залез под диван и спрятался в самом дальнем и тёмном углу.

– Ладно, не будем к нему приставать. Пусть посидит в укромном местечке. Выйдет, когда успокоится, – сказала мама.

Мы бегали из дома на улицу и обратно, таскали вещи и развешивали сушиться отсыревшие за зиму одеяла. Потом мы с Гришкой вышли в сад, сгребли в кучу сухие прошлогодние листья и разожгли костёр. И хотя он целиком состоял из мусора, Гришка умудрился поджарить на нём неизвестно откуда взявшуюся сосиску. Мне было весело, и я вдруг как-то разом почувствовал: «Вот оно, долгожданное лето! Началось!»

– Сынок, загляни-ка под диван, – попросила мама, когда мы вернулись в дом. – По-моему, Марсику пора вылезать.

Я постарался что-нибудь разглядеть в тёмной глубине. Это было непросто, и мне показалось, что никакого Марсика там нет.

– А где же тогда Марсик? – испуганно спросила мама. – Кто-нибудь видел Марсика?

Мы с мамой стали бегать по дому, заглядывать во все углы и звать: «Марсик! Марсик! Марсик!»

– Да что вы психуете? – Гришка был само спокойствие и рассудительность. Будто не он три часа назад стащил со стола сосиску. – К чему психовать? Это же КОТ! Пусть хоть здесь поживёт нормальной кошачьей жизнью!

– Я не мешаю КОТУ жить своей жизнью, – рассердилась мама. – Я просто хочу знать, где именно проходит эта жизнь.

И снова стала звать:

– Марсик! Марсик! Да вот же он! Марсик, что это у тебя!

Марсик появился со стороны балкона и что-то держал во рту.

– Где ты взял эту дохлятину? – удивилась мама.

Марсик, видимо, решил что-то объяснить маме и поэтому немного разжал челюсти. «Дохлятина», то есть бабочка, упала на пол, но тут же затрепетала крылышками, пытаясь взлететь.

Марсик подпрыгнул, с неожиданной ловкостью снова схватил её и – проглотил. Тут мы поняли, где он её взял: он её ПОЙМАЛ! Сам. На балконе. Глаза Марсика возбужденно поблескивали. У него тоже началось лето.

Если бы Марсик умел говорить, ему пришлось бы признать: стоило два часа помучиться в перевозке, чтобы попасть на дачу. Марсик выходил в огород, садился, обернув задние лапы хвостом, прищуривался и нюхал воздух. Я готов был поклясться, что в этот момент он улыбается.

Вообще-то считается, что кошки не умеют улыбаться. Этой способностью был наделен один единственный в мире кот – Чеширский. Да и тот обитал в Стране Чудес и обладал дурацкой привычкой растворяться в воздухе, оставляя свою улыбку болтаться без присмотра.

Марсик не собирался растворяться. Он весь был одна сплошная пушистая улыбка. Улыбка окружающему миру, который так интересно пахнет!

Конечно, Марсик сохранил верность некоторым привычкам своей городской жизни. Он по-прежнему ходил в туалет дома, в своё любимое корыто, которое приехало вместе с ним на дачу. И на птичек охотился так же, как делал это, сидя на подоконнике в Москве. Однажды я вышел из дома и увидел: Марсик распластался по земле и куда-то сосредоточено ползёт. Будто он – мастер маскировки, и его – такого бурого и лохматого, лежащего посреди двора, – никому не видно.

– Ты куда, Марсик?

На дальней яблоне, почти на самой верхушке, суетилась стайка синиц. Марсик, судя по всему, изображал охоту на крупную дичь.

– Шёл бы ты в огород – бабочек ловить! – дружески посоветовал я котёнку.

Тут птички вспорхнули и улетели. Марсик вскочил, пытаясь напоследок напугать синиц своим хищным взглядом, потом посмотрел на меня и мяукнул, призывая поиграть. Я зашипел, затопал, и Марсик пустился удирать.

Однако скоро он перестал навязывать нам эту смешную, но временами обременительную обязанность – играть с ним. В жизни Марсика появилась Пулька.

Пулька – совсем мелкая, ростом с полкошки – жила в соседнем дворе, у Большого Лёни. Большой Лёня был действительно очень большим и носил соломенную шляпу с круглыми полями. Работал он на лесопилке, а когда был дома, с утра до вечера копался в железных внутренностях доисторического автомобиля. Большой Лёня надеялся, что автомобиль когда-нибудь заведётся. Но автомобиль не хотел лишать Лёню смысла жизни и не заводился.

В общем, Большой Лёня больше всего на свете любил этот автомобиль. Ко всему остальному он в целом был равнодушен. Кроме Пульки. Пулька занимала в Лёнином сердце второе по счету место.

«Вот недомерок-то! – ласково говорил он, прижимая к себе Пульку, и объяснял: – Видно, у ней нарушения в организме. Вот она до нормальной кошки и не выросла. Зато мышей как ловит! Ух, как! Ни одной за зиму не осталось. Среди больших кошек таких ещё поискать надо!».

Хотя судьба не обошла Пульку хозяйской любовью, как большинство деревенских кошек, жила она впроголодь. Попав в наш двор, Пулька сразу почуяла: где-то в доме есть миска, до краёв наполненная едой. Миска действительно была и принадлежала Марсику. В мамином справочнике было написано: приличный кот в приличном доме должен есть, когда захочет и сколько захочет. Поэтому миску никогда не убирали и только время от времени досыпали в неё свежего корма. Пульку это очень устраивало. То обстоятельство, что миска принадлежала Марсику, её нисколько не смущало. Нужно было только выяснить, где находится заветная щель, через которую можно к этой миске пробраться и при этом не попасться на глаза её хозяевам.

Марсик не подозревал об истинных намерениях Пульки. Увидев её в первый раз, он пришёл в неописуемый восторг, тут же отменил все свои дела по исследованию дальних пределов огорода и остался во дворе. А Пулька только мельком взглянула на Марсика, – опасен или не опасен? – поняла, что никакой опасности нет, и тут же потеряла к нему всякий интерес.

Марсик не желал замечать проявленное к нему равнодушие.

Некоторое время он просто смотрел на забавную незнакомку. А потом вдруг неожиданно припал к земле, затанцевал задними ногами, готовясь к прыжку, сильно оттолкнулся, бросился на Пульку и …

И ничего. Просто подбежал к ней и сел рядом. Пулька вяло отскочила. Марсик снова прыгнул. Тогда Пулька отбежала чуть дальше, спружинила и тоже прыгнула в сторону Марсика. Марсик радостно кинулся в кусты, спрятался там и стал из этого сомнительного укрытия выслеживать Пульку.

Пульке, впрочем, вся эта бессмысленная беготня скоро надоела. Она посчитала, что на сегодня разведка закончена, и отправилась знакомой тропинке в сад. Марсик припустил за ней. Пулька пару раз досадливо обернулась и, желая отделаться от навязчивого спутника, прибавила скорости, а потом с разбегу вскарабкалась на крышу. Марсик полез за нею.

– Ой-ой-ой! – запричитала мама. – Он не упадёт?

Я, как и мама, смотрел на гимнастические упражнения коротконогого Марсика с некоторой опаской. Кот сильно смахивал на маленького медведя, и мы не ожидали от него особой ловкости. Однако с трюками Пульки он пока справлялся, хотя выглядел не так грациозно и производил гораздо больше шума.

– Смотри-ка, – попробовал я успокоить маму, – он вполне! На уровне!

– Да поймите вы, наконец, это КОТ! – опять попытался вразумить нас Гришка. – КОТ! Ему положено уметь лазить.

– Мало ли, кому что положено! – мама стояла, задрав голову, и не спускала с Марсика глаз. – Мало ли, кому что положено! У него же нет никакого опыта. Он провел детство в каменном мешке.

Марсик влез на крышу и стал обозревать оттуда окрестности.

– Эй, медведь, слезай! Грохнешься! – попытался я образумить кота.

Но Марсик был настроен покорять пространства и горизонты. Очень скоро, бегая за Пулькой, он выучил разные хитрые маршруты: с балкона – на крышу, с крыши – на сарай, с сарая – в соседний огород, и стал исчезать из поля зрения.

Мама очень волновалась, бегала по саду и звала:

– Марсик! Ма-а-арсик! Ты где?

Я тоже бегал и кричал:

– Марсик-Марсик-Марсик!

Только Гришка важно говорил:

– Оставьте животное в покое! Это же КОТ! Пусть ведёт полноценную кошачью жизнь!

Вечером мы выходили в сад – подсмотреть падающую звезду и загадать желание. В саду стояла тишина. Совсем не такая, как в городе: ничего не слышно – вот и тихо. Эта тишина была наполнена запахами и звуками. Она была похожа на глубокий таинственный колодец, через который герои разных сказок попадают в другие миры.

Но стоило поверить в прекрасное, как где-то по соседству страшными вибрирующими голосами начинали завывать коты. Мама тут же вздрагивала и спрашивала:

– Вы не видели, в какую сторону пошёл гулять Марсик? Неужели туда? Что он там забыл? Ведь он ещё маленький! Его могут обидеть!

– Ну, понимаешь, – пытался объяснить я маме. – Это как местная дискотека. Только для котов. На дискотеке всегда немного опасно. Вдруг побьют? Это щекочет нервы, и потому интересно. Помнишь, как я хотел сходить на покровскую дискотеку?

– Тебе хватило одного раза. А в Марсике я совершенно не уверена, – вздыхала мама. – К тому же не ясно, во сколько эта дискотека закончится.

Время от времени кошачье сборище, как и положено на дискотеках, завершалось массовой дракой, и тогда Марсик, взъерошенный и напуганный, возвращался домой кружным путём, подолгу отсиживаясь в кустах и отыскивая тропки, свободные от местных головорезов. А мы сидели и ждали, когда же он, наконец, появится. И не могли лечь спать. И держали открытой дверь на случай, если Марсик придёт со двора, и форточку – если он придёт через крышу.

А вообще Марсику на даче было хорошо. Он валялся в песке, грелся на солнышке, ел свежую травку и купался под мелким дождиком. Шёрстка у него стала гладкая и блестящая, и он всё чаще походил на пушистую улыбку.

Быстро усваивая уроки вольной кошачьей жизни, Марсик научился вечерами пробираться в соседний двор, где жила Пулька, подкарауливал её и вынуждал играть в догонялки.

– Как вы думаете, можно назвать это кошачьей дружбой? – спрашивала мама.

Пока я думал, наблюдая из окна тёмные силуэты скачущих в ночи кошек, Гришка успевал высказаться.

– Не верю женщинам, – произносил он тоном бывалого человека, немало повидавшего за семнадцать лет своей жизни. – Не верю, даже если эти женщины – кошки. Как говаривал старина Винни-Пух, «никогда не знаешь, что случится, если имеешь дело с пчёлами!» Я имею в виду, с женщинами.

Мама от него отмахнулась: «Тоже мне – специалист по женскому вопросу!»

Но через пару дней, войдя в комнату, она увидела, что к окну метнулась маленькая юркая тень, а Марсикова миска вылизана до дна.

– Так! – сказала мама. – Пулька высмотрела, каким путём Марсик возвращается домой, проникла за ним на балкон и обнаружила его миску.

– Коварная кошачья женщина! Прикидывается другом, а в голове лишь одна мысль – полопать за чужой счёт! – Гришка чувствовал себя оракулом, пророчества которого оправдались.

Миску переставили поглубже в дом. Но Пульку наши смешные меры предосторожности не остановили. Она с воровским бесстыдством пробиралась в комнату, чуть ли не под мамину кровать, и в один присест поглощала порцию, которой беспечному баловню Марсику хватило бы на три дня.

p>– Эта нахальная Пулька хочет нас разорить! – возмущалась мама. – Скоро придётся перевести Марсика на диету из бабочек.

У Пульки, без разрешения кормившейся в чужом доме, были уважительные причины: она ждала котят. Об этом нам сообщил Большой Лёня. Где в маленьком тельце этой полукошки могли разместиться ещё и котята, было не очень понятно. Но есть Пулька хотела и за себя, и за тех, кто прятался у неё внутри. Маму это отчасти утешало. Она была не прочь прикармливать Пульку, но на крыльце и чем-нибудь попроще, чем дорогой корм, который папа привозил Марсику специально из Москвы. Тем более что Пулька вряд ли могла считаться гурманом. Но недоверчивая кошка предпочитала не клянчить, а воровать. И с этим поневоле приходилось мириться.

Внезапно продовольственные налёты Пульки прекратились. Два дня Марсик тщетно сидел во дворе у Большого Лёни, подкарауливая коварную кошачью женщину, которую он по наивности принимал за свою подругу: Пулька не появлялась.

– Видно, котиться ей время пришло, – объяснил Большой Лёня. – Только где у неё гнездо, не знаю. Везде глядел! Ни следа, ни зацепочки.

Пулька появилась через три дня – неизвестно откуда, вылакала из блюдечка молоко и опять исчезла – неизвестно куда. Большой Лёня хотел её выследить, но не смог.

– Спрятала котят! Да как спрятала! Вот ведь хитрая бестия! Полкошки, а ума – на целых десять! – восхищался он.

Прошло ещё три дня, и котята обнаружили себя сами.

Летний день обещал быть сухим и тёплым. На тоненьких веточках вишен наливались ягоды и уже радовали глаз красными пятнышками на фоне зелёной листвы. Но что-то было не так. Какой-то неправильный звук наполнял воздух. Час от часу он становился всё сильнее. Марсик сидел на балконе и нервно поводил ушами.

– Вы слышите? – спросила мама.

– Что это?

– По-моему, котята пищат. Надо сказать Большому Лёне.

Большой Лёня был мрачен, как туча.

– Пульки нет. Со вчерашнего дня не показывалась. Вот они и кричат – от голода. Я по писку ихнему гнездо нашёл. Знаете, где она котят спрятала? За обшивкой вашего дома.

Мы сразу вспомнили маленькую тень на балконе, бесследно исчезавшую при нашем появлении, и Марсика, напряжённо разглядывающего маленькую дырку в стене. Между досками обшивки и бревенчатой стеной было некоторое расстояние, но никто, кроме Пульки-полукошки, не решился бы облюбовать такое узкое пространство для своих котят. Никто, кроме неё, не смог бы туда пролезть.

Писк становился всё громче и отчаянней. Я больше не мог читать в доме, взял книжку и пошёл в сад. В самом дальнем его конце уже сидел Гришка и с видом глухого Бетховена щипал гитару. Гитара издавала нервные отрывистые звуки – нечто среднее между визгом и скрипом: Гришка пока ещё только искал средства, способные донести до окружающих ту изумительную музыку, которую звучала у него внутри. Не отпуская струн, он взглянул поверх моей головы и, как бы между прочим, спросил: «Ну, как? Всё кричат?» Я кивнул, сел рядом и стал смотреть на деревья.

Здесь писка котят слышно не было.

Через щель в заборе было видно, как в соседнем дворе то и дело появляется Большой Лёня и бессмысленно ходит туда-сюда.

«Жду до вечера, – договаривался он сам с собой. – Что мне с котятами-то делать? Без матери?»

Пулька так и не появилась. И к вечеру писк стал непереносимым. Я увидел, как Большой Лёня идёт через двор с топором в руках.

– Мам, зачем Лёне топор?

– Наверное, хочет вскрыть обшивку. По-другому до котят не добраться. А пойду-ка я с ним поговорю, – вдруг решила мама, накинула куртку и быстро вышла.

Тук. Тук. Кряк. Крах!

Я прислушивался к звукам топора, и сердце у меня прыгало то вверх, то вниз.

Гришка уже не мучил гитару, а играл на компьютере в какое-то «Догони-убей», тупо глядя на экран и не желая принимать близко к сердцу неисправимую реальность.

В стену перестали колотить, а писк котят, наоборот, стал вдруг очень громким. Потом всё стихло.

Ещё через некоторое время Большой Лёня позвал маму:

– На вот! Вишь – беленький какой. Попробуй воспитать.

Мама вернулась, прижимая к груди пищащий комочек.

– Пулькино наследство, – коротко сказала она.

Мама разбавила молоко тёплой водой и налила в чистый пузырёк, где когда-то хранились капли от насморка. Гришка натянул на пузырёк резинку от пипетки и проделал в этой кошачьей соске дырочку.

«Если удастся сейчас заставить его пить, мы его выкормим!»

Мама села на стул, положила котёнка к себе на колени брюшком кверху, слегка разжала ему челюсти, капнула на розовый язычок молока и вложила в рот соску.

Почувствовав молоко, котёенок сглотнул и этим своим движением выдавил из соски новую каплю. Что-то он, видимо, понял, потому что молоко в пузырьке стало убывать.

– Гляди, гляди, пьёт! – с облегчением зашептал я.

Мама взяла маленькую корзинку, постелила туда мягких тряпочек, а сверху затянула большой тряпкой, чтобы Марсик без спросу не сунул туда любопытный нос.

Когда кот вернулся с прогулки, мама решила показать ему новое приобретение.

– Пульки больше нет, Марсик, – сказала мама. – Никто не знает, что с ней случилось. Зато посмотри, кто у нас теперь живёт.

Марсик заглянул в корзинку, вздыбил шерсть и зашипел.

– Ну вот, я-то думала, ты обрадуешься! Это же Пулькин ребёнок. Вырос, был бы для тебя приятель! – тут мама улыбнулась. – Ел бы с тобой из одной миски. Да ладно, не переживай. Мы этого котёнка для Большого Лёни должны выкормить. Чтобы у него от Пульки память осталась.

Мама снова закрыла корзинку и стала гладить Марсика. Марсик жмурился и тихонько урчал. Мне тоже в этот вечер хотелось всё время гладить Марсика, и я тайно думал про себя нехорошую мысль: «Что могло бы случиться, если бы вчера он увязался за Пулькой?»

Через две недели котёнок заметно подрос и стал выбираться из корзинки. Он готов был считать нашу маму своей и потому желал теперь спать рядом с ней, а не в корзинке.

– Нет, дорогой, так не годится, – вздыхала мама. – Место уже занято. У нас Марсик живёт.

Через два дня я отнёс малыша Большому Лёне. Он посадил его за пазуху и ушёл в дом.

– Мне немного грустно, – сказала мама.

Но тут прибежал Марсик и сказал: «Мяу!»

– Конечно, ты самый лучший, – стала гладить его мама. – Ты наш единственный. Ты наш любимый. И тебе здесь хорошо. Всё здесь настоящее. Не то что в городской квартире. Но опасности здесь тоже настоящие. Ты понимаешь?

– Мяу! – опять сказал Марсик.

– Ничего ты не понимаешь! – вздохнула мама. – Только учти: гулять по ночам я тебе больше не разрешаю. Будешь ночевать дома! – и мама очень решительно закрыла форточку.